Судовая роль, или Путешествие Вероники

— Спать иди, ко-ко! Утром принесешь свою конфету. Тьфу, пьянюги.

Под каждое слово коврик мерно дергался в руках, обдавая топчущися героев клубами пыли. Луна равнодушно смотрела сверху, на дороге шевелились черные длинные тени. Снова свернув половичок, женщина зашла в дверь и захлопнула ее за собой, улыбнулась Нике, что стояла у стены, переводя дыхание.

— Петруха совсем гнилой мужик, глаза бы мои не смотрели. И чего Тимофей с ним хороводится. Ну, бухают вместе, а там уж все равно — с говном или с золотом. Наливай и ладно. Пойдем наверх, а то у меня там ночные одни. Я дежурю. Инна меня зовут.

— Мне бы в туалет. Я только обуюсь.

— Пойдем.

Через десять минут Ника сидела в полутемной игровой комнате, так привычно — на крошечном стульчике, задрав колени к подбородку. Напротив, придвинув стульчик к темному входу в спальню, сидела Инна, обхватив руками колени, слушала рассказ о ночном сватовстве и беззвучно смеялась, время от времени оглядываясь на тихую спальню.

— Букет, значит, притаранил? А этот, значит, сторожить взялся вас? Ну, мужики, ой горе с ними. Утром проспятся, Тимоха будет ходить и вздыхать, краснеть будет. Ты думаешь, зря от него жинка сбежала? Он как нажрется, такого скуролесит. Один раз, не поверишь, до утра сидел на крыше, знаки подавал пришельцам. Всю одежу с себя порвал, развесил на антенне. И стоит, голый, как та стриженая овца, руками машет, крестом их складывает. Его потом год дразнили, пацаны со школы идут, и как увидят, орут «мы пришли с миром!», а сынок его старший сумкой их по мордасам. Потом подрался с папашей. Позоришь нас, мол.

В спальне кто-то заворочался, невнятно проговаривая быстрые слова и всхлипывая. Инна быстро поднялась и ушла, что-то зашептала, баюкая. Когда вернулась, поправляя короткую стрижку над круглыми щеками, Ника сказала шепотом:

— Это вас Люда хотела попросить, чтоб на утреннюю дойку? Говорила — Инна, дети.

— Ну, да. Только в саду-то до восьми никого, а я в ночную вот. Не оставишь.

Большая комната просвечивалась в окно бледным лунным светом, а с другой стороны окна стояли темные, ловили на себя тонкие тени вазочек с цветами и мохнатых собачек с медвежатами, что толпились на подоконниках.

— А давайте я побуду, — предложила Ника, — я воспитатель. У меня и сан-книжка есть, в сумке, я покажу.

Инна улыбнулась, раздумывая.

— А давай. Обратно побежишь и Людке скажи там.

— Ой. Я лучше прям сейчас останусь, — Ника поглядела на тихий лунный свет, вспоминая, как брехали собаки и орали пьяные мужики, — сколько там осталось, часа три? Ну, чего я пойду, я бы тут…

Инна взяла со стула кофточку, надевая, застегнула пару пуговиц на груди.

— Ладно. Ты побудь, я все же сбегаю. Потом поспишь тут на раскладушке, а к шести я на ферму, к девкам.

Оставшись одна, Ника прошлась по комнате, разглядывая круглые столики, шкафы с игрушками, рисунки на стенах. Там за окнами — куры, собаки, ферма с коровами, голосистая невеста Настя и пьяный Тимоха с нехорошим Петром Северухой. А тут, в полумраке просторной игровой — все точно такое же, как в южноморской «Ласточке». Даже разбросанные по ковру большие кубики с облезлыми боками. И ей тут не так по-сиротски, как в большом распахнутом доме, где все кричат, улыбаются ей, но нет у Ники своего угла.

— Мама, — позвал из спальни детский голос.

