Сумерки (Размышления о судьбе России)

Президиум заседал четыре дня. В итоге большинство чле­нов Президиума — предсовмина Булганин, председатель Верховного Совета Ворошилов, первые заместители пред­совмина Молотов и Каганович, заместители предсовмина Маленков, Первухин, Сабуров — проголосовали за освобож­дение Хрущева от занимаемой должности.

Казалось, все решено. Но не для Хрущева — не тот харак­тер. По его указанию генерал Серов (КГБ) самолетами доста­вил из провинции в Москву наиболее влиятельных членов ЦК, которые решительно высказались в пользу Хрущева. Ан- тихрущевское ядро тут же спасовало. В результате был снят вопрос о смещении Хрущева, а также принято решение о со­зыве пленума ЦК сразу после заседаний Президиума.

Пленум открылся 22 июня, в субботу, и закончился тоже в субботу, 29 июня. На первом заседании председательство­вал Хрущев, на остальных — Суслов. (Кстати, он же будет председательствовать и на пленуме в 1964 году, когда освобо­дят Хрущева.) Вводный доклад, названный информацион­ным, сделал тоже Суслов. Его речь была явной политической ориентировкой. Кратко обрисовав ситуацию, назвав вопро­сы, вызвавшие разногласия, и отметив конкретные претен­зии, которые выдвигали члены Президиума лично к Хруще­ву, Суслов в обтекаемых и осторожных формулировках выдвинул положения, из которых можно было понять, что мятежные члены Президиума поставили под сомнение поли­тический курс XX съезда. Время для выступлений не ограни­чивалось. Суслов аккуратно режиссировал прения. Слово да­вал явным сторонникам Хрущева.

Прения открыл маршал Жуков. Он огласил документы по репрессиям, которые обличали лично Молотова, Кагановича, Маленкова в совершении преступлений. Они были названы в качестве основных виновников политических арестов и рас­стрелов. Однако Каганович задал прямой вопрос Хрущеву:

— А вы разве не подписывали бумаги о расстрелах по Ук­раине? Тот ушел от ответа.

Что касается Жукова, то он, спасая Хрущева, проявил не­осторожность, поставив вопрос о необходимости тщательно­го изучения массовых репрессий и наказания всех виновных в этих преступлениях, настаивая на переводе их в разряд уголовных. Понятно, что к его призывам отнеслись прохлад­но. Тот пункт резолюции, в котором говорилось о персональ­ной ответственности Маленкова, Кагановича и Молотова за массовые репрессии, был принят, но без публикации в печа­ти. Предложение члена ЦК Шереметьева издать закрытым письмом документы, которые цитировались Жуковым, было отвергнуто. Члены ЦК не хотели дальнейших разоблачений, ибо вопрос решали сами преступники. Был засекречен и тре­тий пункт постановления с оценкой роли Булганина, Перву­хина и Сабурова. Ворошилов вообще в постановлении не упоминался. Здесь ярко проявилось желание Хрущева и его сторонников затушевать остроту и размах конфликта в пар­тийном и государственном руководстве. Больше того, Булга­нин, Ворошилов и Первухин, голосовавшие на Президиуме ЦК за смещение Хрущева, остались в составе Президиума.

На что надеялась антихрущевская группировка? Мне ка­жется, в них уже навеки вселилась иллюзия о незыблемости их авторитета в партии и государстве. Отрыв от жизни был очевиден, ведь они так и не поняли всей глубины изменений в обществе, произошедших после XX съезда. Молотов, Ма­ленков, Каганович, Булганин, Ворошилов не смогли разгля­деть, что их собственное положение в партии и обществе уже покрыто ржавчиной. Хрущев понимал, что новое поко­ление номенклатуры в своих политических расчетах уже распростилось со старыми вождями.

Что касается Хрущева, то он, стащив на XX съезде Стали­на с пьедестала, не мог уступить власть хотя бы потому, что хорошо понимал: если его противники придут к власти, они в первую очередь расправятся с ним физически — через но­вый политический процесс. Они не простят ему Сталина. Но это не единственная причина. Новая генерация не хотела возвращаться к сверхнапряженности сталинского времени. Заметно было ее стремление к размеренной, хорошо обеспе­ченной жизни. Самая сокровенная мечта — оставаться у власти до конца жизни. Именно это поколение властной эли­ты и определило затем содержание брежневского застоя.

Практически за те тринадцать июньских дней были со­вершены два «дворцовых переворота» — сначала старые зубры изгнали Хрущева, а потом их противники сбросили с правящей вершины самих бунтовщиков и снова возвели на престол того же Хрущева. Аппарат партии не играл заметной роли в этих событиях. Спецслужбы еще только восстанавли­вали свое влияние после расстрела Берии и его ближайшего окружения. Обществу открывались новые и новые чудовищ­ные факты массовых репрессий, фальсификации политиче­ских обвинений, истязаний арестованных. Все отчетливее проявлялось подлинное место карательных органов в меха­низме власти, в том числе и в кадровом формировании ее высшего эшелона.

