Сумерки (Размышления о судьбе России)

Шел третий день оккупации. Первое, что меня ударило словно дубинкой по голове, — это виселицы с повешенными муляжами наших солдат. Поехали на автобусе к зданию аэропорта. Там небольшая изгородь, стоят чехословацкие солдаты, а на въезде лозунг «Ваньки убирайтесь к своим Манькам». Вот тебе и «вечная дружба». Из горячей ванны, да в прорубь. Приехали в посольство, ночевать там негде, в по­сольстве жило большинство членов Политбюро чехословац­кой компартии. Спали они в кабинете советника-посланника Удальцова. Зашел к Мазурову, к послу Червоненко. Делать нечего, сидим, ждем. На второй день после приезда зовет Кирилл Трофимович и говорит: «Ты знаешь, дело сорвалось.

Президент Свобода отказался утвердить временное прави­тельство во главе с Индрой».

Спрашиваю: «Что будем делать?» «Военные собираются разбрасывать листовки, — сказал Мазуров. — Посмотри их». Посмотрел. Оказались, как говорится, ни в цвет, ни в дугу. Во дворе посольства военные начали жечь разные бумаги, подготовленные на случай прихода к власти нового прави­тельства. Возникла идея возобновить издание газеты «Руде право», главным редактором которой был Швестка, он же секретарь ЦК КПЧ. Я подошел к нему в коридоре посольст­ва. Он, обливаясь потом, ходил по этажу, без конца звонил кому-то по телефону. Говорю ему, что надо бы возобновить издание «Руде право». Он отвечает, что ни в редакцию, ни в типографию не пойдет, потому что его там «не поймут».

Опять пошел к Мазурову, рассказал ему о разговоре. Он посмеялся и посоветовал поискать какой-то другой выход. Карлу Непомнящему из АПН пришла в голову мысль позво­нить в Дрезден и спросить, нет ли там шрифтов и наборщи­ков с чешским языком. Оказалось, есть, остались со времен войны. Непомнящий и еще один работник полетели в Дрез­ден и выпустили «Руде право». К сожалению, на обратном пути вертолет, на котором летели наши коллеги, был сбит. Оба товарища вместе с пилотом погибли. На том выпуск «Ру­де право» и закончился. Я сказал Мазурову, что моя миссия, как говорится, закончилась, не начавшись. Он согласился. Я улетел домой.

В то время я был руководителем рабочей группы по со­ставлению новой Конституции. В составе группы были вид­нейшие юристы страны. Аппарат Президиума Верховного Совета представлял Анатолий Лукьянов. Должен сказать, что в то время он играл положительную роль в подготовке Конституции. Ее проект лежит где-то в архиве. У меня оста­лось впечатление, что для того времени проект был доста­точно прогрессивным. Нечто сносное было по правам чело­века, о самоуправлении и что-то там еще, я уже запамято­вал.

Раздается телефонный звонок Подгорного. Просит при­слать ему последний вариант проекта Конституции. Подгор­ный претендовал на то, чтобы возглавить всю эту работу — он был Председателем Президиума Верховного Совета. Но я знал, что «небожители» наверху очень ревностно относятся друг к другу, следят за каждым шагом своих коллег. Поэтому я тут же позвонил Черненко, приближенному Брежнева. Он сказал, что ни в коем случае не передавать никаких текстов кому бы то ни было. Докладывать только Брежневу.

Поскольку у меня с Черненко были приличные отноше­ния, я ему напомнил, что только что вернулся из Чехослова­кии.

— Ну и что ты там увидел?

Я рассказал. Реакция неожиданная: немедленно к Бреж­неву. Жди звонка. И верно. Брежнев принял сразу же.

— Ну, рассказывай. Тут мне Костя кое-что сообщил любо­пытное.

