Сумерки (Размышления о судьбе России)

Что касается его наследника — Джорджа Буша-старшего, то меня все время угнетала мысль, может быть, и несправед­ливая, что он частенько бывал неискренен, одним словом, темнил. Видимо, сказывалась служба в разведке. Возможно, я и ошибаюсь, поскольку все политики темнят, всегда бродят около правды. По поручению Михаила Сергеевича, уже пос­ле августовского мятежа 1991 года, я летал на встречу с ним. Вручил Бушу письмо от Президента СССР. Моя задача сво­дилась к тому, чтобы довести до американца наши озабочен­ности относительно политики США в условиях «парада суве­ренитетов» в Советском Союзе. Я сказал Бушу, что всплеск сепаратизма на территории СССР может привести к хаосу, к непредсказуемым последствиям, если не ввести события в эволюционное, цивилизованное русло. Буш просил передать Горбачеву, что США выступают за целостность (кроме При­балтики) нашей страны и не предпримут ничего, что могло бы повредить процессу демократизации.

Честно говоря, композиция разговора со стороны прези­дента строилась таким образом, что я засомневался в иск­ренности этих заверений. С тем и вернулся в Москву. Подоз­рение оказалось справедливым. США и их союзники с лихо­радочной поспешностью признавали независимость вновь образовавшихся государств. Была проигнорирована возмож­ность переговорного процесса. Горбачев был забыт и отодви­нут в сторону.

Сегодня модно говорить о личной дружбе политиков. Я в это не верю. Помню заверения о дружбе, которые Буш давал Горбачеву во время переговоров на Мальте, я присутствовал на них. Из-за разыгравшегося шторма переговоры проходи­ли на нашем корабле «Максим Горький». Американский ко­рабль оказался менее устойчивым. Все заверения американ­ского президента оказались за бортом корабля.

Впрочем, я не собираюсь взваливать какую-то вину за ха­отический характер событий в СССР на кого бы то ни было. Дело — в нас самих. Выход России из СССР и появление но­вых государств на территории Союза были неизбежными. Вопрос был в другом: как это должно произойти — нормаль­но, то есть через переговоры, или хаотично. Антигосударст­венный мятеж 1991 года породил анархию. Коммунистиче­ские оппоненты Горбачева время от времени разыгрывают тезис, что на Мальте произошел некий тайный сговор между Горбачевым и Бушем относительно будущего СССР. Все это выдумки. Никакого сговора не было. СССР развалили гэка- чеписты.

Итак, на Мальте переговоры проходили на нашей терри­тории, то есть на нашем корабле. Нечто подобное произошло и в Китае. Наш визит в Пекин совпал с известными события­ми на площади Тяньаньмэнь. По этой причине переговоры и представительские мероприятия происходили в советском посольстве. Переговоры в Китае я считаю весьма успешны­ми. Во взаимных отношениях начался заметный поворот к лучшему, что имело долгосрочное стратегическое значение.

Очень интересной была встреча с Дэн Сяопином. Встре­тились мудрая старость и молодой задор. Дэн Сяопин дер­жался подчеркнуто доброжелательно, но был немногословен, многие слова и фразы еще подлежали расшифровке. Горба­чев держался достойно, говорил подчеркнуто уважительно. Я внимательно наблюдал за тем, как ведет себя Дэн Сяопин. Пытался ответить, хотя бы себе, на вопрос, почему китай­ское руководство, имея маоцзэдуновскую закваску, сделало своим духовным наставником именно Дэн Сяопина, склон­ного к реформам, но не имеющего официальной власти? Я и до сих пор не могу ответить на этот вопрос. Но одна мысль все-таки засела в голове. Дэн Сяопин — эволюционист, он сумел убедить руководство Китая, что постепенные преобра­зования — это единственно верный путь развития страны. Опыт «культурной революции» продемонстрировал, что «ре­волюционные скачки» вперед оборачиваются прыжками на­зад. Характеризуя стратегию развития своей страны, Дэн Сяопин сказал: «Социализм с китайской спецификой, но специфики больше...» Вот и вся программа.

Запомнилась мне реакция итальянцев на визит Г орбачева. Это была демонстрация восхищения огромного накала, на который способны, я думаю, только итальянцы. Это было искреннее признание того, что именно наша страна, вступив на путь демократических преобразований, освободила мир от страха перед ядерной катастрофой. Сотни тысяч улыбаю­щихся и кричащих людей размахивали руками, над пло­щадью гремело мощное «Горби!» В Риме особенно интерес­ной была встреча с папой. Умный, проницательный человек, он открыто и в ясных выражениях поддержал Перестройку, сказал, что теперь дорога ко всеобщему миру стала более широкой и обнадеживающей. Иногда говорил по-русски.

Помню, правда, и одно неприятное ощущение, когда пе­ред закрывающимися железными воротами в резиденцию президента Италии меня чуть не задавила толпа. Наши и итальянские охранники оторвали меня от асфальта и прота­щили через ворота на руках.

