Суккубус
Шрифт:
– Выпусти меня.
– Я твоя часть.
– Выпусти!
– Ты моя часть!
– Черт! – Брендс закрыл лицо руками.
– Не бойся ее, – голос за спиной.
– Это еще кто? – он обернулся.
– Не нужно бояться своих созданий.
Высокая женщина. Мадам Себила. Она вышла из темноты в полоску лунного света.
– Не понимаю, о чем вы.
– Понимаешь, Брендс. Твое тщеславие привело тебя сюда. Твои амбиции. Разве ты никогда не тешил себя мыслью, что достоин большего?
– Я всего лишь писатель, который ищет свою историю.
– Иногда истории находят нас.
– Это безумие.
– Обернись и посмотри
Брендс обернулся. Темнота. Лунный свет. Безупречное женское тело. Черные волосы, рассыпанные по хрупким плечам. И глаза. О, да! Эти глаза Брендс искал всю свою жизнь. Глубокие, впитавшие в себя всю темноту ночи и звездного неба. Сколько же раз он писал о них! Поклонялся им! И вот теперь они смотрели на него. И это было чудо. Это была самая замечательная история из всех, которые Брендс когда-либо создавал. Его шедевр. Он смог превратить камень в женщину, безликость в прекрасное, бездушность в одухотворенное…
– Можешь выбрать для нее имя, – сказала мадам Себила, и Брендс испугался, что не сможет этого сделать, не нарушив созданной безупречности.
– Даже не знаю, – признался он.
– Может быть Нидда?
– Нидда? Пожалуй, нет.
– Ардат?
– Не знаю. Нет.
– Ламия?
– Ламия? – подхватил Брендс, и ночь обыграла это имя, придав ему особое очарование. – Думаю, это то, что нужно, – Брендс обошел вокруг своего творения. Осторожно прикоснулся к волосам, лицу. – Ламия, – он заглянул в ее глаза. – Ты самое прекрасное из того, что я создал в своей жизни.
Всю оставшуюся часть ночи Брендс не смог сомкнуть глаз. Волнение, дрожь, очарование – они воспаляли мозг, прогоняя сонливость. И еще гордыня. О, да! Она переполняла Брендса. Он чувствовал себя творцом, равным если не Богу, то уж ангелам – это точно. Эйфория. Она напоминала чувства матери, держащей в руках своего новорожденного ребенка. Неподвластная, всепроникающая. Но если женщинам от рождения было уготовано создавать жизнь, то Брендс поднялся в своей исключительности намного выше подобной закономерности. Он был уникален. И осознание этого пьянило сильнее, чем самое крепкое вино, которое ему доводилось пробовать. Его детище. Его творение. Он изучал его, пытаясь отыскать недостатки, но не находил таковых. Любой ребенок, каким милым бы он ни был, рано или поздно вырастает. Его кожа тускнеет, теряет первозданную бархатистость, руки грубеют, черты лица становятся более жесткими, портится осанка, появляются прыщи, дефекты, тело утрачивает гибкость, глаза – блеск… Но здесь… Здесь все было иначе. Брендс видел уже готовый продукт. Желанный, соблазнительный. Он вложил в нее все: свою жизнь, свои чувства, свою душу…
– Ты способен на большее, Брендс, – Себила. Она пришла в полдень, пробудив его ото сна, которым он забылся лишь поздним утром. Брендс открыл глаза, вспоминая все, что случилось прошлой ночью.
– Где она? – он вскочил на ноги, боясь, что это был лишь сон, что еще мгновение – и он поймет иллюзорность своих воспоминаний.
– Ты кого-то ищешь?
– Ламия. Где? – Брендс сел на кровати. Обхватил голову руками. Страх. Неужели это было не более чем наваждение, мираж? – Нет. Я помню ее!
Себила молчала, изучая его перекошенное страданием лицо.
– Я создал ее! Я! – Брендс вскочил
на ноги. – Вы не смеете так поступать! Она принадлежит мне! Слышите?! Мне!И снова молчание.
– Это жестоко… – Брендс подошел к окну. Яркое солнце слепило глаза. Мысли, чувства – все стало каким-то другим, изменилось. Он сам изменился. За одну ночь. За один взгляд. Женщина. Ламия…
– Ты сможешь создать их множество, – сказала Себила, даря Брендсу надежду.
– Так это был не сон? – он отвернулся от окна.
– Нет.
– Боже! – Брендсу хотелось броситься в ноги этой холодной женщине и целовать ее ступни, благодарить ее, молиться ей. – Значит, я действительно создал ее? – он все еще стоял у окна, пытаясь побороть дрожь.
– И сможешь создать еще многих подобных ей. Даже лучше.
– Не смогу.
– Не разочаровывай меня, Брендс.
– Вы не понимаете. Она уникальна. Все другие будут блеклыми копиями. Я отдал ей все, что мог. Все!
– Ты просто боишься.
– Я просто это знаю.
– Значит, такова твоя история, Брендс? Вдохнуть жизнь в одного суккуба и сбежать? Жаль. Я уже хотела сделать тебя частью чего-то большего.
– Что может быть более важным, чем то, что произошло в прошлую ночь?
– Ты действительно хочешь узнать это?
– Да.
– После шанса уйти не будет.
Брендс посмотрел за окно и улыбнулся.
– Шанс есть всегда.
И снова дорога. Новый попутчик не нравился Брендсу. Невысокий, крепкий, с рыжими усами и отвратительным британским акцентом. Он без устали болтал о лошадях, женщинах и бридже, а когда они останавливались на ночь, упражнялся в карточных фокусах. Это было как ритуал – фокусы, болтовня и дешевые скабрезности в адрес молодых девиц в закусочных, где им доводилось останавливаться.
– Какого черта ты рассказываешь мне все это? – спросил Брендс на третий день пути.
– Потому что это забавно, – смутился Гарольд.
– Нет.
– А кому-то нравится.
– Я не кто-то.
Они замолчали. Теплый ветер трепал их волосы.
– Ты видел картины? – спросил Гарольд, когда они остановились, давая машине отдохнуть.
– Видел.
– Ну, и?
– Что: ну и?
– Не глупи, Билли. Я видел, что там происходит. Я сам принимал в этом участие.
– Вот как? – сердце Брендса неприятно сжалось.
– Слышал историю про Эдгара? Говорят, он мог оживить их всех. Понимаешь? По-настоящему оживить, а не так, как это делаю я и те, кто собирается ночами в картинных залах.
– И как вы это делаете? – Брендс затаил дыхание. Осознание исключительности стало хрупким, зыбким.
– Всего лишь образы, – вздохнул Гарольд. – К сожалению, все, на что они способны: ублажать да удовлетворять фантазии. Даже лиц и тех нет. Только тела и силуэты, вобравшие в себя человеческие черты, если, конечно, вы мечтаете о людях.
– Вот как? – Брендс с гордостью вспомнил свое детище.
– Это еще что! – протянул Гарольд. – Видел бы ты, какие образы рождаются у проституток! Бесформенные, желеобразные массы. Без конечностей, без тел. Словно дьявольские медузы, вышедшие из вод самого Стикса! – он брезгливо передернул плечами. – Сущий ад, скажу я тебе. Сущий ад… – он шумно выдохнул, покачал головой. – Билли?
– Да, Гарольд.
– Думаешь, Люсия сможет оживить их всех?
– Не знаю.
– Она же дочь художника. Кому, как не ей, закончить то, что начал отец?