Судный день

Эмир Тимур, посмотрев на меч и кинжал тем же изучающим взглядом, каким давеча смотрел на сына, отшвырнул их как ненужные вещи и обратился к дервишу Асиру, медленно выговаривая слова:

– Скажи мне, дервиш, в чем сила хуруфитов?

Вопрос был неожиданным для всех, но дервиш Асир ответил не раздумывая.

– Сила их в знании, повелитель, - сказал он.

– К мечу не прибегают?

– Нет, повелитель. Пока нет.

– Но чем же они побеждают меня?

Худой, изможденный шейх Береке застыл в ужасе, сеиды побледнели.

– Ты покоряешь крепости, повелитель, они же - сердца тех, кто находится внутри крепостей, - спокойно ответил дервиш Асир, не подвергая сомнению слова эмира Тимура о том, что он считает себя побежденным.

– Ты что-то хочешь сказать, шейх?
– обратился Тимур к своему духовнику.

– Дервиш преувеличивает, повелитель. Тысячи людей в покоренных городах и крепостях поклоняются тебе, - твердо сказал шейх Береке.

– Не льсти мне, шейх!
– вспылил Тимур.
– Лесть обманывает и сбивает с пути истинного...
– Он посмотрел на сына: - Выходит, что я беру крепости для хуруфитов. В чем причина? Отвечай!

Мираншах молчал.

– Человек подчиняется силе. Без насилия нет покорности. Я сложил башни из отрубленных голов, чтобы люди на сто и на тысячу лет запомнили карающий меч пророка. Но оставшимся в живых я обещал пощаду и справедливость. Я отдал половину своей казны сеидам для раздачи неимущим, чтобы поминание усопших начиналось и кончалось во славу моего имени. Так я утверждал справедливость своих деяний. Что же делает мой наследник? Вместо того чтобы выявить и разрушить очаги хуруфизма, он громит святые места и мечети! Вместо того чтобы расправиться с еретиками, он поднимает кнут на благочестивых мусульман. И, наконец, вместо того чтобы протянуть руку помощи неимущим единоверцам, устраивает пиршества для христиан! Почему?

Мираншах не отвечал.

Выпрямившись и откинув голову, Тимур еще раз потребовал ответа, но, не дождавшись, резко поднялся с трона и, источая гнев и ужас, стал медленно приближаться к сыну. Мираншах стоял, равнодушный к своей судьбе и ко всему на свете не поднимая глаз от земли и чувствуя, что сейчас что-то случится.

– Братья твои Шахрух и Омар Мирза, собрав вокруг себя ученых и поэтов, постигают науки и даже изучают ересь, чтобы опровергнуть и доказать ее лживость через посредство богословов, рассылаемых по улусам! А ты? Чем занимаешься ты?
– Тимур ступил на правую короткую ногу и остановился.

Под силой его взгляда Мираншах оторвался наконец от созерцания земли под ногами и посмотрел отцу в глаза. Его обуял ужас - отец, казалось, хочет убить его.

– В целом Ширване один лишь шейх Азам провозгласил праведность и справедливость моих деяний, и, вместо того чтобы вознаградить его, ты изнасиловал его дочь!
– сказал Тимур и вдруг резко протянул к нему руку пониже пояса, к паху.

Мираншах знал, что отец в отрочестве, в родном городе Кеш, в медресе избил однажды муллачу (Муллача - ученик муллы, будущий мулла - ред.) за предложение развязать кушак и оказать ему любезность в укромном уголке и, бросив после этого случая медресе, взяв двенадцати лет меч, с отцом своим Тарагаем ушел воевать. С тех пор прошло более полувека, но эмир Тимур не переставал сокрушаться, что не учен книжной мудрости и постигает ее не лично, а через посредство чтецов, духовника шейха Береке и летописца Ннзамеддина Шами, читавших ему вслух "Сиясатнамэ" ("Сиясатнамэ" - "Книга о политике" XI в. ред.) Низам аль-Мулька, "Искендернамэ" Низами и множество других книг. Гнев на совратителя, из-за которого он бросил медресе и остался неграмотным, жил в душе его всю жизнь, и стоило ему прослышать, что кто-либо из учителей и служителей медресе позволил себе нечто подобное, как тотчас посылали за цирюльником и оскопляли виновного. Если же служитель был именит, то повелитель, как сказывали, призывал его к себе и пытал самолично.

