Сумеречный взгляд

Скользкий Эдди ничуть не выглядел скользким. Строго говоря, он выглядел высушенным. У него были ломкие волосы песочного цвета. Несмотря на флоридское солнце, он был бледный, как пыль в древней могиле. Кожа была иссушена солнцем, покрыта паутиной тонких морщин, а губы такие сухие, что казалось — они покрыты чешуей. Глаза его были странного цвета бледного янтаря, точно выгоревшая на солнце бумага. Одет он был в хрустящие брюки защитного цвета и в такую же рубашку, поскрипывающую и шелестящую при каждом его движении. Низкий и скрежещущий голос напомнил мне горячий ветер пустыни, шелестящий в мертвых кустарниках. Заядлый курильщик, у которого возле каждого стула, попавшегося мне на глаза, лежала пачка «Кэмела», он казался почти прокопченным, как кусок свинины.

Жилая комната в трейлере Скользкого Эдди была тускло освещена и насквозь провоняла затхлым сигаретным дымом. Мебель была обтянута темно-коричневым винилом с имитацией под кожу. Несколько столов из стали и стекла, подходящий к ним кофейный столик, на котором лежали номера «Нэшнл инкуайрер» и несколько журналов по оружию. Лишь одна из трех ламп была зажжена. Воздух был прохладный и сухой. Все окна задернуты плотными, не оставляющими щелей шторами. Если бы не сигаретная вонь, я поверил бы, что это место — подвальный склад, в котором температура, освещенность и влажность тщательно контролировались, чтобы сохранить очень нежные произведения искусства или хрупкие документы.

Дождь прекратился к рассвету, но, когда я добрался до жилища Скользкого Эдди, зарядил снова. Стук дождевых капель был здесь странно приглушенным, словно весь трейлер был завернут в тяжелые шторы вроде тех, что висели на окнах.

Сгорбившись в коричневом кресле, Скользкий Эдди бесстрастно, не перебивая, слушал, пока я зачитывал ему весь свой длинный и противозаконный список покупок. То и дело он глубоко затягивался, держа сигарету рукой с тонкими пальцами, навек обесцвеченными от пятен никотина. Когда я выложил ему все, что мне надо, он не задал ни единого вопроса, даже во взгляде его выгоревших желтых глаз не появилось ни малейшего интереса. Он просто назвал цену и, когда я вручил половину этой суммы в залог, добавил:

— Зайди в три.

— Сегодня?

— Да.

— Ты можешь достать все это дело за несколько часов?

— Да.

— Мне нужно качество.

— Разумеется.

— Пластиковая взрывчатка должна быть очень устойчивой, ничего, что было бы опасно брать в руки.

— Я с барахлом не работаю.

— А пентотал...

Он выпустил струю едкого дыма и сказал:

— Чем дольше мы будем об этом трепаться, тем труднее мне будет доставить все это барахло сюда к трем часам.

Я кивнул, встал и направился к двери. Еще раз обернувшись в его сторону, я спросил:

— Тебе не любопытно?

— Что?

— Для чего мне все это, — пояснил я.

— Нет.

— Ну должен же ты полюбопытствовать...

— Нет.

— Будь я на твоем месте, я бы полюбопытствовал, почему люди приходят ко мне с подобными просьбами. Будь я на твоем месте, я бы захотел узнать, во что впутываюсь.

— Вот поэтому ты не на моем месте, — ответил он.

* * *

Дождь перестал, и вода вскоре впиталась в землю, листья высохли, лезвия травинок, прибитые струями дождя, медленно поднялись из своих смиренных поз. Но небо не прояснилось — оно низко нависало над ровным побережьем Флориды. Сочащаяся влагой масса темных туч, тянувшаяся на восток, казалась гниющей, покрытой прыщами. В тяжелом воздухе не пахло чистотой, как должно было быть после сильного дождя. Странный запах плесени примешивался к запаху сырости, как будто буря принесла с залива какую-то заразу.

Мы с Райей собрали три чемодана и погрузили их в наш бежевый автомобиль, на бортах которого красовались металлические панели, выкрашенные под дерево. Уже в те дни Детройт больше не выпускал автомобили с настоящим «деревом».

Возможно, это было первым признаком того, что эпоха качества, мастерства и истинности обречена уступить дорогу эпохе подделок, спешки и умелой имитации.