И она быстро пошла, обходя стульчики, в полутемную спальню, с ночником в виде пузатого львенка, осмотрела пустые маленькие кровати — заняты были лишь пять у стены — увидев рядом с одной стоящую фигурку в белой пижамке, присела на корточки, беря теплую ручку в свои.

— Еще ночь. Поспи. Мама придет, утром.

Мальчик посопел, глядя перед собой пустыми глазами, и повторив:

— Мама… — послушно снова лег, не отпуская Никиной руки.

Она погладила растрепанные жесткие волосы. Ужасно вдруг заскучалось по Женьке — он точно так же смотрит перед собой, когда садится в постели, спасаясь от нехорошего сна, и так же зовет ее, не слыша ответов и не видя, но сразу успокаиваясь. И после ее поцелуя так же послушно ложится, чтоб посмотреть следующий сон.

В комнате послышались тихие шаги. Ника встала и, укрыв мальчика, вышла из спальни.

— Нормально, — сказала вполголоса Инна, — бабка не спит, я ей передала, чтоб тебя не шукали. Она сказала, та пусть девочка как выспится, так и приходит, главное в загс чтоб не опоздала, машинами ж поедут, в райцентр. А накроют они уж сами, народу там с утра будет кучища.

— Не хочу я в загс, — тоскливо отозвалась Ника, — я бы лучше тут.

— Ну, я поеду, а? — Инна обрадовалась, — сбегаю на дойку, потом к ним, потом оденуся дома в праздничное. А к обеду вернусь.

— Отлично! — Ника посмотрела на башенки недостроенного на ковре замка. Теперь это ее замок, и она будет в нем. С маленьким привычным народом. А Тимоха с Петром и всякие оливье пусть будут снаружи.

Глава 16 Ника и свадебные перипетии

— Тапор и рукавица, рукавица и тапор! — дядя Миха ухнул, визгнул и затоптался на небольшом пятачке между стеной и длинным столом, задергал локтями, затряс маленькой лысой головой, подмигивая Нике. Та улыбнулась, поднимая фужер с лимонадом, отгородилась им от танцора. Пестрый широченный галстук летал по жаркому воздуху, не поспевая за дядей Михой, ложился на тощее плечо и соскакивал при следующем прыжке.

— Эх-эх-эх, — одобрительно заревели гости.

Во главе стола Настя, растопырив локти, укутанные кисеей, накалывала что-то на вилку и одновременно выговаривала сурово Петрику, который послушно кивал, раз за разом сбивая локтем со стола фуражку и нагибаясь под стол — подобрать и водрузить на место. Уши Петрика пылали, будто к стриженому ежику темных волос приклеили два ломтя помидора. На круглом почти детском лице застыла смесь любви и возмущенного внимания.

Дядю Миху с топором и рукавицей утащили на улицу, из колонок на полную громкость замурлыкала Лайма Вайкуле, неумолимо вытаскивая из-за сбитых скатертей девчонок в бархате с люрексом и парней в плохо сидящих костюмах — а под пиджаками — обязательные белые рубашки с торчащими сикось-накось воротничками.

— Ах, вернисаж ах вернисаж! — заливалась певица.

В вечернем свете в распахнутые настежь двери внезапно проскакивала Джулька, клацала зубами, ловя брошенный кусок, и девчонки, взвизгивая, томно откидывались на деревянно подставленные руки партнеров.

— Какой портрет какой пейзаж! — вступал певец, и тетки за столом таяли, как сахар в чайной чашке, — Валера… Валерочка, слышь, как выводит!

— Вот зимний вечер летний зной!

Напротив Ники упал на табурет Тимоха, промахиваясь, плеснул себе водки в огромный хрустальный конус, но пить не стал. Воздвигся, покачиваясь, и стал искать на пиджаке грудь, чтоб приложив руку, пригласить даму на танец, но все совал ее подмышку, и снова пал на табурет, клоня голову на залитую вином скатерть.