Сумерки Европы

Но онъ будетъ не только изнутри неограничиваемымъ, онъ будетъ и вовнѣ безъ возмѣщенія мертвящимъ. Ибо онъ будетъ отторгать и уничтожать не съ тѣмъ, чтобы нѣчто стало, а только съ тѣмъ, чтобы чего либо не было; его задача уничтожать не только — и даже не столько — нѣчто сущее, а то что могло бы быть и что, ставъ дѣйствительнымъ, могло бы стать угрожающимъ его существованію. Во имя существующаго онъ обреченъ устранять назрѣвающее. Онъ грѣшитъ не только противъ настоящаго, но и противъ будущаго, не только противъ осуществленнаго, но и противъ осуществимаго, не только противъ жизни, но и противъ рожденія.

Такъ оборачивается соотношеніе милитаризмовъ наступающей и обороняющейся культуръ.

Вотъ почему несравнимо зловреднѣе и губительнѣе милитаризма растущей культуры милитаризмъ культуры обороняющейся, завершенной. Вотъ откуда получился тотъ фактъ, который еще недавно казался бы неправдоподобнымъ пародоксомъ: милитаристически побѣдоносная Франція, своей гегемоніей подавляющая и губящая Европу.

III. ГЕРМАНІЯ

1. ВИНОВНАЯ ДОБЛЕСТЬ

Выводы предыдущихъ главъ въ примѣненіи къ Германіи не только должны были бы показаться парадоксальными, въ былые военные и ближайшіе повоенные годы, но могутъ показаться таковыми еще и въ наши дни. Оставимъ въ сторонѣ ту проповѣдь, касавшуюся германскаго звѣрства, германской культурной недостойности, отсталости и виновности въ войнѣ, которая во всемъ мірѣ велась Антантой, и къ которой въ общемъ весь не германскій міръ примкнулъ; оставимъ эту область безъ разсмотрѣнія и безъ критики, потому что едва ли она еще въ томъ своемъ военномъ обличій многими поддерживается и многими раздѣляется, — хотя безспорно еще живетъ въ безчисленныхъ душахъ, какъ отголосокъ или замедляющаяся инерція. Проходятъ годы и остываетъ реакція объективной обиды на несправедливость, на развращающее обманываніе неразбирающихся «малыхъ сихъ» культуры, на весь тотъ грѣхъ совѣсти и мысли, который осквернилъ европейскій, пожалуй, можно сказать міровой духъ военной пропагандой. Когда то — въ тѣ годы, когда она производилась — не было предѣла сдавленному возмущенію, не было достаточно презрѣнія къ неумѣнію и нежеланію съ врагомъ вести борьбу, сохраняя къ нему — т. е. собственно къ себѣ — уваженіе; и даже не къ нему и не къ себѣ, а къ объективности. И хотѣлось запечатлѣть паденіе и ничтожность духа въ поученіе и предупрежденіе будущимъ поколѣніямъ, хотѣлось сохранить какъ свидѣтельство овладѣвшей людьми слѣпоты, образцы тѣхъ явныхъ нарушеній очевидности, которыя, обосновываемыя мыслителями, воспѣваемыя поэтами, проповѣдуемыя публицистами, воспринимались людьми, вообще говоря способными на разсужденіе и на созерцаніе, какъ безспорная истина. И тогда было ясно, что вотъ пройдутъ года, и люди и сами не повѣрятъ тому, что говорили и утверждали на всѣхъ перекресткахъ, какъ неоспоримое; ясно было, что какъ ни въ чемъ не бывало они отрекутся и даже позабудутъ отречься, проснувшись какъ бы невинными и свободными отъ груза собственныхъ утвержденій, отъ отвѣтственности за разлитой ядъ. И хотѣлось недопустить этой безотвѣтственности, закрѣпить за каждымъ не только его житейскіе поступки, но и поступки его духа — его слова; и когда наступитъ время — предъявить жестокое обвиненіе ради очищенія подвергнутой отравѣ души.

