Султан и его гарем

По мере того как день подвигался, беспокойство старца все увеличивалось; когда солнце зайдет, наступит его последний час, а Золотой Маски и Реции все еще не было!

Мысль умереть, не прижав дочь в последний раз к своей груди, заставила глаза старика наполниться слезами, и с уст его сорвалась первая жалоба.

– Реция, дитя мое! – вскричал он. – Где ты? Почему не спешишь к своему умирающему отцу, чтобы еще раз увидеть его и принять благословение? Горе мне, моя молитва осталась неуслышанной! Неужели я не увижу мое дитя перед смертью?

В это время послышался грохот барабана, и в коридоре показался отряд, которому назначено было исполнить казнь над Абунецой.

Фельдфебель вошел в комнату, чтобы вести Абунецу на место казни.

Когда караул вывел Абунецу, последний с беспокойством огляделся кругом, но его взгляд встретил только чужие, равнодушные лица любопытных.

Абунеца был приведен на поле за городским валом и там привязан к столбу. Солнце заходило…

– Аллах, – прошептал старик, – пошли ко мне Рецию, не то будет уже поздно…

Солдаты с заряженными ружьями стали на другом конце поля.

Настала последняя минута.

Взгляд старика Абунецы снова повернулся к дороге из города, и ему показалось, что он видит вдали какой-то экипаж или всадника.

Солнце закатилось.

– Готовься! – скомандовал офицер.

Солдаты прицелились.

– Пли! – раздалась команда.

Прозвучало двенадцать выстрелов, и старик повис на веревках, привязывавших его к столбу…

– Реция! Реция, ко мне… – прошептал он, и его потухающий взор все еще искал ту, которую он хотел благословить…

XVII Убийство министров

Вечером на следующий день после того, как Лаццаро был у военного министра и выдал ему тайну, где собирались Золотые Маски, грек ожидал, когда по приказанию министра отправится проводником в развалины Семибашенного замка, как вдруг в десять часов вечера Гуссейн-паша был неожиданно вызван к султану.

Это было 14-го июня 1876 года. Около полуночи должен был собраться совет министров в доме Мидхата-паши.

Гуссейн-паша вел себя очень осторожно, чтобы не возбудить в Мураде ни малейшего подозрения. Потому он сейчас же отправился на приглашение султана.

Около одиннадцати часов вечера к дому Мидхата подошел человек, одетый в белую одежду.

– Знаете ли вы меня? – спросил он, обращаясь к стоявшим у дома кавасам, сбрасывая с себя верхнюю одежду.

– Да, благородный бей, мы знаем тебя, – ответили они. – Ты великий шейх Гассан.

Гассан был в парадной форме; кроме заряженного револьвера, за поясом у него имелись два кинжала, сбоку висела сабля.

– Министры уже собрались? – спросил Гассан.

– Надо спросить Ахмета-агу, лейб-каваса великого Мидхата-паши, он должен знать, – отвечали кавасы.

Седой Ахмет-ага подошел и низко поклонился Гассану.

– Что ты желаешь, господин? – спросил он.

Гассан повторил ему свой вопрос.

– Да, министры уже собрались, – отвечал лейб-кавас. – Благородный Мехмед Рушди-паша, Халиль-паша и Ахмед Кейзерли-паша у моего повелителя.

– Значит, главных еще нет! – прошептал Гассан.

В это время к дому подъехал экипаж. Гассан воспользовался той минутой, когда внимание кавасов обратилось на приехавших, и, открыв дверь, поспешно поднялся по лестнице.

Лестница была уставлена тропическими растениями. Гассан остановился на мгновение между ними, чтобы взглянуть вниз, не приехали ли Гуссейн-паша или Рашид-паша.

Но он ошибся! Внизу стоял старый Шейх-уль-Ислам Кайрула-эфенди.

Его появление доказывало, что предстоящее совещание должно было иметь важное значение.

Кавасы забыли про Гассана или думали, что он принадлежит к числу приглашенных, только никто более не вспомнил о нем. Казалось, он отлично знал расположение дома, потому что сейчас же повернул по слабо освещенной боковой лестнице, ведущей в комнату рядом с кабинетом, в котором должны были собраться министры и другие гости Мидхата.

В это же самое время Кайрула-эфенди вошел в кабинет и поздоровался с бывшими уже там гостями.

Из той комнаты, в которую вошел Гассан, он мог слышать все, что говорилось в кабинете.

Вскоре к дому подъехал еще экипаж, и затем Гассан по голосу узнал, что в кабинет вошел Рашид-паша.

Незадолго до полуночи перед домом Мидхата снова остановился экипаж, из которого вышел сначала адъютант военного министра, а затем и сам Гуссейн-паша. Таким образом, все были, наконец, в сборе.

– Ты собрал нас для важного совещания, благородный Мидхат-паша, – сказал Рашид, – это доказывает присутствие мудрого Кайрулы-эфенди.

– Без сомнения, дело идет о решении такого вопроса, когда нужна помощь священного закона, – заметил Ахмет Кайзерли, который, казалось, уже знал о предмете совещания.

– Перейдемте к делу, мои благородные друзья, – заговорил Мехмед Рушди. – Дела идут все хуже и хуже, потому что мы с каждым днем все более и более погружаемся в лень и беспечность, вместо того чтобы энергично действовать.

– Скажите откровенно, – вскричал Гуссейн, – что мы ошиблись в государе, возведенном нами на трон!

– К сожалению, я должен присоединиться к мнению моего друга военного министра, – сказал Рашид. – И мы должны силою положить конец такому положению вещей! Эта слабость, эта бездеятельность…

– Я боюсь, мудрый Кайрула-эфенди, что это еще недостаточный повод для произнесения Фетвы [34] , – сказал Мехмед Рушди-паша.

– Как так! – перебил Гуссейн. – Султан Мурад душевно болен, он неспособен управлять! Я открыто высказал это! Мы здесь не для того, чтобы разыгрывать друг перед другом комедию и играть словами. Я первый начинаю действовать прямо и открыто.

34

«Произнесение Фетвы» – выносимое в те годы в Турции советом министров решение об отстранении султана от власти по причине его неспособности управлять страной.

Мидхат с ненавистью взглянул на Гуссейна, как бы не в силах скрыть своей досады оттого, что тот берет на себя почин в этом деле, но Гуссейн не заметил этого взгляда.

– К сожалению, я также вот уже несколько дней замечаю в султане Мураде признаки умопомешательства, – сказал Рашид. – Поэтому я полагаю, что следовало бы снова отложить церемонию опоясания мечом!

– Султан Мурад еще не султан, пока не опоясан мечом Османа, и тем легче свергнуть его, – пояснил Гуссейн.

– Доказана ли болезнь, о которой ты говоришь, благородный паша? – спросил Халиль сидевшего с ним рядом Рашида.