Судьба

— И ты пошел?

— Пошел. По дороге стал расспрашивать.

— О чем?

— Ладим ли мы с братом. Ссоримся ли. Говорю: «А мы с ним душа в душу…»

— Молодец, — похвалил купец, а про себя подумал: «А ты не так уж и прост. А поглядишь на тебя — дурак дураком».

— Отец, говорит, не обижает?

«Куда метнул! — подумал Шарапов. — И этого хочет с отцом рассорить».

— Еще спрашивал что?

— Тебя кто, говорит, ко мне послал?

— Так и спросил? — У Шарапова все похолодело внутри. — Ты что сказал?

— Говорю… говорю: «Тятя послали. Им тоже на ту сторону ехать. Может, подвезете его?..»

— А он что?

— Посмотрел на меня и говорит: «Если отцу твоему в Нохтуйск, то нам по пути. Могу подвезти».

— Не нужно было отца впутывать. Сказал бы: «Сам еду». — Шарапов нахмурил лоб. — Послушай, Никита, поезжай с комиссаром в Нохтуйск. Будто по делу. Скажешь: «Должен был отец поехать, да приболел малость. Меня заместо себя послал». А зачем — что-нибудь придумаешь.

— Ладно.

— Когда приедете в Нохтуйск, враз исчезни. Но с комиссара глаз не спускай. Чтобы он там ни делал, о чем бы ни говорил с людьми — все мотай на ус. Делай все незаметно.

…А спустя два дня Шарапов послал в Якутск Петухова, чтобы тот разузнал о заговоре, который, по слухам, готовится в городе. Шарапову не терпелось примкнуть к заговорщикам и свести счеты с теми, кто лишил его богатства.

Купец велел Петухову облачиться в крестьянскую одежду, какую носят в верхнеленских улусах, снабдил его золотыми «империалами» и в сумерках проводил к лодке.

До Анняха Петухов должен был добираться на лодке, чтобы сбить с толку любопытных. А там пересесть на пароход — в Якутск.

— Бросьте эту свою привычку: «Слушаюсь», «Будет исполнено-с», — предупредил Петухова Шарапов. — Дураку ясно, что бывший полицейский. И вообще будте осторожны. Вы в Якутске разыскиваете сына. Документы и деньги у вас уворовали по дороге. Фамилия ваша Гусев Иван Павлович, Работали в Бодайбо на приисках.

Петухов удивлялся, к чему такие предосторожности. Кому какое дело, куда и зачем он едет? Мало ли людей разъезжает?

С противоположного берега навстречу шла лодка. Еще не видя ее, Петухов определил это по всплеску весел. В ночной тиши редкие звуки были особенно явственны и выразительны. Петухов взял правей, чтобы избежать нежелательной встречи. Откуда было ему знать, что плывет мимо другой посланец Шарапова, возвращающийся из Нохтуйска.

Сын Серкина пришел к купцу, когда семья уже отужинала и готовилась ко сну. Гостя напоили чаем.

Новости, которые привез Никита, ничем не удивили. В Нохтуйске произошло то же, что и в Маче. Богача Барсукова и его сына лишили права голоса. Эта участь постигла и князька Трофима, волостного старшину Ильина и отца Сергия.

Шарапову говорили, будто Барсуков радовался, когда узнал, что мачинского купца лишили права голоса. Они враждовали между собой и не упускали случая насолить друг другу. Но сейчас купец от души посочувствовал своему недругу.

«Сживают со света всех имущих, не смотрят, русский ты или якут, — подумал он. — Ну, комиссар, врагов у тебя становится все больше! Ой, не сдобровать тебе и твоей советской власти!»

Купец дал Серкину пятирублевую монету и, приказав держать язык за зубами, выпроводил за ворота.