Но нѣтъ, они правы тѣ, кто не боятся отвѣтственности за участіе или даже за вызовъ массовыхъ помраченій. Только отравленность остается, только послѣдствія; сама же отрава исчезаетъ и люди забываютъ о бредѣ, обуявшемъ ихъ — даже и тогда, когда видятъ разбитыя въ бреду зеркала; забываютъ объ отравителяхъ и снова, какъ ни въ чемъ не бывало, готовы прислушиваться къ нимъ, къ ихъ новымъ рѣчамъ, довѣряя имъ въ соотвѣтствіи болѣе съ новыми страстями и алканіями, нежели со старымъ опытомъ. И даже у тѣхъ, кто переболѣлъ страданіемъ зрячести и томился жаждой духовнаго возмездія — пропадаетъ охота возвращаться къ старымъ обманамъ. Къ чему? Современникъ спѣшитъ къ отвѣтственности сегодняшняго дня, предоставивъ вчерашній будущему историку; а тотъ въ своемъ трудѣ посвятитъ имъ обстоятельное примѣчаніе, а, можетъ быть, даже и цѣлый отрывокъ въ текстѣ. Скучно возвращаться къ старымъ отвѣтственностямъ, когда каждый день даетъ начало новымъ; и ужъ во всякомъ случаѣ неохота возвращаться къ разоблаченію старыхъ содержаній, не столько даже разоблаченныхъ, сколько просто отметенныхъ движеніемъ жизни.

Но отъ затихшаго бреда остались упорные слѣды. А такъ какъ противъ Германіи былъ весь міръ и такъ какъ Германія побѣждена и, какъ всегда, исторія отливаетъ свои оцѣнки по образцамъ побѣдителя, то сужденія его получаютъ шансы сохранить свой вѣсъ и на будущее. Знаменательно, что они получаютъ распространеніе и среди побѣжденныхъ. Ибо въ томъ одно изъ свойствъ пораженія, что оно не только/ физически и соціально, но и морально подчиняетъ побѣжденнаго торжествующему противнику.

Отношеніе къ Германіи, конечно, характерно измѣнилось за эти годы; вѣроятно, оно смягчилось у всѣхъ, во всякомъ случаѣ, если и сохраняется прежнее отношеніе отдѣльныхъ слоевъ и лицъ, оно теряетъ свой міровой авторитетъ. Едва ли будетъ ошибкой отмѣтить, что въ среднемъ постепенно получаетъ преобладаніе точка зрѣнія, опредѣляемая приблизительно такими двумя мотивами: съ одной стороны не такъ уже велика и въ особенности исключительна была виновность Германіи въ вызовѣ и веденіи войны, а съ другой стороны — не лучше и другіе, какъ это обнаруживается въ ихъ поведеніи въ эпоху, послѣдовавшую за побѣдой. Оказывается, что «всѣ хороши» — таково приблизительно, если не господствующее мнѣніе, то во всякомъ случаѣ мнѣніе наиболѣе безпристрастное, благонастроенное на справедливость, на хладнокровную разсудительность. Былые грѣхи Германіи, пожалуй, признаваемые и абсолютно преувеличенными, ей даже готовы отпустить въ силу грѣховности ея обвинителей; поведеніе ея враговъ бросаетъ ex post смягчающій отблескъ на ея прегрѣшенія. Конечно, молъ, правота, правда, прогрессъ и идеалы были на сторонѣ Антанты; но посмотрите, какъ она сама съ ними поступала, когда получила возможность ихъ осуществлять, — вотъ какова природа человѣческая. И въ сущности весьма близокъ къ этому широко распространившійся и среди нѣмцевъ взглядъ; передовая нѣмецкая мысль, отрицая исключительную виновность своей родины, взываетъ противъ Антанты къ ея же принципамъ, тѣмъ самымъ ихъ санкціонируя. Но даже и уязвленный націоналистическій патріотизмъ, оправдывая себя, собственно какъ будто также склоняется къ родственнымъ построеніямъ, лишь перенося обнаружившуюся въ побѣдѣ грѣховность Антанты и на прошлое, и въ этомъ усматривая оправданіе, обоснованіе неизбѣжнаго своего прошлаго поведенія; Германія имѣла-де право такъ поступать, какъ поступала, и всѣ обвиненія лицемѣрны, ибо вотъ каковыми оказались ея враги и вотъ какъ они все равно поступили бы, если бы Германія не сдѣлала попытки себя отстоять противъ ихъ козней. Приблизительно таково кажется мнѣ разсѣянное ощущеніе, сказывающееся въ словахъ и интонаціяхъ, въ строкахъ и между строкъ.

И если вѣрно, что приблизительно таковъ, хотя бы и не всеобщій и не господствующій, но во всякомъ случаѣ наиболѣе благопріятный для Германіи и безпристрастный взглядъ, то приходится отмѣтить, что выводы предыдущихъ главъ идутъ въ разрѣзъ съ нимъ, какъ они шли бы въ разрѣзъ и съ идеологіей военнаго времени. При томъ они идутъ въ разрѣзъ не съ точки зрѣнія «національнаго эгоизма» Германіи, который можетъ въ сущности принять всѣ обвиненія враговъ и все же не считаться съ ними, становясь на эгоцентрическую точку зрѣнія собственнаго блага; который можетъ въ происшедшемъ видѣть неудавшееся самоосуществленіе, отрицательная сторона котораго въ томъ, что оно не удалось, а не въ томъ, что оно — удавшись — причинило бы другимъ величайшее зло. Намѣченная здѣсь точка зрѣнія безконечно далека отъ такого германскаго эгоцентризма. Я подхожу къ затронутымъ вопросамъ исключительно съ точки зрѣнія общей, съ точки зрѣнія идей, какъ и ставила вопросъ идеологія Антанты; но хочу съ этой точки зрѣнія подходить къ реальности, не ограничиваясь словесными, а тѣмъ болѣе — устраняя лицемѣрные выводы. Мол точка зрѣнія идейнаго реализма и именно она и приходитъ въ противорѣчіе съ кажущимся наиболѣе распространеннымъ и благожелательным!» представленіемъ нашего времени.

