Сумерки (Размышления о судьбе России)

...В 1937—38 годах меня пытались ошельмовать и прикле­ить ярлык врага народа. И, как мне было известно, особенно в этом отношении старались бывший член Военного Совета Белорусского военного округа Ф. И. Голиков (ныне маршал) и нач. ПУРККА Мехлис, проводивший чистку командно-поли- тического состава Белорусского ВО. В 1946 году под руковод­ством Абакумова и Берия на меня было сфабриковано кле­ветническое дело. Тогда меня обвинили в нелояльном отно­шении к Сталину. Берия и Абакумов шли дальше и пугали Сталина наличием у Жукова бонапартистских тенденций, и что я очень опасный для него человек... Как Вам известно, после смерти Сталина и расстрела Берии, постановление ЦК о нелояльном моем отношении к Сталину и прочих сфаб­рикованных обвинениях Президиумом ЦК было отменено. Но вот сейчас на меня вновь клеветники наговаривают всякие небылицы».

Ответа Жуков не получил.

Начало страдного пути Жукова, как видно из его письма, положил еще Сталин. Затем последовал кошмар хрущевско­го судилища. Новую чашу испытаний он допивал уже при Брежневе, когда разыгралась долгая эпопея с опубликовани­ем его мемуаров. В силу своих должностных обязанностей я оказался участником этой истории. И вновь нарушая хроно­логию событий, расскажу об этом в данной главе.

Приближалась 20-я годовщина Победы над гитлеризмом. Председатель правления АПН Бурков предложил опублико­вать в Советском Союзе и за рубежом статьи видных воена­чальников, включая статью Жукова. Вопрос обсуждался на Президиуме ЦК. Буркову сказали, что печатать статьи Жуко­ва и о Жукове преждевременно.

Маршал обращается в ЦК с новым письмом, в очередной раз описывает все, что он пережил за годы после октябрь­ского пленума ЦК 1957 года. Просит отменить решение, на­вязанное, как пишет Жуков, Хрущевым.

И на сей раз он не получил ответа.

В то время Жуков особенно активно работал над мему­арами. В ноябре 1966 года он вновь обращается в ЦК — к Брежневу и Косыгину. Пишет, что его угнетает продолжаю­щаяся дискриминация, а также о том, что, поскольку 2 дека­бря у него юбилей, он просит накануне своего 70-летия и в дни 25-летия разгрома германских войск под Москвой еще раз поставить вопрос в ЦК о более справедливом к нему от­ношении.

И снова стена молчания.

Тот факт, что Жуков готовит мемуары, беспокоил многих, особенно высших военных, да и политиков тоже. Высшие военачальники боялись личных оценок со стороны маршала. Тема мемуаров стала обрастать разными домыслами. Бреж­нев не торопился высказывать свою точку зрения, выжидал, хотел быть уверенным, что Жуков не расскажет о его, Бреж­нева, поведении на пленуме 1957 года, когда мордовали мар­шала, а также не напомнит о выдуманных подхалимами во­енных заслугах этого руководителя государства. Иными сло­вами, мемуары становились чуть ли не главным вопросом в этом политическом серпентарии.

Многоопытный, искушенный в византийстве Андрей Гро­мыко в начале июня 1968 года рассылает по Президиуму ЦК запись беседы секретаря посольства СССР в Великобрита­нии с издателем Флегоном. Речь шла о мемуарах Жукова. Флегон заявил, что располагает копией мемуаров и намерен ее продать какому-нибудь издательству. Возможно, сказал Флегон, рукопись купят в США за миллион долларов.

Дипломат ответил Флегону в том плане, что Жуков — за­служенный военный и государственный деятель, но сейчас он стар, здоровье его пошатнулось, а поэтому публикация мему­аров, тайно вывезенных за рубеж, нанесет ему «непоправи­мый ущерб». Подобная публикация может нанести ущерб и «государственным интересам Советского Союза». Жуков — «это не какой-нибудь писатель Солженицын. Очень жаль ста­рого маршала». Но так или иначе беседа подтолкнула высшие власти к тому, чтобы опубликовать мемуары в Советском Союзе раньше, чем они появятся за рубежом. Как потом вы­яснилось, сам Жуков к утечке рукописи за рубеж отношения не имел.

20 июня 1968 года отделы ЦК, в том числе и Отдел пропа­ганды, где я работал в то время, по указанию свыше внесли предложение издать мемуары Жукова на русском и ино­странных языках. В нашей записке сообщалось, что Жуков представил мемуары в издательство АПН еще в 1966 году. Тогда же было поручено редакционной группе совместно с автором внести в рукопись необходимые исправления и до­полнения. При доработке основное внимание требовалось уделить «устранению субъективных оценок наиболее важ­ных событий Великой Отечественной войны».

