Сумерки империи

— У нас не генералы, а беспомощные мямли!

— Наш император, он что, не француз?

Один унтер-офицер, которому доводилось присутствовать на императорской охоте, рассказал нам, что Наполеон III так дорожил своей драгоценной персоной, что не решался брать в руки ружье системы Лефоше из опасения, что бракованный патрон может стать причиной несчастного случая. Поэтому он соглашался стрелять только из капсульного ружья типа Гатин-Ренет [55] , так как в их патронах пороховой заряд отмеривается с особой тщательностью.

55

Марка дорогого охотничьего ружья.

— Это вовсе и не Наполеон, — заявил унтер-офицер, — а какая-то восковая фигура!

Сразу хочу заметить, что несмотря на недовольство, наш боевой дух все еще был очень силен, и уже на следующий день солдаты говорили: "Тут какая-то хитрость, наверное, у них есть свой план". Мы были уверены, что наше командование намерено выманить пруссаков с их позиций, но ни один солдат и представить себе не мог, что мы были не в состоянии двигаться вперед, и лишь по этой причине оставались на месте.

Однако у тех, кто все понимал и что-то знал, было совсем другое настроение, и в то время, как простых солдат ничто пока не беспокоило, у многих командиров уже возникло чувство тревоги.

После зачисления в полк я всячески старался держаться подальше от нашего полковника и не только из-за того, что не хотел ему докучать, а главным образом потому, что моим товарищам могло показаться, что я намеренно демонстрирую наши с ним отношения. Думаю, что сам факт нашей дружбы вряд ли вызывал у кого-то раздражение, но если бы я стал бахвалиться этой дружбой или пользоваться ею в личных целях, то этого никто бы не потерпел. В тот вечер, когда мы возвратились в наше прежнее расположение, полковник вызвал меня, и как только я его увидел, мне сразу показалось, что в действительности обстановка складывается совсем не так, как это казалось нам, мало что знающим доверчивым солдатам. Он поинтересовался как проходит моя служба, а потом, словно забыв, что я всего лишь его солдат, стал говорить со мной свободно и просто, как обычно беседуют люди, прогуливающиеся под ручку по бульвару.

Мы повернули назад и вернулись в тот же лагерь, который покинули накануне

— Вы, полагаю, уверены, что мы скоро войдем в Германию, — сказал он. — А вот я считаю, что мы никогда не будем воевать на их территории.

— Как это так?

— Когда мы прибыли сюда, я, как и все остальные, считал, что мы воспользуемся численным преимуществом нашей великолепной двухсоттысячной армии, ворвемся в Германию, расчленим ее и выведем из игры южно-германские государства. На такие действия нас нацеливали все ранее разработанные планы и принятые меры, и мне известно из надежных источников, что генерал Дюкро, а это весьма инициативный военачальник, предлагал немедленно захватить города Кель и Ландау, что было вполне возможно и не потребовало бы больших усилий. Но теперь все прежние возможности упущены.

Пруссия завершила мобилизацию, и сейчас ее армия численно превосходит нашу, то есть отныне это преимущество на ее стороне. Мы же теперь обречены на ведение оборонительной войны. Тому есть множество причин, и главную из них мне недавно разъяснил один генерал, который весьма ловко умеет находить слабые места у тех, кто ему не по нраву. Так вот, этому генералу принц Наполеон Эжен сказал буквально следующее: "Если нам навяжут битвы, тогда мы будем в них участвовать, но сами навязывать битвы мы не станем, потому что для этого требуется план, а у нас никакого плана нет". Все было бы не так плохо, если бы мы вели оборонительные действия, находясь в надежном укрепленном районе, но местность, в которой мы находимся, только кажется пригодной для обороны, а в действительности все укрепления здесь хлипкие, словно сделаны из картона.

— После приезда в Мец я только и слышу жалобы то на одно, то на другое, и от этого начинает казаться, что у нас тут полный хаос.