Дѣло именно не въ томъ, что Германія дѣйствовала, какъ и всякій другой народъ въ предѣлахъ своего національнаго эгоизма; дѣло не въ томъ, что идейность была у Антанты — правильная, но осуществленіе не лучшее, чѣмъ у Германіи. Дѣло въ томъ, что именно Германія стояла на объективно творческой и прогрессивной позиціи, а Антанта на регрессивной или пассивно-охранительной. Дѣло въ томъ, что послѣдняя основа исключительнаго развала Европы — не только военнаго, но и повоеннаго — заключается въ пораженіи, испытанномъ одной изъ сторонъ въ небывалой борьбѣ, и именно что пораженіе потерпѣла сторона исторически, объективно носившая въ себѣ движеніе Европы; что европейское будущее побѣждено европейскимъ прошлымъ — при содѣйствіи мірового настоящаго. Будущее Европы побѣждено ея прошлымъ, — оно не только оказывается отсѣченнымъ, но еще на развалинахъ торжествуетъ сила, въ настоящую эпоху неприспособленная строить и ставящая задачей — возстановить невозстановимое.

Таковъ выводъ предыдущихъ разсужденій, но собственно такова же и непосредственная интуиція происшедшаго. Когда побѣждаютъ, на войнѣ или гдѣ бы то ни было, силы строительныя, творческія, носительницы будущаго, какъ бы онѣ ни были истомлены и ослаблены борьбой и побѣдой, онѣ получаютъ благодаря ей непосредственную возможность самоосуществленія для дальнѣйшаго строительства. Ихъ побѣда означаетъ устраненіе враждебныхъ имъ, т. е. враждебныхъ поступательному творческому движенію, препятствій; и потому развалины не столько загромождаютъ путь, сколько освобождаютъ его отъ труднѣе преодолимыхъ препятствій.

Хотя и усталыя, побѣдившія силы получаютъ свободу развертыванія и бросаются въ него, какъ потокъ, снесшій плотину, — стихійно безъ передышки. Строительство начинается и происходитъ незамѣтно, гдѣ и какъ, потому что побѣдило и торжествуетъ начало строительное. Даже усталые и изнеможенные чувствуютъ освобожденіе; новая жизнь предчувствуется, даже еще и не сказываясь. Мы же стоимъ въ безвыходномъ недоумѣніи на перепутья нѣсколькихъ тупиковъ, и явнымъ образомъ ищемъ разрѣшенія — не въ продолженіи побѣднаго пути, а въ томъ, чтобы раздѣлать хоть часть содѣяннаго. Поразительно, что въ этомъ отношеніи сказывается глубокое внутреннее соотвѣтствіе между послѣдствіями великой европейской войны и глубокой всероссійской смуты, — и тамъ разрушеніе не даетъ ни освобожденія силъ, ни выхода, — а чистое разрушеніе, и тамъ оно приводитъ не къ возможностямъ новыхъ построеній изъ полученнаго, а къ необходимости раздѣлать сдѣланное, и тамъ — не движеніе впередъ, а возвращеніе вспять.