К этой записке мы приложили отзыв руководителей Мин­обороны — Гречко, Якубовского, Захарова, Епишева. Наряду с комплиментами в адрес Жукова начальники Минобороны писали, что мемуары нуждаются в существенной доработке, поскольку, по их мнению, автор проводит мысль, что полити­ческое руководство страны, проявив недальновидность, до­пустило ошибки в укреплении обороны СССР. Военачальни­ки утверждали, что:

«Некоторые оценки предвоенного периода, данные в мему­арах, серьезно противоречат исторической действительнос­ти, принижают огромную работу партии и правительства по повышению военного могущества СССР, в неверном свете рисуют причины наших неудач в первый период Великой Отечественной войны. У автора получается, что эти при­чины кроются, прежде всего, в ошибках и просчетах полити­ческого руководства, которое якобы не приняло необходимых мер для подготовки наших вооруженных сил к отражению гитлеровской агрессии. Объективные же обстоятельства, определившие временное преимущество немецко-фашист­ских войск, упоминаются в рукописи вскользь».

Рецензенты жаловались, что Сталин, дескать, в некоторых случаях изображен Жуковым недостаточно осведомленным в военных вопросах, не знающим основных законов опера- тивно-стратегического искусства. Иными словами, историки, политики, военные — все наперебой учили Жукова, что и как должен он вспоминать, о чем и каким образом размыш­лять. Тогда подобные поучения не считались ни дикими, ни странными. Но поскольку отзывы военных не исключали возможность публикации мемуаров после их доработки, мы и приложили их к нашей записке. Наше предложение об­суждалось на высшем уровне. Было высказано требование добавить главу о роли политработников в армии. Однако ав­тор наотрез отказался писать такую главу. Уговоры не помо­гали. Сообщили об этом наверх — реакции никакой. Не хо­чет — и не надо. Беда невелика. Публикации мемуаров без этой главы быть не должно. Причина простая: Брежнев во время войны служил политработником. Ему хотелось ласко­вых слов о себе, любимом.

Через какое-то время новый руководитель АПН Иван Удальцов попросил маршала о встрече со мной. Сначала Жу­ков отказался — он не любил политический аппарат. Затем все же согласился. Я обязан был попросить разрешения на эту встречу у секретаря ЦК, но раздумал, опасаясь, что раз­решения не получу. Вместе с Удальцовым приехали к марша­лу на дачу. Он был хмур, суров. Поздоровались, сели, мол­чим. Наконец Жуков буркнул:

— Ну?

Удальцов начал объяснять ситуацию, особенно подчерки­вая ценность для народа мемуаров человека, который своим талантом спас страну от порабощения. И все в том же духе. Удальцов — фронтовик. Он уважал Жукова, а потому не стеснялся в комплиментах. Кажется, разговор налаживался. Но тут Удальцов совершил оплошность, упомянул о позиции военных. Маршал опять напрягся, и мы услышали раздра­женную речь полководца о руководстве Минобороны.

— Кто они такие? Подхалимы! Бездари! Трусы!

Тирада была длинной и гневной. Жуков хорошо помнил о

предательстве генералов и маршалов — товарищей по ору­жию, когда они вместе с партийной номенклатурой размазы­вали его по стене на октябрьском пленуме ЦК 1957 года. Не забыл и не простил. Немного успокоившись, сказал:

— Не буду писать такую главу.

Наступило неловкое молчание, оно затягивалось. Жуков продолжал молчать. Мы были в растерянности, никак не мог­ли взять в толк, уходить или еще посидеть?

Вдруг маршал оживился, как будто что-то вспомнил. Об­ратился ко мне.

— Мне Иван Иванович сказал, что вы фронтовик. Где во­евали? В каком качестве?

Я коротко рассказал, где родился, когда взяли в армию. О ранении, о госпитале. Маршал слушал внимательно. Но когда я упомянул, что воевал на Волховском фронте, он пре­рвал меня и начал рассказывать о Ленинграде, Волховском фронте, перечислил имена многих своих сослуживцев, ко­мандиров подразделений, вспомнил некоторые военные эпи­зоды... Лед растаял. Беседа продолжалась почти на равных — маршала, творившего историю, и старшего лейтенанта, кор­мившего вшей в болотах под Новгородом.