После XX съезда казалось, что многие работники спец­служб понесут ответственность за свои преступления. Но на­значение главой КГБ генерала Серова перечеркнуло эти на­дежды. Аппарат безопасности высоко оценил это решение Хрущева и ответил поддержкой в его борьбе за единоличное лидерство. Однако хитрец Хрущев понимал, что полностью положиться на верхушку спецслужб нельзя. Она была заква­шена еще Сталиным. После его смерти единственно эффек­тивной силой в борьбе за власть оказалась армия. Во главе ее стоял прославленный полководец Георгий Жуков. Именно к армии обратился Хрущев за помощью при аресте Берии и его сообщников. Армии доверили содержать их под стражей до суда в помещении командного пункта Московского воен­ного округа, да и судимы они были Военной коллегией Вер­ховного суда. Не будь Жукова, трудно сказать, как бы повер­нулось дело с Хрущевым. Но, повторяю, именно эта роль и погубила Жукова. Документы свидетельствуют, что уже в ав­густе 1957 года началась подготовка и к его смещению. Из стенограммы июньского пленума было вычеркнуто более трех десятков реплик самого Жукова и многие положитель­ные оценки маршала, прозвучавшие в речах других участни­ков пленума.

Например, из выступления Брежнева были изъяты фразы: «Тов. Жуков является твердым, волевым, принципиальным и честным человеком», «Мы с ним условились стоять на защите генеральной линии партии». Была вычеркнута реплика Жу­кова «о привлечении виновных в репрессиях к ответствен­ности». На полях карандашная пометка: «Снято т. Брежне­вым».

В начале октября 1957 года пришел черед и Жукова. На пленуме ЦК маршал был обвинен в попытках принизить роль политорганов в армии, в бонапартизме, снят со всех постов и выведен из состава Центрального Комитета. Кстати, никто не заступился за Жукова. Маршалы охотно топтали маршала. Это был грязный поток безнравственности.

На встречах с друзьями, товарищами по фронту Жуков открыто выражает возмущение расправой над ним и выска­зывает свое мнение о некоторых руководителях партии и правительства, не особенно стесняясь в выражениях. Он, ко­нечно, понимал, что находится под колпаком спецслужб, что каждое его слово записывается, что в его окружении есть стукачи. Однако то ли он уже ничего не боялся, то ли говорил с умыслом, провоцируя какую-то реакцию. И она последова­ла. 27 мая 1963 года председатель КГБ Семичастный доносит в ЦК, что, по агентурным данным, Жуков ведет «неправиль­ные» разговоры, критикует руководителей партии и прави­тельства, употребляя оскорбительные слова в своих вы­сказываниях. Сохранилась протокольная запись заседания Президиума ЦК от 7 июня 1963 года, обсуждавшего донос Семичастного. Выступили Хрущев, Брежнев, Косыгин, Сус­лов, Устинов. Принимается решение: «Т.т. Брежневу, Швер­нику, Сердюку: Вызвать в ЦК Жукова Г. К. и предупредить. Если не поймет, тогда исключить из партии и арестовать».

Я пытался найти какие-то следы, чем же закончился вы­зов Жукова в ЦК. Ничего обнаружить не удалось. Может быть, и не дали мне эти документы. Но, судя по дальнейшему ходу событий, такая беседа в той или иной форме все-таки состоялась. Вероятно, под влиянием этой угрозы со стороны Президиума Жуков в феврале 1964 года пишет письмо Хру­щеву и Микояну. Вот отрывки из этого письма:

«Я обращаюсь к Вам по поводу систематических клевет­нических выпадов против меня и умышленного извращения фактов моей деятельности... В ряде мемуаров, в журналах, в различных выступлениях высказывались и высказываются всякие небылицы, опорочивающие мою деятельность как в годы Великой Отечественной войны, а также в послевоен­ный период. Какие только ярлыки не приклеивали мне, начи­ная с конца 1957 г. и по сей день:

— и что я новоявленный Наполеон, державший бонапар­тистский курс;

— у меня нарастали тенденции к неограниченной власти в армии и стране;

— мною воспрещена в армии какая бы то ни было пар­тийная критика в поведении и в работе коммунистов-на- чальников всех степеней;

— и что я авантюрист, унтер-пришибеев, ревизионист и тому подобное...

Мне даже не дают посещать собрания, посвященные юби­леям Советской Армии, а также и парадов на Красной пло­щади. На мои обращения по этому вопросу в МК партии и ГлавПУРе мне отвечали: «Вас нет в списках...»