Судья

— Кто стрелял?

Отворачиваются.

Все стреляли. Теперь не разберешь, кто подстрелил своего.

И частичную ответственность за это несет он, Быстров. Да его даже рядом не было, когда все случилось!

Никоненко подали стаканчик горячего кофе. Он взял стаканчик дрожащей рукой.

В мертвой тишине раздался немыслимый звук человеческого смеха. Ужасный по контрасту с трупом и унынием, охватившим участников операции.

Все обернулись.

Павел Покровский стоял в десятке шагов от них. Руки в карманах ветровки. В глазах блестят искорки веселья. Несмотря на это, Быстров поразился, до чего печальный у Покровского взгляд. Он, вероятно, родился с этой затаенной мукой в глазах.

— Что вы ржете? — сварливо спросил Быстров.

Павел приблизился.

— От ужаса. Я рисковал своей шкурой только для того, чтобы ваши молодцы подстрелили своего.

— Заткнись, придурок, — процедил один из омоновцев, как бы невзначай проходя мимо. Ствол его автомата задел руку Павла. Тот поморщился, но скорбно-веселые искорки в глазах не погасли.

— Блестяще, капитан! Провал Века! Вы побили все рекорды идиотизма.

Быстров оглянулся на мертвое тело.

— Проваливайте, Покровский. Вам тут делать нечего.

— Действительно. Чего, в самом деле, я здесь торчу? Невеста дома заждалась, с пирогами да с самоваром. Кстати говоря, вы обещали мне защитить ее. Я вам помог. То, что вы обосрались, не моя вина. Надеюсь, ваше обещание остается в силе?

Быстров посмотрел Покровскому в глаза. Отвернулся.

— Я выполняю обещания.

Покровский кивнул.

— Надеюсь. Надеюсь, что это у вас получится лучше, чем нынешнее убожество.

— Вы притащились сюда, чтобы издеваться?

— Нет, — Павел перестал улыбаться. Лицо посуровело, взгляд стал жестким. — Я притащился, чтобы кое-что объяснить вам.

— Объясняйте и проваливайте.

— Судья вам не по зубам. Баринов и остальные тоже. Вы должны это понимать. Зависть к Точилину не должна…

— Я не завидую Точилину! — заорал Быстров, понимая, что все на него смотрят, и его акции падают все больше с каждой минутой.

— Хорошо. Но все же будьте осторожней.

Быстров некоторое время двигал челюстями, борясь с бессильной злобой. Ему хотелось ударить Павла, выместить на нем досаду и раздражение.

— Мы подстрелили Его, — Быстров сам понял, как глупо это прозвучало.

— Да. На время вывели из строя. Надолго. Думаю, дня на два.

Быстров раздраженно дернул головой.

— Если вы такой всезнайка, может, объясните еще кое-что?

Павел молча смотрел на него.

— Идемте за мной.

За ними последовал омоновец с автоматом.

Втроем они повернули за угол.

Быстров повернулся к Павлу.

— Ну? Просветите своих неразумных учеников, Павел Юрьич.

Павел оглядел ледяную стену. Взгляд его выражал смертную скуку.

Он повернулся к омоновцу.

— Стрельни. Короткой очередью.

— Это еще зачем? — спросил Быстров.

Улыбка тронула губы Павла. В глазах снова появились искорки веселого превосходства.

Омоновец, расставив ноги, приставил приклад автомата к плечу. Пригнул голову, прищурился.

Автомат коротко пролаял, дернувшись в его руках. Эхо выстрела громом отразилось от стен домов.

Быстров не успел понять, что он видит. На миг ему показалось, пули прошили стену насквозь, и в этот миг она будто стала прозрачной. Он мог видеть сквозь нее следующий двор, часть детской площадки и соседние дома.

Омоновец опустил автомат.

Пули не причинили стене никакого видимого ущерба. Ее поверхность была такой же гладкой, и отливала зловещей синевой.

— Что это значит? — спросил Быстров.

Вздохнув, Павел подошел к стене. Вытянул руку. Коснулся стены. Шагнул дальше. Его рука погрузилась в стену, как в сливочное масло, проткнула ее насквозь.

Он делал все медленно, и теперь капитан ясно увидел, стена стала прозрачной. Он мог видеть руку Павла, вылезшую из стены по другую сторону.

— Видите? — спросил Павел. Лицо его исказила мука. Губы на глазах синели. Брови и ресницы покрывались инеем. Сквозь прозрачность стены Быстров увидел, как Павел шевелит пальцами, будто показывая, что это не фокус, и рука настоящая.

Он вытащил руку из стены. Стена вновь стала прежней… почти. Иллюзия рассеялась, и Быстров теперь видел, что стены на самом деле не существует.

Павел вернулся, протянул Быстрову руку.

— Потрогайте.

Быстров дотронулся до его руки. Пальцы Павла были ледяными.

— Господи… Да у вас обморожение! Вам надо…

— Оставьте. Это всего лишь гипноз, — Павел обернулся, с ненавистью посмотрел на стену. — Можете сами попробовать, если хотите.

— Нет, спасибо. Как вы догадались?

Павел передернул плечами. Он дрожал. Но видимо приходил в себя.

— Вспомните убийство Нестерова. У трупа глаза были на месте, а в морге они вдруг исчезли.

— Точилин не смог этого объяснить.

— Точилин с его рациональным умом не смог бы объяснить ничего из того, что здесь творится. Суть в том, что глаза Нестерова все время были на месте. Вспомните: от чего умерли жертвы Судьи?

— От остановки сердца.

— Да. От воображаемого холода. И от ужаса. Думаю, все они умерли от того, что Судья показал им Свое лицо.

— И что они увидели?

— Думаю, себя. Или лица тех, кому в свое время причинили зло. Может, каких-нибудь чудовищ.

— Гипноз. Точилин так и думал.

— Точилин рыл в верном направлении. Только выводы он делал неправильные. Всегда искал самые простые объяснения. Но Судья и Его мотивы гораздо сложнее, чем казалось Точилину.

— У вас есть свое объяснение?

Павел сунул руки в карманы. Глядя, на стену, продекламировал:

— «И вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит. Очи у Него как пламень огненный. Он имел имя написанное, которого никто не знал, кроме Его Самого. Он был облечен в одежду, обагренную кровью: Имя Ему: „Слово Божие“».

Павел смотрел на Быстрова с прежним мрачным весельем.

— Что это значит? — спросил капитан, косясь на омоновца, который с отсутствующим видом курил в сторонке.