* * *

Выше уже пришлось говорить о передовомъ положеніи Германіи за послѣдній полувѣкъ. Я знаю, что не мало нѣмцевъ нынѣ въ общемъ упадкѣ пораженія готовы это отрицать или не усматривать; я знаю возраженіе, что Германія занималась и выдается преимущественно организаторскими способностями, систематическимъ развитіемъ тѣхъ идей, которыя въ своихъ творческихъ зачаткахъ зарождались въ геніальныхъ интуиціяхъ другихъ. Я не стану разсматривать этихъ рядовъ мыслей, ибо они не относятся къ существу настоящаго вопроса. Вѣрно ли это или невѣрно относительно личной геніальности, это нисколько не касается темы — о нѣмецкой государственно-культурной значимости, ибо въ послѣднемъ вопросѣ дѣло идетъ не объ индивидѣ, а о коллективѣ. И потому здѣсь существенно сравнивать не отдѣльныя индивидуальныя достиженія, а достиженія коллективныя. Для оцѣнки общаго уровня народа достаточно отмѣтить, что онъ вообще — въ какіе либо моменты, въ какихъ либо областяхъ — достигалъ вершинъ культурнаго творчества. Въ этомъ смыслѣ Гете, Кантъ, Бетховенъ, противопоставляемые современной Германіи — непротивопоставимы ей, а наоборотъ служатъ вмѣстѣ съ Бисмаркомъ или Гаусомъ, Лютеромъ или Лейбницемъ ключомъ къ ея уразумѣнію. Разъ гдѣ то достигнутъ максимумъ — этого достаточно для общаго признанія максимальности; остальное — пусть даже спаденіе въ тѣ или иныя эпохи, или слабость тѣхъ или иныхъ категорій — служитъ уже не оцѣнкѣ суммарной высоты, а характеристикѣ относительныхъ способностей и пониманію кривыхъ временнаго измѣненія. Но дѣло и не въ этомъ. Дѣло не въ способностяхъ народа, а въ его функціи въ данную эпоху. И слѣдовательно именно вопросъ не въ лицахъ, а въ коллективѣ, въ совмѣстной работѣ, а не въ индивидуальныхъ откровеніяхъ. Только объ этомъ — и уже во всякомъ случаѣ преимущественно объ этомъ — идетъ рѣчь, когда ставятъ вопросъ о творческой роли народа. И потому то, что данный народъ своимъ трудомъ выращиваетъ и духовные зародыши другихъ народовъ, — менѣе всего можетъ служить ему укоромъ; наоборотъ, быть можетъ больше всего другого это и подтверждаетъ его строительную — не только за себя, но и за другихъ — роль, если онъ не только свои собственные, но и чужіе задатки доводитъ до общезначимаго использованія и осуществленія. И именно эта роль выпала Германіи за послѣднія десятилѣтія, и именно эту роль играли въ былыя эпохи Англія или Франція. И эти двѣ страны не у однихъ себя черпали толчки и зерна своихъ достиженій; всякая великая культура неизбѣжно не только имѣетъ свои истоки у другихъ, но и безъ боязни изъ нихъ черпаетъ, не опасаясь тѣмъ потерять свое лицо. Она остается великой, посколько почерпаемое отовсюду претворяетъ въ своемъ синтезѣ въ цѣнности, общезначимыя въ данную эпоху. И у Германіи были въ былыя эпохи геніальныя достиженія, и другія страны заимствовали таковыя у постороннихъ народовъ; и тѣмъ не менѣе въ эти былыя эпохи именно другія страны являлись тѣмъ тиглемъ, въ которомъ синтезировалось образцовое творчество эпохи, черезъ который основныя цѣнности должны были пройти, чтобы достичь своего рѣшающаго значенія. Было бы преувеличеніемъ сказать, что точно такую роль играла Германія въ послѣдніе полвѣка; слишкомъ общимъ стало къ этому времени то, что можетъ быть названо обще-европейскимъ характеромъ культуры; во многихъ областяхъ д Парижъ, и Лондонъ сохраняли свое былое значеніе. Было бы ни съ чѣмъ несообразнымъ утверждать, будто Германія вытѣснила или заслонила собой европейскую культуру, — да и не это смыслъ и задача творческаго народа въ его творящую эпоху. Достаточно того, что въ этой со-вокупной европейской культурѣ — въ которой на ряду съ тремя главными частичными культурами неустанно работали, и воспринимая, и внося свою лепту, и меньшіе и малые народы, въ которую вливалась и Россія, въ руслѣ которой росла и Америка, — Германія во многихъ отношеніяхъ стояла впереди. Не то было бы существенно, чтобы она изъ себя создавала все самое новое, а то, что она на своей плавильнѣ претворяла свое и чужое въ формы для данной эпохи образцовыя, передовыя, что къ ней приходили учиться, и что она свою выработку и свой духовный законъ распространяла вокругъ себя. Германскому шовинизму могло бы хотѣться быть единственнымъ въ верховномъ культурномъ строительствѣ; германскому самолюбію можетъ быть непріятно, что изъ его творчества невытравимы геніальныя интуиціи другихъ народовъ и что, быть можетъ, даже въ его собственной работѣ неотдѣлимо сплетаются труды чужихъ по расѣ или по государственности людей. Патріотъ Европы остережется умалить долю творчества и соучастія другихъ; но онъ все же долженъ будетъ признать — что въ данномъ случаѣ только и существенно — что въ этомъ общемъ творчествѣ и работѣ германскій синтезъ давалъ во многомъ передовое, образцовое, общеевропейское.