Торжественно — а с кем-то и печально — попрощались мы с Джоэлем и Лорой Так, с Глорией Нимз, с Рыжим Мортоном, с Бобом Уэйландом, с мадам Дзеной, с Ирмой и Поли Лорас и с остальными балаганщиками — одним сказали, что отправляемся в небольшую увеселительную поездку, другим — правду. Они пожелали нам удачи и постарались как могли приободрить нас, но в глазах тех, кому была известна истинная цель нашей поездки, мы читали сомнения, страх, жалость и даже ужас. Они не думали, что мы вернемся — или что мы проживем в Йонтсдауне достаточно долго, чтобы выяснить что-нибудь важное о гоблинах или нанести врагу какой-то ощутимый урон.

Всех их одолевала одна и та же мысль, хотя они и не дали ей выйти наружу: «Мы больше никогда не увидим вас».

В три часа мы завернули к трейлеру Скользкого Эдди, расположенному в дальнем углу Джибтауна. Тот уже ждал нас со всем вооружением, взрывчаткой, пентоталом и прочими товарами, которые я ему заказал. Снаряжение было уложено в несколько потрепанных холстяных мешков с завязывающейся горловиной. Мы сунули их в машину с таким видом, словно таскали грязное белье, которое собирались отвезти в автоматическую прачечную.

Райа согласилась сидеть за рулем в течение первого перегона на север. Моей обязанностью было ловить хорошую рок-н-ролльную радиостанцию в приемнике, пока накручиваются мили.

Но не успели мы даже съехать с дорожки перед трейлером Скользкого Эдди, как он наклонился и сунул свою пергаментно-жесткую физиономию в открытое окошко с моей стороны. Дыхание, настоянное на сигаретном дыму, вырвалось из него вместе с сухим хрипением:

— Если вы там поссоритесь с законом и если они захотят узнать, где вы приобрели то, чего бы вам не следовало иметь, — я надеюсь, вы поступите как достойные балаганщики и не приплетете к этому делу меня.

— Разумеется, — резко ответила Райа. Ей открыто не понравился Скользкий Эдди. — Зачем оскорблять нас, вообще поднимая эту тему? Мы что, похожи на парочку профессиональных предателей, которые готовы бросить своих собратьев в костер, лишь бы самим согреться? Мы люди стойкие.

Эдди по-прежнему искоса глядел на нас через окно, не вполне удовлетворенный ответом. Он будто чуял, что Райа и в самом деле была раньше предателем своего племени. А ее реакция на его подозрение была вызвана, возможно, не столько неприязнью к нему, сколько чувством вины, от которой она еще не очистилась до конца.

Эдди продолжал:

— Если у вас все сложится нормально — куда бы вы ни направлялись и что бы ни затевали — и если вам однажды снова понадоблюсь я для закупок, — можете обращаться без колебаний. Но если дела пойдут плохо, я вас больше не желаю видеть.

— Если дела пойдут плохо, — так же резко ответила Райа, — ты нас и не увидишь никогда.

Его выгоревшие янтарные глаза моргнули — сперва в ее сторону, затем в мою. Я готов был поклясться, что услышал, как его веки двигаются вверх и вниз с тихим, металлическим, скрежещущим звуком — точно заржавленные детали какого-то механизма, трущиеся одна о другую. Он хрипло вздохнул — я почти ожидал, что с чешуйчатых губ слетит облачко пыли, однако мне в лицо ударила всего лишь еще одна прогорклая волна табачного запаха. Наконец он сказал:

— Мда. М-да... сдается мне, что я и вправду вас никогда больше не увижу.

Райа вырулила с дорожки. Все это время Скользкий Эдди смотрел нам вслед.

— Как он тебе показался? — спросила она меня.

— Крыса пустыни, — ответил я.

— Нет.

— Нет?

Она ответила:

— Смерть.

Я поглядел на удаляющуюся фигуру Скользкого Эдди.

Неожиданно — возможно, он пожалел о стычке с Райей и предпочитал расстаться на более светлой ноте — он расплылся в улыбке и помахал нам рукой. Это было самое худшее, что он мог придумать, — его худое аскетичное лицо, высохшее, как кости, и бледное, как могильные черви, было не создано для улыбок. В этом оскале, похожем на улыбку скелета, я не увидел ни дружелюбия, ни тепла, ни какой бы то ни было радости — только нечестивый голод Старухи с косой.