Я все повторил, сказав при этом, что, исходя из реальной обстановки и накала страстей, надо поддержать Дубчека, альтернативы ему в этой ситуации нет. Критиковать без кон­ца Дубчека за то, что он окружил себя «не теми людьми», бессмысленно. Он и сам не волен решать многие вопросы, ему надо дать возможность проявить себя «хозяином». Ина­че в Чехословакии будет и дальше расти неприязнь к СССР. Рассказал ему о лозунгах, плакатах, радиопередачах. Поде­лился своими впечатлениями от митинга на центральной площади, на котором я присутствовал, подчеркнул, что конф­ликт не утихает, а обостряется. Защитников прежней власти не видно. Когда говорят, что рабочие хотят пройтись по ули­цам, чтобы дать отпор «контрреволюции», это вранье. Бреж­нев слушал внимательно, ни разу не перебил. Поблагодарил. Потом долго молчал, о чем-то думал. И совершенно неожи­данно произнес озадачившую меня фразу:

— Знаешь, я прошу тебя не рассказывать все это Косы­гину.

Кто его знает, возможно, были какие-то разногласия. Спустя некоторое время меня пригласил Суслов и тоже по­просил рассказать о Чехословакии. Он знал о моей встрече с Брежневым. В конце беседы спросил: «А не кажется ли вам, что Удальцов — советник-посланник — перегибает палку в оценках, уж очень он агрессивно настроен против Дубчека. Его рекомендации в отношении Индры тоже не оправдали себя». Суслов был прав по существу, но мы с Удальцовым были в дружеских отношениях, и потому я отделался общи­ми фразами о сложной обстановке, в которой столкнулись разные интересы.

Я продолжал работать над проектом Конституции. Но прошло месяца два, и меня опять вызывает Демичев. Леонид Ильич просит тебя полететь в Прагу и связаться там с работ­никами ЦК, поспрашивать у них, на какое возможное со­трудничество могут пойти две партии в настоящий момент. Полетел. На сей раз остановился не на чердаке посольства, а в нормальной гостинице. Утром иду в ресторан. Подошел официант. Я на русском языке заказал завтрак. Он записал и ушел. Жду пятнадцать минут, жду полчаса. Ни официанта, ни завтрака. Пересел за другой стол, подальше от первого. Снова официант, но другой. Я обратился к нему на англий­ском. Он быстро побежал на кухню. И буквально через две-три минуты у моего стола появились два официанта.

Через посольство попросился на встречу в ЦК КПЧ. При­нял меня заведующий отделом, занимавшийся информацией. Собеседник был хмур, даже головы не поднял. Я что-то там говорил. Выслушав, он ответил, что пока возможностей для сотрудничества между партиями нет. Не созрели условия. Я, конечно, спросил, является ли это официальной точкой зрения, он ответил: «Да. Мне поручено вам об этом сказать». Вернулся в Москву, как говорят, несолоно хлебавши. Доло­жил Демичеву. Он попросил рассказать об этом в отделе ЦК, занимавшемся соцстранами.

Понаблюдал и за нашими армейскими порядками. Армия вошла в Прагу под командованием генерала Павловского. Грязные гимнастерки и брюки, драные сапоги. Когда они вы­ходили патрулировать улицы, стыдно было смотреть. Да и солдаты чувствовали себя неловко. Поскольку дел никаких нет, ходил по улицам, наблюдал разные сценки. Группы пражской молодежи часто толпились около наших танкис­тов. Разговоры были горячими. Наши ребята особенно оби­жались на обвинения, что они «оккупанты».

— Какие оккупанты? Какие оккупанты? Мы спим на зем­ле под танками, а оккупанты спали бы с вашими бабами в ва­ших квартирах!

Нашим солдатам, конечно, не хотелось признавать, что они были действительно оккупантами.

Я рад, что тогда удалось побывать в Чехословакии и само­му увидеть, что там происходило на самом деле. «Пражская весна» научила меня многому. После Будапешта и Праги я понял, что социалистическое содружество в том виде, в ка­ком оно сложилось, является химерой, не имеет ни малей­шей перспективы. Невольно приходили в голову кадры кино­хроники о том, как восторженно встречали жители Праги наши войска, освободившие Чехословакию от гитлеризма. И какое ожесточение во время «пражской весны». Вот они, горькие плоды безумной сталинской политики.