На пирах в Султании Мираншах не раз слышал от эмиров-военачальников рассказы о подобных случаях, но так как те весьма любили рассказывать были и небылицы о справедливом повелителе, то принц и верил им и не верил. Никак он не мог себе представить, чтобы повелитель самолично пытал кого-либо, очень уж не вязалось это с его величественностью. Вот почему резкий, какой-то звериный бросок руки отца не сразу предстал в своем настоящем смысле и не дошел до его сознания; не допуская мысли, что отец может собствённоручно расправляться с нечестивыми муллами, он еще менее представлял, что это может произойти с ним самим. Только, ощутив дикую боль, пронзившую все его тело, он понял и, охваченный болью, а сверх того - срамом, которому подверг его отец на глазах сеидов, багадуров и даже черных рабов, завопил:

– Мой повелитель, лучше смерть! Смерти прошу, повелитель!

Сотрясаясь всем телом, принц съежился и стал сгибаться в ком, пока, медленно не осел на бок; глаза его вылезли из орбит, с посиневшего лица и шеи струился пот.

Шейха Береке, как и всех присутствующих, кроме молодых багадуров-джагатаев и дервиша Асира, очевидцев всех тайных и явных дел повелителя и привычных ко всему, от ужаса прошиб холодный пот. Стараясь отвести, глаза, чтобы ничего не видеть, они тем не менее видели, как почернел лицом наследник, а повелитель, подобно Азраилу, навис над ним и все сильнее сжимал уязвимое место, так что принц заскрежетал зубами и захрипел, широко раззевая рот с трепыхающимся, искусанным до черноты, распухшим языком. И вдруг сквозь хрип они услышали отчетливый голос наследника:

– Мое достоинство, повелитель! Мое достоинство!
– ясно и громко произнес он, и все присутствующие переглянулись, потому что осознали, что не муки телесные ужаснули их, а растоптанное человеческое достоинство.

Тимур, как бы узрев мысли и чувства своих подданных, резко, как орел над добычей, приподнялся, обвел всех в шатре быстрым, леденящим кровь взглядом, со вновь вспыхнувшим гневом нагнулся и с силой в последний раз нажал на мошонку.

– Ты оставил свое достоинство в Шемахе!
– сказал он.

Глаза Мираншаха закатились. Не оказав ни малейшего сопротивления, теряя сознание, он вдруг встрепенулся, затрепыхался, как петух, которому снесли голову, потом распростерся и остался лежать недвижим. Рабы отнесли его в шатер, специально поставленный у подножия холма, и позвали к нему лекаря.

В Белом шатре стояла гробовая тишина. Все светильники, кроме одного в самом дальнем конце шатра, были погашены. Тимур сидел, сгорбившись, на мягком тюфячке, вытянув больную ногу, здоровую подложив под себя и смотрел на лежащую перед ним на ковре белую войлочную шапку с длинной конской бахромой.

Доверенные багадуры знали, что повелитель не расставался с этой шапкой с того дня, как ему доставили се в стан на Багдадской дороге. Всю дорогу до Уч Килиса и от Уч Килиса досюда эмир Тимур держал ее за поясом, а на стоянках доставал и подолгу смотрел на нее. Даже в лучшие часы, когда, сидя перед очагом, он насаживал на вертел свежевыловленную форель, нет-нет да поглядывал на эту шапку и задумывался.

Но что при этом зрело в уме повелителя, этого багадуры знать не могли. Об этом знал один лишь дервиш Асир, который во главе карательного тысячного отряда на быстроногих боевых верблюдах спешно выехал в ту же ночь в Шемаху с высочайшим указом о казни Фазлуллаха за подписями виднейших самаркандских сеидов. И хотя повелитель справедливо не доверял больше ширваншаху Ибрагиму, дервиш Асир не сомневался, что шах неукоснительно выполнит указ, составленный по требованию самого эмира Тимура, и страшный враг будет выловлен и казнен.

ОДИНОЧЕСТВО

11

Карательный отряд был еще в пути, когда дервишн-хабаргиры, рассеявшись по селам и городам Ширвана, разнесли страшную весть: "Эмир Тимур идет войной на Ширван!"

Дворец Гюлистан охватила паника. Придворные, забыв этикет, скучились в тронном зале. Кази Баязид, принцы и гаджи Нейматуллах, вместо того чтобы занять свои обычные места, стояли перед троном, на котором сидел шах, и только принц Гёвхаршах, стоя на своем месте, справа от трона, молчаливо, с осуждением наблюдал суетное беспокойство царедворцев.