Сумерки (Размышления о судьбе России)

За день до неприятной перепалки Горбачева и Ельцина я тоже попросил слово на заседании Верховного Совета Рос­сии. Руслан Хасбулатов дал его немедленно. Я вышел на три­буну и сказал: главная беда состоит в том, что Горбачев окру­жил себя политической шпаной. Дай Бог, чтобы эту ошибку не повторил Ельцин. И ушел с трибуны. Речь моя продолжа­лась меньше минуты. Аплодисменты были шумные, гораздо длиннее речи. Эта фраза обошла все газеты, была передана по телевидению.

Наступило странное время. Ельцин куда-то исчез, хотя первые недели после провала мятежа требовали активней­ших действий. Тем временем компартия, запрещенная Ель­циным, подала жалобу в Конституционный суд. Его итоги из­вестны. Я там тоже выступал в качестве свидетеля. В своей речи говорил о партии, об ответственности всей ее верхушки перед народом, о преступлениях Ленина и Сталина. Выступ­ление длилось около часа, слушали внимательно. В частнос­ти, я сказал:

«Не стану вдаваться в детали советской истории, кроме того, что я уже сказал. В ней многое запутано, переплетено, закручено — Зло и Добро, преступления и самоотвержен­ность, злодеи и жертвы, испепеляющая ненависть и не уби­тое до конца милосердие. Проще всего сказать: повинны Ягода, Ежов, Берия и их подручные, повинен Сталин с его ма­ниакальным властолюбием, жестокостью, презрением к чело­веческой личности. Повинен Ленин, исповедовавший насилие как «повивальную бабку истории». Но это еще не ответ, а половина его. Один, пять, девять, сто «сверхчеловеков» не способны так изуродовать судьбу страны и судьбы людей. Вот почему я хочу говорить об идеологии, о заблуждениях, о слепой вере, об идеалах, которым мы поклонялись».

И дальше:

«Другой вопрос — можно ли считать социально приемле­мым, безопасным для общества оставлять у власти и тем признавать за ней право на высшую и абсолютную власть организацию, которая на протяжении трех четвертей ве­ка упорствует в очевиднейших собственных заблуждениях, всерьез считает, публично утверждает, что только она и никто другой знает скрытые пружины общественной жиз­ни, объективные законы истории, рецепты счастливого бу­дущего и тайные тропы к нему?

Организацию, которая неизменно и последовательно обру­шивалась на всех, кто пытался из лучших побуждений при­дать ее действиям хотя бы какую-то рациональность, изго­няя их из своих рядов, травя, преследуя, шельмуя и уничто­жая физически?

Организацию, которая смотрит на страну и народ как на глину в своих руках, глину, из которой она вправе лепить что угодно, больная самонадеянностью, освобожденная от всякой ответственности, кроме абстрактно исторической, подкрепленной всей мощью и властью сверхцентрализован- ного и супермилитаризованного государства, которое она для себя же и создала? Нетерпимость, доведенная до умопо­мешательства».

Начались, как положено, выступления и вопросы сторон. В сущности, люди, представлявшие коммунистическую сто­рону, делали все для того, чтобы весь разговор превратить в судилище надо мной, они всячески уходили от существа де­ла, играли на моих нервах, задавая всякие провокационные вопросы. Председатель суда В. Зорькин порой вынужден был прерывать их выступления, отводить вопросы, лишать слова.

К сожалению, решение суда оказалось практически побе­дой большевиков, послужило возобновлению их разруши­тельной деятельности. Они сохранили свои основные струк­туры. И до сих пор являются ведущей силой российского раскола, стоящей поперек реформ.

Повторяю, первые месяцы после подавления мятежа про­шли вяло. Участники событий у Белого дома спрашивали друг друга, а что там делают руководители страны? Нужна платформа действий в новых условиях. Но одни говорили, что Борис Николаевич заболел, другие — что формирует правительственную команду. Все обстояло гораздо проще. Ельцин и все те, кто окружал его в тот момент, просто не знали, что делать дальше. Они не были готовы к такому по­вороту событий. И это можно понять. Как рассказывали мне его сподвижники, российские демократы готовились взять власть на основе свободных выборов через год-полтора. А тут она свалилась, как льдина с крыши, да прямо на голову. Наступил период политических импровизаций. Грянули Бело­вежские соглашения. Конечно, Советский Союз был нежиз­неспособен в том виде, в котором он существовал, но обра­щаться с ним так просто — собраться где-то в лесу и распус­тить, — шаг не из самых прозорливых.

