Судовая роль, или Путешествие Вероники

Они вышли в квадратный двор, точно такой, как в южноморской «Ласточке» — с четырьмя деревянными ажурными беседками, врытыми в землю деревянными же машинами, горками и качелями. Нина Петровна мимоходом пощупала джинсовую штанину на бельевой веревке.

Приведя Нику за крайнюю беседку, встала перед разрытой площадкой с ямищей посередине. По периметру площадка была огорожена деревянным штакетником.

— Такой вот нам достался кусок земли. Тут раньше Пашихина халабудка торчала, а когда Пашиха умерла, оказалось, наследников нет. Ну, я для сада отвоевала. Не давали. Все равно, говорят, народ от вас бежит, на черта вам садик расширять, скоро и детей не останется. А я им — так будет если красота, глядишь и не побегут. Так?

— Да. Точно.

— Ну, вот…

Нина Петровна сложила руки на обширном животе и оглядела разрытую глину.

— Я хотела пруд. С рыбками. И вокруг всякие красоты, цветы и кустики оранжерейные. Но сама понимаешь…

— Пруд нельзя, — кивнула Ника, — еще свалится кто. За рыбками.

— Да. И растения — каждое надо строго проверить, чтоб без ягод, а то наедятся дряни. А хочется, чтоб красота, сказочный такой уголок. Чтоб ни у кого такого не было!

Ника прошла вдоль заборчика, тоже оглядывая будущую сказку, еще не придуманную.

Остановилась, вытягивая руку.

— Смотрите. Тут все надо выложить мозаикой. Ее мыть легко. Края закруглить везде. Пусть все цветное, а на полу — синяя и голубая, как море. Шероховатыми плиточками.

— Угу. Дальше.

— Рыбки? Пусть они прям по синему будут выложены, разные. А еще, такие большие, скульптурами, чтоб на них залезать. А тут вот — морской дворец. Ну, просто, стеночка, невысокая такая, со сквозными арками и окошками. Чтоб туда забегать и выглядывать. Ее выложить красным и зеленым, завитками и даже можно буквами. Да, туда пусть ведет лабиринт. Небольшой, несколько поворотиков. Тут горка со ступеньками, спиралью. Ой!

— Да?

— Еще по синей мозаике можно такие бугры, вроде под водой ныряет змей. И петли, значит, наружу! Видите? Вон там хвост, потом одна петля, другая. А возле горки пусть голова, с короной.

— Испугаются. Нет?

— А пусть он смеется!

Нина Петровна задумчиво глядела на разгоревшееся лицо собеседницы.

— Ты этому училась где?

— А еще, везде-везде пусть будут небольшие дырки в мозаике и там посадить… Что? Нет, не училась. Я воспитатель. А этому — нет. Ага, в этих маленьких клумбах посадить разные цветы и кустики. И чтоб за каждую кто-то отвечал. Лейки там сбоку сложить, грабли. Пусть ходят важные и свои бархатцы поливают. А вокруг дворца — вьюнки. И вокруг лабиринта, чтоб внутрь свешивались цветы. Будто глядят.

— Пойдем-ка, я тебе карандаши дам и ватман. Нарисуешь.

Ника с трудом оторвала взгляд от сказочного моря, полного сверкающих рыб, морских коньков и веселого змея-царя в короне набекрень.

— Я не сильно умею.

— А сильно и не надо. Схему сделай и все подробно распиши, где чего будет. Я эскиз оформлю и задним числом денежку получу. А пока так тебе отдам. Пятьдесят рублей.

— С-спасибо, — сказала слегка ошарашенная Ника, принимая от заведующей рулон ватмана и коробку карандашей.

Та подтолкнула ее из кабинета по направлению к уже родной средней группе.

— Вареники отменяются. Сама Равиля налепит. А ты уж успей к отъезду. И вот еще, Вероника… Тебе работать надо, в полную силу. Поняла, девонька? Воспитатель, конечно, дело хорошее и полезное. Но не каждый так вот, слету увидит именно то, что нужно.