— Вам говорили, что у солдат и офицеров нет палаток и бивачного снаряжения? Если бы дело было только в этом, то не стоило бы беспокоиться. А разве у республиканской армии были палатки? А что, у пруссаков они имеются? Главная проблема не в этом. Все дело в том, что отовсюду слышны жалобы, а это плохой симптом, он говорит о том, что у нас очень ослаб воинский дух. Моральное состояние наших войск никуда не годится, положение дел в армии свидетельствует о ее упадке и разложении, и именно в этом заключается главная опасность, причем опасность огромная. Знаете, я не верю, что мы победим в этой войне, и в то же время я рад тому, что она началась. Ведь если мы проживем еще хотя бы несколько лет при нынешнем режиме, который установился у нас двадцать лет тому назад, тогда страна попросту погибнет от морального упадка и немощи. Я много лет служу в армии и прекрасно знаю, как тяжело она больна. Только профаны могут утверждать, что империя ничего не жалела для армии, в действительности же она нанесла армии такой вред, какой не наносило ни одно правительство в нашей стране.

Я был так поражен словами полковника, что невольно изобразил на лице крайнее удивление.

— Вы мне не верите, — с улыбкой сказал он, — но если вы задумаетесь и присмотритесь к тому, что творится вокруг, то убедитесь, что, к сожалению, все сказанное мною — это чистая правда. Самое страшное заключается в том, что империя нанесла смертельный удар по воинской чести, сделав армию своим сообщником в грязных делишках. Тем самым удар был нанесен и по чести Франции, а это не могло не ослабить нашу страну. Для морального состояния войск последствия такой политики были, есть и будут просто ужасными. Главное из этих последствий заключается в том, что все высшие посты в армии заняли льстецы и угодники. Эти люди, не имевшие никаких заслуг и стремившиеся лишь сделать карьеру, постепенно начали выживать из армии по-настоящему толковых офицеров, более способных, чем их начальники. В итоге сложилась целая система, при которой для умных и честных офицеров условия прохождения службы стали попросту невыносимыми. Оказалось, что тем из них, кто рассчитывал упорным трудом добиться продвижения по службе, нет места в армии. Сегодня офицер-труженик стал всеобщим посмешищем, и тому, кто рискнет пойти по этому пути, потребуется больше отваги, чем какому-нибудь "храбрецу", затеявшему небольшую заварушку в Алжире или Сенегале, чтобы саблей добыть себе звездочку на погоны. Теперь посмотрим, что творится за пределами офицерского корпуса. Там сложилась такая же никуда не годная система. Я имею в виду систему сверхсрочной службы, на которую заманивают высоким денежным содержанием, и из-за которой произошло полное разложение унтер-офицерского корпуса и нарушился порядок продвижения унтер-офицеров по службе. На сегодняшний день у меня в полку нет ни одного унтер-офицера, которого я мог бы представить проверяющим инспекторам и рекомендовать для производства в офицеры. Несколько дней тому назад я видел, как в одном кавалеристском полку унтер-офицеры, заряжая свои пистолеты, вставляли пули острием вниз. И точно такую же картину мы можем наблюдать в штабах, интендантстве, да и вообще, где угодно. Кстати, далеко ходить не надо, на моем примере хорошо видны все пороки нашей системы военного руководства, а также то, как разлагающе она действует на армию, и сколько бед эта система, став всеобъемлющей, способна натворить. Когда я был молод, у меня еще были силы и желание противостоять ей. Но годы идут, человека преследуют страсти, появляются новые потребности, меняются взгляды, смиряется гордость, теряется достоинство, пример товарища или друга заставляет вас задуматься, и вот в один прекрасный день вы вдруг начинаете понимать, что жизнь прошла напрасно.

— Да что вы такое говорите, господин полковник!

— Дитя мое, мне незачем обманывать самого себя. Даже если я очень этого захочу, у меня все равно ничего не получится, потому что, когда я смотрю на себя в зеркало, то вижу на своем лице всегдашнюю печаль, из-за которой все меня упрекают, а солдаты называют "полковником печального образа". Глядя в зеркало, мне все становится ясно. Ведь то, что я вижу там, это не печаль на лице, а отражение моей совести.

Приведенные здесь откровения полковника нуждаются в пояснениях. Дело в том, что после государственного переворота господин де Сен-Нере вышел в отставку в чине капитана, но, когда началась война в Мексике [56] , он вернулся на службу. Этот гордый и чистый человек решился столь круто изменить свою жизнь по причинам весьма романтического свойства: ему потребовалось большое состояние для того, чтобы добиться согласия на брак с женщиной, которую он страстно любил. По этой причине он отправился в Мексику, где собирался с помощью компаньонов организовать крупное предприятие. Однако в итоге дело приобрело неожиданный оборот, и когда ситуация в Мексике обострилась до крайности, компаньоны буквально принудили господина де Сен-Нере вновь поступить на военную службу, а он проявил слабость и согласился. Сразу скажу, что по возвращении домой выяснилось, что та, ради которой он пожертвовал своей честью и достоинством, не дождалась его и вышла замуж.

56

Речь идет о так называемой Второй французской интервенции, происходившей в 1861–1866 гг. и осуществлявшейся силами коалиции в составе Великобритании, Франции и Испании. Страны-интервенты стремились установить контроль над Мексикой, взыскать накопившиеся долги и остановить экспансию США в Латинской Америке. Из-за противоречий коалиция распалась, Великобритания и Испания вывели свои войска, и Франция, отправившая в Мексику 30-тысячный корпус, была вынуждена вести войну в одиночку. Интервенция закончилась полным провалом и Франция, ввиду неизбежности войны с Пруссией, вывела свои войска. Мексиканцы отмечают свою победу в этой войне как национальный праздник.

— Таким образом, дорогой мой д’Арондель, — заключил полковник, — мое отношение к этой войне двойственное: она нехороша тем, что из-за неспособности наших военачальников командовать армией каждый из нас рискует лишиться руки или ноги, но эта война может оказаться полезной, так как благодаря ей мы получим спасительную встряску. И кроме того, многим моим знакомым она даст возможность изжить свои слабости, а, возможно, и искупить прошлые грехи. Спокойной ночи, дитя мое! Кстати, я говорил с вами не как полковник, а как ваш друг. Когда же ваш полковник даст команду "Вперед!", его приказ вы будете обязаны исполнить.

— За вами я готов идти на край света.

— Увы!

После этой беседы, состоявшейся уже после всего того, что я увидел и услышал по пути в Мец, мое отношение к сражению при Вейсенбурге резко изменилось, и я уже не мог воспринимать эту новость с теми же чувствами, какие испытывали мои товарищи. Они были совершенно ошеломлены известием об этой битве, а я испытывал лишь легкое удивление, сравнимое с теми чувствами, какие продемонстрировали проживавшие в Тарбе буржуа, когда они узнали, что началась война.

Невозможно было поверить, что французы разбиты. Это казалось невероятным даже после того, как поступили официальные сообщения. Однако очень многие из нас лишь хитро подмигивали, выслушав эти сообщения. Солдаты считали, что там была ловушка, что Мак-Магон решил заманить врага на нашу территорию, и в результате пруссаки угодили в западню. "Славно мы им там наподдали!" — говорили мои товарищи.

По правде говоря, если для офицеров это сражение стало ударом по самолюбию, то солдаты имели полное право гордиться отвагой и упорством своих товарищей. Численность нападавших в пять раз превосходила силы оборонявшегося гарнизона, и при этом защитники сумели продержаться с раннего утра и до двух часов дня, захватили восемь орудий и перебили столько же врагов, сколько всего солдат было на нашей стороне.