Здесь самое время еще раз вернуться к вопросу, связанно­му с обвинениями в адрес Горбачева в развале Союза. В этом же обвиняют и меня. Начать с того, что как раз ортодоксаль­ное крыло в КПСС настаивало на образовании особого отря­да КПСС — Российской компартии, что явилось первым сиг­налом к распаду СССР. Я открыто выступал против этого. Да­лее — объявление независимости России. От кого? От какого государства? Кстати, решающее слово в отделении России от других союзных республик сыграла коммунистическая фрак­ция, располагавшая большинством в Верховном Совете Рос­сии. Военно-большевистский путч 1991 года окончательно добил Союз. А Беловежские соглашения практически зафик­сировали уже сложившееся положение вещей. Вот так по­этапно коммунистическая элита и развалила Союз.

К сожалению, Горбачев слишком долго и упрямо настаи­вал на идее федерации, хотя ситуация складывалась в пользу конфедеративного или какого-то подобного устройства, вро­де того, которое предлагалось в программе «500 дней». После августа 1991 года все свое время, внимание и силы, я бы ска­зал, и нервы он тратил на поиск путей спасения Союза, уго­варивая лидеров республик, особенно Украины, сохранить Федерацию. Но поезд уже ушел.

Если говорить об обвинениях в мой адрес, то никто и ни­где не найдет ни одного моего слова в поддержку горячечно­го «парада суверенитетов». Я выступал за конфедерацию на добровольной основе. Но вовсе не считаю, что сегодня для России будет продуктивным какое-то новое союзное объеди­нение. России надо самой твердо встать на ноги, влиться в общемировой процесс развития, как можно быстрее стрях­нуть с себя ошметки большевистской и шовинистической психологии. Да и вообще в эпоху глобализации всякие новые государственные объединения становятся бессмысленными, а в дальнейшем станут и вовсе анахронизмом. Другой разго­вор, если суверенные государства создают единое экономи­ческое пространство, выгодное для всех. Заслуживает под­держки, скажем, идея глубокой интеграции экономик Бело­руссии, Казахстана, России и Украины.

Я вернулся к Горбачеву в качестве советника по особым поручениям. Был создан консультативный политический со­вет, в который вошли не только люди из ближайшего окру­жения Горбачева, но и лидеры нового демократического движения — Собчак, Попов, которые явно не хотели хаоти­ческого распада страны. В консультативном политическом совете возникло немало очень интересных проектов.

Назову основные: «Об акционерном капитале»; «О переда­че убыточных предприятий в аренду и распродаже предприя­тий по бытовому обслуживанию»; «О земельной реформе и фермерстве»; «О местном самоуправлении»; «О свободе предпринимательства»; «О свободе торговли»; «О корруп­ции»; «О преступности»; «О грозящей опасности национализ­ма и шовинизма»; «О правах человека»; «О разгосударствле­нии и децентрализации собственности»; «О разграничении функций Совета Министров СССР и Советов Министров со­юзных республик в области ценообразования в условиях ре­гулируемой рыночной экономики»; «Об основных мерах по социальной защите населения в условиях рыночного ценооб­разования»; «О порядке образования и использования фонда регионального развития»; «О нормативах распределения об­щегосударственных доходов между союзным бюджетом и бюджетами союзных республик на 1991—1995 годы»; «О бан­ковской деятельности»; «Об антимонопольных мерах и разви­тии конкуренции на рынке товаров»; «О государственной поддержке развития малых предприятий»; «Об изменении порядка исчисления и уплаты налога с оборота в условиях рыночного ценообразования»; «О создании в СССР службы занятости»; «Об экономической и правовой защите образова­ния, науки и культуры в СССР в условиях рыночной эконо­мики»; «Об инвестиционной деятельности»; «О ценных бума­гах и фондовой бирже»; «О таможенном кодексе»; «О защите прав потребителей»; «О социальном обеспечении».

Подготовку этих проектов координировал академик Ни­колай Петраков. Это была полновесная программа нового этапа демократической Реформации, который наступил пос­ле августовского мятежа. Все, однако, ушло в песок. Но се­годня без конца ахать и охать по этому поводу тоже нет смысла. Теперь самое разумное — ответственно и професси­онально строить жизнь в России. И пусть другие бывшие со­ветские республики живут так, как они того хотят. Только вот швыряться камнями через границы не надо. Пошлое это занятие.

Я уже рассказывал, как оказался в Фонде Горбачева. При­шел на работу в здание, которое просил в свое время у Гор­бачева для организации Центра исследований. Но не полу­чил. Михаил Сергеевич начал путешествовать по миру с до­кладами, лекциями, на разные симпозиумы и конференции. Я в качестве вице-президента рассматривал планы исследо­вательских работ, семинаров, «круглых столов». И все бы ни­чего, но однажды я прочел в «Огоньке» материалы подслу­шивания моих телефонных разговоров, обнаруженных в бывшей канцелярии Горбачева. Мучительно было даже ду­мать об этом. Сразу же ожили и другие обиды, о которых я стал уже забывать. Пошел к Михаилу Сергеевичу, спросил у него, в чем тут дело? Он смутился и сказал: «Может, и меня подслушивали!»