Особо хочу сказать о Японии. Я там был 11 раз: два офи­циальных визита и девять — лекции, конференции. И каж­дый раз эта страна не переставала удивлять меня. Одни кам­ни, ни грамма природных ископаемых. Ничего! А живут по-людски. Отказались от милитаризма как принципа госу­дарственной жизни, начали работать. Твердо встали на путь демократии и рыночной экономики. Берут в мире все луч­шее, глубоко убеждены, что только разум и труд создают бо­гатство и приносят славу народу, делают его великим. Часто бывая в этой стране, я каждый раз пытался убедить своих собеседников, что оптимальный путь российско-японских отношений — это «третий путь». Что я имею в виду? Не от­чужденность от России из-за Курильских островов, не сведе­ние взаимных отношений к этим островам, а всестороннее развитие экономических связей, особенно в Дальневосточ­ном регионе. Они должны быть настолько глубокими и об­ширными, что вопрос об островах станет мелкой проблемой. Впрочем, и вопрос об островах требует своего решения.

Не буду рассказывать о других встречах «на высшем уровне». Все они были чрезвычайно важными и интересны­ми. Были у меня и собственные поездки во главе делегаций. Особенно запомнился визит в Испанию. Во время подготов­ки к этому визиту мне говорили, что в Испании тепло встре­чают делегации из Советского Союза, но то, что я испытал на себе, оказалось выше всяких ожиданий. Даже сугубо фор­мальные встречи не были формальными — они всегда были согреты человеческим теплом. Беседа с королем Испании Хуаном Карлосом продолжалась больше часа вместо запла­нированных 20 минут. Встреча в парламенте вылилась в до­брожелательную дискуссию. Перестройка только брала раз­бег, а парламентарии требовали от меня ясных ответов отно­сительно того, что мы собираемся делать дальше. А мы и дома-то еще не обо всем договорились, а о том, о чем догово­рились, помалкивали.

Кто бывал в Испании, знает, насколько богаты ее музеи, картинные галереи, художественные выставки. Они ошелом­ляют своей вечностью. Когда ходишь по этим залам, неволь­но тебя охватывает ощущение, что перед тобой раскрывает­ся вся история человечества в его художественных образах. Сердце замирает от мысли, что искусство, ошеломляя своим величием, делает тебя то песчинкой, то великаном, гордо не­сет свою миссию, олицетворяя бессмертие человечества. По­трясла меня и встреча с великим художником Сальвадором Дали. Он уже не вставал с постели, разговаривал я с ним не более трех минут, подарил он мне альбом своих творений с дарственной надписью, который я храню как реликвию. Его дом — тоже музей. Там его жизнь. Буквально все — ив до­ме, и во дворике — дышит неохватным гением художника.

Наверное, визит в Испанию был и психологически осо­бым. Ходишь по испанской земле, и тебя неотступно сопро­вождают воспоминания тех далеких лет, когда мы, маль­чишки, жили испанскими событиями, носили испанские пи­лотки, пели испанские песни, мечтали увидеть Гренаду и Г вадалахару.

Однажды Горбачев послал меня в Бонн к канцлеру ФРГ Гельмуту Колю, чтобы в доверительном порядке обсудить вопрос о возможной координации усилий Запада в области экономического сотрудничества с Советским Союзом. Мы поехали вдвоем с Григорием Явлинским. Во время этой по­ездки я еще раз убедился в его профессионализме. Вынаши­валась идея, в чем-то похожая на «план Маршалла». Беседа была продолжительной и в конечном итоге — многообещаю­щей. У меня осталось убеждение, что Коль искренне заинте­ресован в широком сотрудничестве с СССР.

Конкретных договоренностей не состоялось. На Западе, как и у нас, оставалось, в том числе и у власти, еще много твердолобых политиков и военных, для которых «холодная война» определяла их образ жизни, держала у власти. Убеж­ден, что, подойди Запад к новой России с новыми мерками, сегодня мир был бы совсем иным. Обстановка была уникаль­ной и очень богатой по своим возможностям.

В конце разговора, соорудив серьезное лицо, я сказал канцлеру:

— Господин Коль, все это хорошо. И беседа у нас сегодня была конструктивной, но мне не дает покоя одно обстоятель­ство. Оно постоянно гложет меня.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что Германия до сих пор не заплати­ла репарации нашей стране.

— Какие репарации? Мы все заплатили.

— Нет, господин Коль. Немецкие политологи сочинили теорию построения самого лучшего общества на земле. Сами немцы почему-то не захотели строить свое счастье по Марк­су и Энгельсу и подсунули эту программу нам. Россия клю­нула на приманку, приняв социальную диверсию за доброде­тель. В результате мы обнищали и отстали. И вот теперь об­ращаемся к вашей помощи.