Судьба

— Я буду жаловаться.

— Жалуйся. Вот стоит сам комиссар. Пожалуйся ему.

Шарапов посмотрел на Семенчика налитыми кровью глазами и пробормотал грязное ругательство.

— Довольно разговоров, — сказал Семенчик. — Раз он не желает выполнять распоряжение ревкома, опечатайте склады и магазины.

Когда комиссар и ревкомовцы ушли, из другой комнаты выползли Юшмин и Петухов. Они слышали весь разговор. На их покрасневших лицах видна была растерянность.

— Конец света наступил, — зашлепал губами Юшмин. — Все рушится! Сегодня у Шарапова, а завтра у нас.

— Это грабеж! — выдохнул Петухов. — Такого никогда не было!

— Разбой среди бела дня! — Шарапов заметался по гостиной. — И не захочешь, так возьмешься за оружие… Нет, не я буду, если не разыщу наших, которые вступили в заговор!

— Надо поднять людей, — отдуваясь, сказал Юшмин. — Обиженных и недовольных много найдется. Вот хотя бы Барсуков.

Трусливый Петухов утвердительно замотал головой:

— Непременно-с поднять!.. Непременно-с!..

Шарапов сел с видом человека, которому подсказали спасительную мысль, и перекрестился:

— Господи, помоги нам!..

На следующий день в положенное время лавки Шарапова не открылись. Жители, пришедшие купить кто сахара, кто хлеба, выстроились в шумную очередь. Стали ждать.

Подошел Петухов, спросил с хитрой улыбочкой:

— Что, замочек?

На бывшем уряднике была замызганная одежда и рваные сапоги. Он производил впечатление опустившегося человека.

— Что-то припозднился сегодня Кузьма Петрович, — сказал высокий хлыщ с рыжими бакенбардами, который только что подошел. Это был новый служащий с пристани.

— Кузьма Петрович ни при чем, — загадочно жмуря глаза, ответил Петухов. — Вчера ревкомовцы опечатали его имущество. Видите, печать? — показал он на дверь.

— А где покупать? — заволновались женщины. — Не помирать же с голоду!

— Это беззаконие, господа! — подлил масла в огонь хлыщ. — Надо послать делегацию в ревком. Нельзя закрывать лавки.

Петухов скептически поморщился:

— Ничего не поможет. Не затем ревком закрыл лавки, чтобы так взять и открыть.

— А что же делать, господа? — горячился хлыщ. — Мне надо папирос купить!

Подошел зажиточный мужик Семен Серкин. Высокий, жилистый, длиннорукий. Звали его в селе «ямщиком», потому что один из предков Семена служил на почте ямщиком. У Семена два взрослых сына. Колчаковцы хотели их в солдаты забрать, да Юшмин выручил: поладили как-то с воинским начальником. За заступничество волостного старосты пришлось отдать яловую корову. А что дал Юшмин воинскому начальнику — осталось тайной.

— Чего народ толпится? — спросил Семен.

— Сейчас еще подойдут, — осклабился Петухов. — Нет торговли.

— Почему? — удивился Семен.

Петухов не ответил — увидел приближающихся Усова и Кузю. Бывший кучер нес большой кусок жести. Жесть белая, а на ней большие красные буквы.

Ревкомовцы завернули к лавкам. Люди расступились.

Усов сорвал вывеску, красовавшуюся над дверью: «Торговля Шарапова, Шалаева и К?».

— Тебе подсобить, Иван? — выкрикнул задорный женский голос.

— Не надо, — хмуро отозвался Усов, прибивая принесенную вывеску.

— «Мачинская народная лавка», — громко прочитал рыжий с бакенбардами и хмыкнул. — Господа, а когда я смогу купить папиросы?

— Сегодня-то лавку откроете? — послышался тот же женский голос.

— Сегодня нет. Новые продавцы примут товар и произведут учет.

К удивлению Усова, недовольства никто не выражал. Люди спокойно расходились по домам. Последними ушли Петухов и Серкин.

— Как думаешь, Семен, долго продержится новая власть? — спросил Петухов, чтобы завязать разговор.

Мужик пожал плечами:

— Поживем — увидим. Непохоже, чтобы они долго продержались. Больно комиссары у них жидкие.

— А взял круто комиссар-то. Опечатал вчера у Шарапова все лавки, склады, амбары.

— Зачем?

— Отбирают… Начали с Шарапова. Потом нас с тобой тряхнут. Все подчистят. По миру пойдем. Думаешь, тебя помилуют?

Семен верил и не верил словам Петухова.

— Ты что, сам видел печати? — спросил он.

— У Шарапова? Видел. Ты что, не веришь мне? Зайди к Шарапову сам и погляди.

— А что, зайду. Но я-то не Шарапов, — защищался Семен.

— Ты тоже зажиточный.

Они подошли к дому Шарапова, постучались. Загремели запоры. Открыл сам хозяин. Шарапова нельзя было узнать. За одну ночь осунулся, постарел, глаза покраснели от бессонницы.

Шарапов удивленно уставился на мужика.

«Зачем пожаловал?» — спрашивал взглядом.

Жили они по соседству. Не дружили между собой, но и не враждовали. Семен сбывал купцу излишки сена, скот, зная, что тот продает потом все это подороже.

— Кузьма Петрович, — первым заговорил Петухов, — вот Семен не верит, что ревкомовцы вчера отобрали у вас все имущество.

Из груди Шарапова вырвался тяжелый вздох:

— До нитки обобрали!.. Нищим сделали!..

— Ну, что я тебе говорил? — подхватил Петухов, обращаясь к Семену. — Это только цветочки…

— Что же вы стоите у порога? Входите, — пригласил хозяин. — Из родного дома, спасибо, еще не выгнали. Извините, водки нет, чайком могу попотчевать.

Соседи отказались от чаю.

— Как можно? — недоумевал Семен. — Прийти и отобрать. Да это же мое! Мое!..

— Не твоим трудом, говорят, нажито, — не унимался Петухов.

— Не моим? — искренне удивился Семен. — А кто заместо меня сено косит, сгребает, в стога метает? Кто? От зари до зари спину не разгибаю. Всю весну, лето, осень до первой пороши, как проклятый!.. И вдруг, на тебе, уводят мою коровку? Не отдам! Ни за что!

— А у тебя и спрашивать не станут, — подзадоривал Петухов. — Власть-то у них.

— Не желаю признавать такую власть! — петушился Семен. — Пусть хоть четвертуют.

— Что корову? Жен и детей отберут, сгонят всех в коммуну, — закаркал Шарапов. — Все бабы станут общими. Заставят тебя спать со всеми по очереди.

— Не приведи бог! — испугался Серкин. — С одной сладу нет!

Три года назад он овдовел и женился на молодой.

— А к твоей-то Маланье по вечерам длинная очередь мужиков как выстроится — до утра хватит. — Шарапов сглотнул слюну. — Баба она у тебя, видать, с медком. За ночь так ее отходят… Нарожает детей дюжину и не будет знать, от кого они… Вот тебе и коммуна!