Нина Петровна села в кабинете и углубилась в бумаги. Время от времени поднимала голову, когда за стеклами мелькала фигура в белом халатике. Ника снова и снова шла к заветному углу, чиркая на листочке бумаги и меряя землю шагами, а после — рулеткой. Потом возвращалась в игровую, становилась на колени над разостланным листом и, ползая, чертила, хмурила брови, стирала и черкала, снова чертила. Не замечая, как за окнами наливается темнотой вечер. Не слыша, как заведующая, тихо встав в дверях, показывает на ее согнутую спину прибежавшей Людмиле, а та, кивая, уходит, чтоб не мешать.

Ника не услышала, как Нина Петровна закрыла на ключ кабинет и ушла, переговорив со сторожем. И разогнула уставшую спину, когда над ней ахнула Инна, за руку которой цеплялся хмурый Костик.

— Ого, картина маслом! Это что такое будет? Петровна тебя запрягла, да?

Ника оглядела разрисованный лист с пометками и цветными штрихами, с мелкими подписями и цифрами.

— Почему запрягла. Я сама. А что будет, пусть она расскажет. Я суеверная, пока помолчу.

— Ты ночевать-то остаешься? Щас ночных уже приведут, опять немного, завтра ж воскресенье. Чего мычишь?

— Угу. Да.

— Людка сказала, если что, приходи в любое время. Хоть и ночью. Поняла?

— Угу.

— Джинсы твои я сняла вот. А Петрик, между прочим, пропал куда-то. Настька рыдает, уже хрипит вся, голоса нет. Умора. И, прям, беда. Куда он посреди степи делся? Она боится — уехал, может уже.

— Угу…

— Ой, Вер. Как оклемаешься, приходи чай пить. Угу?

— Угу…

Ночью Инна сидела в старом кресле, что притулилось под ночником в спальне, кусая шариковую ручку, лениво писала отчет и план. Время от времени ухмылялась, когда в проеме двери вдруг появлялась привидением Ника в криво накинутом халате, шепча, становилась на колени над своим ватманом, еще что-то чиркала и подрисовывала. А после снова исчезала в своей кладовке. Скрипели пружины раскладушки. Инна вставала и крадучись шла посмотреть. Гостья спала, отворачивая от раскрытой двери лицо и сжимая в откинутой руке карандаш. Инна взбивала рукой черные гладкие волосы и, удивленно поднимая выщипанные брови, шла обратно, к своей тетрадке.

Утром лист ватмана лег свернутым на верхнюю полку, куда не долезет малышня. А Ника, умытая и выспавшаяся, выпросив у Инны альбом, рисовала в нем рыб и морских коньков. Вокруг стола толпились серьезные дети, заглядывали под ее локоть и через согнутое плечо.

— Красный, Костик, — протягивала руку Ника, и Костик, надуваясь, подавал карандаш.

— Желтый, Нинуся, — и крошечная Нинуся, торопясь и роняя карандаш, совала его в никины пальцы.

Поднимая голову, Ника мельком взглядывала в сторону обойденной вниманием толстенькой Маши, у которой от невостребованности дрожали пухлые карамельные губы, и важно требовала:

— Зеленый, Мария!

И Маша, приосанившись, оттесняла Костика плечом, бережно поднося карандаш на пухлой ладошке. Инна хихикала издалека.

Вокруг стояла мирная тишина выходного. Из кухни доносился легкий стук и звяканье. Во дворе хлопали на веревке простыни. С улицы орали далекие петухи.

После обеда прибежала Люда, вошла, скинув туфли на пороге, и присела напротив Ники, слегка обиженная.

— Ты уж прости, Верунчик. Бросила я тебя совсем. Ну, я гляжу, ты и не переживаешь.

— Люд, ты меня прости. Что там Настя?

— Ох, Настя. Петрик прячется где-то. Боюсь, не напился ли. Может, спит у кого. У той же Караваихи спит, а она стерва, разве ж скажет. Ему сегодня ехать. Тимоха обещал отвезти на станцию.

— И я поеду.

— Ну да. Через три часика уже и собираться. Я тебе сумку принесла на всякий случай.

— Спасибо, Люд. Как через три часа?

Ника подняла голову к часам.

— Черт! А мне еще десяток эскизов сделать!

Люда поднялась, одергивая блестящую трикотажную кофточку.