Комиссар вернулся в Мачу через несколько дней. Вечером пошел за село на гулянку. И опять Шарапов, стоя у ворот, услышал новую песню, которою распевал Алешка Серкин:

Прочь ушли нужда и берды, Время стужи — время зла. Химначиту [25] страх неведом, Коль весна пришла. И грустить ему не надо, Коль пришла весна-отрада! Мироеды, кровопийцы — Кулаки, купцы, тойоны! Вам теперь не поживиться, Не услышать тяжких стонов, — Вслед за стужей ваша власть Восвояси убралась. Бедняку грустить не надо, Ведь пришла весна-отрада!

25

Химначит — батрак.

Разозлившийся купец вошел в дом и спросил, где Настя.

— Ушла на гулянку, — сердито ответила Василиса, громко стуча посудой.

VII

В Нохтуйске сходка прошла спокойней, чем в Маче. За лишение избирательных прав местных богачей крестьяне проголосовали единогласно, но когда дело коснулось отца Сергия, многие верующие не подняли рук.

Председатель нового ревкома Сидор Керемяс, сухощавый пожилой человек с громким, басовитым голосом, спросил у Семенчика совета, как быть с народной лавкой в Нохтуйске. У них нет купца, вроде Шарапова, а открывать продовольственную лавку нет смысле. У каждого есть свое мясо и масло.

Семенчику понравился председатель Нохтуйского ревкома: разбитной, беспокойный и понимает что к чему. Сидор раньше работал на приисках, а вернувшись домой, подался в ямщики.

— А если мы мачинцам дадим мяса и масла, они нам в обмен товаров? — спросил Сидор. — У Шарапова там, наверно, склады трещат.

Семенчик знал, что в Маче, в шараповских складах, вдоволь и мяса, и масла. Но нохтуйцам нелегко переправляться через широкую реку за ситцем на рубашку, за чаем на одну заварку, за табаком на одну трубку. Все это надо иметь у себя под боком.

— Для Советской власти все трудящиеся равны, — ответил Семенчик. — Обо всех она заботится одинаково. Завтра посылайте на ту сторону лодки. Конечно, мачинцы с вами поделятся.

Слова комиссара были встречены настоящим ликованием. В Нохтуйске только и разговоров было, что о новой лавке, где будет все.

Барсукова тоже взбудоражила эта новость. Он весь кипел от злости и все думал, как бы помешать открыть лавку. Чтобы предупредить Шарапова о затее комиссара и выведать, что намерен предпринять мачинский купец, Барсуков послал к нему сына Василия, двадцатитрехлетнего парня огромного роста. Тот, хотя и был малограмотным, состоял при отце делопроизводителем. Кое-как производил записи и неплохо считал.

— Скажи Шарапову, что зла на него не помню, — наставлял Барсуков сына. — Что было, то сплыло. А несчастье у нас общее.

Вражда между Шараповым и Барсуковым началась в 1913 году. Ямская гоньба принадлежала нохтуйскому богачу. Но внезапно разбогатевший Шарапов ни с того ни с сего влез в торг за нее. Ямской тракт всегда проходил по левому берегу реки, а Мача — правобережная деревня. Мачинец нарушил старый порядок. Правда, выторговав ямскую гоньбу, Шарапов срубил в Нохтуйске избу, пригнал лошадей и несколько наемных ямщиков. Хороший ли барыш получил он от этого, сказать трудно, но на мозоль богачу Барсукову наступил крепко.

Летом 1914 года Барсуков поджег ямскую избу. Между двумя богачами возникла судебная тяжба. В свою тяжбу они постепенно втянули жителей Мачи и Нохтуйска — кого свидетелем, кого исполнителем своих темных делишек, — поссорив соседние деревни. А ведь какими друзьями слыли прежде! Когда у Шарапова родилась дочь, крестной матерью стала жена Барсукова. Тогда же по рукам вдарили: как вырастут сын Барсуковых — Вася, дочь Шараповых — Настя, поженить их. Звали же друг друга не иначе, как «сват» или «кум».