Судьба

Кэтирис, подойдя к двери хотона, с силой вырвала руку и убежала.

— Куда же ты? Остановись! — крикнула вдогонку Ульяна, но та даже не оглянулась.

Ульяна вошла в хотон, вглядываясь во все углы. Справа, в углу, обвалилась глина. В образовавшуюся щель проникал лучик света и освещал часть столба, что отдаленно напоминало человеческое лицо. Ульяна тщательно обследовала весь хотон и, никого там не найдя, вышла. У нее и в мыслях не было пугаться, если злой дух дочери все же попадется ей на глаза, но выйдя из хотона, в котором не было ни души, женщина почувствовала страх…

Кэтирис не уставала всем рассказывать, как она повстречалась с Майей в хотоне… Все знали, что Кэтирис никогда не лгала, и верили каждому ее слову.

По улусам разнесся слух, что харатаевская дочь, оборотившаяся в злого духа, вернулась под отчий кров, пугая батраков. А когда к дому улусного головы прибьется случайный молодой ночлежник, она забирается к нему в постель… Поэтому все стали объезжать двор десятой дорогой.

Дошли эти разговоры и до Харатаева. Надо было что-то делать, и он обратился за советом к жене.

— Слышала, о чем говорят люди? Как будем жить дальше, что будем делать?

— Наша дочь была ласкова и смирна, мухи не обижала, — сказала Ульяна. — А тому, что говорят, я не верю. Почему же она мне ни разу не показалась на глаза?..

— Тебе не показывалась, но люди-то ее видели…

— Ты каждый день ездишь в управу. Заглянул бы к священнику. Может, он что-нибудь присоветует.

На следующий день Семен Иванович по пути в управу заехал в церковь, к священнику Силину. Тот уже был наслышан об исчезновении Майи и ее превращении в злого духа. Поп не верил, что человек может оборотиться в злого духа, но Харатаева выслушал сочувственно, очень внимательно и посоветовал отслужить молебен и опрыскать дом святой водой.

В тот вечер Харатаев привез Силина домой.

Молебен не помог. Злой дух Майи по-прежнему пугал многих своим появлением, и об этом стали говорить еще больше.

Старик Харатаев, едва дождавшись зимы, поехал к шаману Сыгыньяху, никому не сказав ни слова.

IV

Ровно в полдень Харатаев добрался до жилища шамана в въехал во двор. За высокой изгородью, у хотона, стоял скот и лениво жевал сено — скота было не много. Среди него Харатаев увидел и свою телку. По обе стороны двора, на изгороди, торчали деревянные идолы, наспех вырезанные ножом, из печной трубы валил густой дым и стлался по снегу.

Дверь юрты, глубоко осевшей в землю, была обита новой коровьей кожей. Харатаев рывком открыл ее. В юрте было темно и неуютно. Дневной свет почти не проникал сквозь замерзшие окна. У горящей печки, лицом к двери, сидел до половины обнаженный шаман и грел озябшую спину. Слева, на ороне гость заметил Алысардах, возившуюся с какими-то мешочками. Когда глаза немного привыкли к полумраку, Харатаев увидел, что супруга шамана чем-то рассержена, жесткие волосы ее, похожие на конскую гриву, были взлохмачены, узкий подбородок дрожал.

Войдя в юрту, Харатаев поздоровался. Ему не ответили. Гость присел на орон, ближе к двери, и стал ждать, когда с ним заговорят. Но никто не подавал голоса. Слышно только было, как в печке потрескивали дрова.

Харатаев еще немного посидел и, путаясь, изложил безмолвному шаману цель своего приезда.

Узкие глаза шамана сверкнули, но уста так и не раскрылись. Удаганка Алысардах зло покосилась на супруга и тоже ничего не сказала.

Голове Харатаеву до сего времени ни разу никто ни в чем не отказывал. Все его приказы, просьбы, поручения выполнялись немедленно. Ведь он в своем улусе был самый высший и единственный властелин. Даже богачи заискивали перед ним.

При управе имелся карцер, или, как его называли, сибирка, для разного рода непокорных и смутьянов. Это был холодный амбар, мрачный, темный, куда запирали арестованных. Улусный голова волен был любого запереть в карцер, не отвечая ни перед кем за свои действия.

Свободолюбивым по натуре якутам, привыкшим к беспрепятственному передвижению по своей широкой стране, заключение в сибирку было смерти подобно. Поэтому все так боялись улусного головы, старались избегать его немилости.

— Ну, чем вы утешите меня, почтеннейший? — напомнил о себе. Харатаев.

Шаман вместе со скамейкой отодвинулся от печки, поднял с пола бубен и громко запел:

А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! Как вижу, ты ко мне ее один Пожаловал, важный господин, А со свитой грозной и злой, Что следовала за твоей спиной!

Харатаев огляделся. Но, кроме него, шамана и удаганки, в юрте никого не было. По телу старика пробежали мурашки.

А шаман продолжал петь:

А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! Наложившей на себя руки Дух дочери твоей Под крышей твоего дома свил гнездо. А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! И вот, черным вороном оборотясь, Громко каркая, она Прилетела вслед за тобой. А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! Коли ты не избавишься От ее нечистого духа, Огонь потухнет в твоем очаге, Трубы заполнятся снегом, Окна будут черными дырами зиять… А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба! Где стоял твой дом — Будут торчать обгоревшие столбы и пни, Богатство в чужие руки уплывет, Сам ты умрешь, исчезнет твой род!..

Харатаев не ждал, что вместо ответа на его просьбу шаман станет камланить, и очень испугался. О его поездке сюда не знала ни одна душа, но, оказывается, за ним последовал злой дух его покойной дочери, оборотясь в черного ворона. Он вспомнил, что, когда проезжал мимо леса, по берегу речки Быракана, над ним, каркая, пролетел ворон.

— Почтенный старец, жизнь для нас превратилась в адовы муки. Будь нам солнцем, будь нам луной, спаси нас! — взмолился Харатаев.

Шаман, размахнувшись, ловко забросил бубен на полку, приколоченную к матице, и не торопясь надел рубашку. Было похоже, что настроение ясновидца улучшилось. Он протянул руку для пожатия и сказал:

— Что можно тебе посоветовать, коль я не знаю никого из шаманов, кто мог бы справиться со злым духом.

Удаганка Алысардах вскипятила чайник и налила гостю чаю. О ней, как и о Сыгыньяхе, ходило много легенд. Рассказывали, что ее родители не бы ни шаманами, ни удаганами. Однажды они заметили, что у их дочки растет живот. Старики всполошились: дочь ждет внебрачного ребенка, опозорила их седины, обесчестила себя.

— Отчего у тебя так живот вздулся? — спросили они у своей дочери.

Дочь ответила: