Сумерки империи

Возможно, если бы в тот день наша армия потерпела поражение, тогда, осознав всю сложность подобной операции, мы, скорее всего, повернули бы назад. Но в день победоносного наступления мы были готовы к любым решительным действиям.

— Быстро скачем наперерез, — скомандовал Омикур, — нападаем на головную повозку, разворачиваем ее и перегораживаем дорогу. Восемь бойцов остаются в голове обоза, а остальные рассредоточиваются вдоль дороги. По моей команде открываем огонь по сопровождающим. Галопом марш!

Каждого из нас до того обуяла жажда приключений, что на выполнение приказа командира нам потребовалось лишь несколько секунд. Всем не терпелось остановить повозки и ввязаться в драку.

Однако вскоре наш боевой пыл угас, потому что ситуация вдруг стала развиваться очень мирно. Как и было приказано, мы развернули поперек дороги головную повозку, но в ответ услышали не звуки выстрелов, а мужской голос. Кто-то громко вопил по-немецки:

— Санитарный обоз! Санитарный обоз!

— Всем внимание! — крикнул Омикур.

— Не волнуйтесь, командир, сейчас поглядим. Главное — не дать себя провести. Знаем мы этих немцев. Чуть что, так у них санитарный обоз.

— Вели ему принести фонарь, — сказал мне Омикур.

Я повторил по-немецки приказ командира, но баварец уже выпрыгнул из повозки, зажег спичку и продемонстрировал мне красный крест на рукаве кителя.

— Вы, я вижу, санитар, но что в повозках?

— Повозки, госпиталь.

— Сейчас проверим.

Бойцы взяли лошадей под уздцы и повели обоз на главную дорогу. Эти четырехколесные повозки совсем не были похожи на передвижной госпиталь. Всего их было семь.

— Санитарный обоз, — непрерывно повторял баварец, шедший рядом со мной.

Поскольку ни у них, ни у нас не было фонарей, мы изготовили факелы из соломы, которую обнаружили в повозке. Судя по типу повозок и сделанных на них надписях, это явно был транспортный обоз. Однако баварец, то умоляющим, то угрожающим тоном продолжал настаивать, что в повозках находится имущество полевого госпиталя. Потеряв терпение, Омикур приказал снять брезент с первой повозки.

Оказалось, что там действительно находилось имущество, но отнюдь не госпитальное. Можно было подумать, что перевозится скарб большой семьи, решившей сменить место жительства. В повозке мы обнаружили кресла, платья, занавески, ковры, пакеты с постельным бельем вроде тех, в которых прачки разносят белье своим клиентам.

— Спроси у него, — сказал Омикур, — откуда они едут и куда направляются, и предупреди, чтобы отвечал честно, а иначе я велю его расстрелять за воровство. Если расскажет все, как есть, тогда будет считаться обычным военнопленным.

Баварец с готовностью сообщил, что едет из Сент-Э, пытался отыскать короткую дорогу, но сбился с пути.

— Немцы ушли из Орлеана? — спросил Омикур.

На этот вопрос баварец не стал отвечать. То ли он не знал, что происходило в Орлеане, то ли не хотел говорить, во всяком случае, мы ничего от него не добились.

Пока мы с Омикуром допрашивали баварца, наши бойцы осмотрели остальные повозки. В них, как и в первой повозке, были лишь предметы обычного обихода — свинцовые чушки, металлическая проволока, лампы, сабо, кухонная утварь, одежда, коробки с пряностями, банки с кофе, бочонок уксуса.

— А этот ситец, он тоже госпитальное имущество?

— А эти старые медные каски в госпитале используют вместо чепчиков?

— А почему здесь детские пеленки?

— Довольно, господа, — сказал командир, — пошутили и хватит. Пусть шесть бойцов отконвоируют повозки и пленных в Кульмье, а остальные — за мной. Будем искать военный обоз.

— Отпустите меня, — неожиданно проговорил баварец. — Мне в плен никак нельзя. У меня служба.

Впрочем, он быстро понял, что уговорить командира не удастся, и разразился проклятиями в адрес пруссаков.

— Вечно одно и то же, — заявил он по-немецки, — как хватать добычу, так пруссаки всегда первые, а как терять последнее — так это баварцы.

Обоз с имуществом и пленными уже тронулся в путь, а мои товарищи все не могли унять хохот после того, как я перевел им слова баварца.

Из-за всей этой истории мы, разумеется, потеряли много времени, но зато окончательно убедились, что немцы уходят из окрестностей Орлеана, причем наши пленные эвакуировались последними.

Мы двинулись дальше по дороге, зашли в несколько деревень, но нигде не встретили ни одной живой души. Дома стояли пустые с заколоченными окнами и дверями, ни единого огонька в окне, ни одной дымящейся трубы. Казалось, все вокруг вымерло.

Однако на подходе к небольшому хутору, состоявшему из нескольких домов, ветер донес до нас запах домашней еды.

— Пахнет кровяной колбасой.

— Ну, значит, здесь пруссаки. Всем приготовиться.

Мы осторожно приблизились к дому, из которого доносился соблазнительный запах, но оказалось, что противника в нем не было и в помине. В доме находились три старых крестьянина, которые ни под каким видом не соглашались открыть дверь и вступили с нами в переговоры через приоткрытое окно.

— Вы выходили сегодня из дома?

— Понятно, что нет.

— А баварский обоз видели?

— Понятно, что видели.

— Они ушли из Орлеана?

— Одни ушли, другие остались.

— А куда направились те, что ушли?

— В сторону Артене и они очень спешили. Вся дорога была забита лошадьми и повозками.

— Так кто-нибудь остался в Орлеане?

Тут один крестьянин стал утверждать, что в Орлеане остались тысячи баварцев, а другой уверял, что ни одного. В общем, отвечали они настолько противоречиво и сбивчиво, что мы ничего не смогли понять. К тому же ни один из них в последние дни не бывал в Орлеане и не мог знать, что там творится.

Из окрестностей Кульмье мы вышли в пять часов вечера, а к предместью Орлеана подошли только к девяти. В самом предместье не было ни души, дома стояли пустые и вдобавок ко всему дождь хлестал, как из ведра.

Наша "армия" насчитывала лишь четырнадцать человек, и было бы безумием пытаться всей кавалькадой въехать в город. Омикур выстроил отряд вдоль высокой стены и объявил, что в город он намерен проникнуть в сопровождении лишь одного человека. Честь сопровождать его он, разумеется, оказал мне.

— Если мы не вернемся через два часа, — сказал он офицеру, которого оставил за старшего, — значит, мы убиты или нас взяли в плен. В таком случае поворачивайте назад и ищите отряд.

Затем, обращаясь ко мне, Омикур сказал:

— Слезай с лошади, оставь ребятам саблю и карабин, а с собой возьми только револьвер.

Я так и сделал, и мы, застегнув шинели на все пуговицы и подняв воротники, отправились в город.

— Послушай, — сказал Омикур, — если мы нарвемся на патруль, ты спасаешься первым.