Сумерки в полдень

— И о чем же вы собираетесь толковать с вашими друзьями-металлистами? — спросил Антон.

— О совместных действиях, когда западные демократии предадут Чехословакию окончательно.

— А вы думаете, что они все-таки предадут ее?

— Без-ус-лов-но! — с прежней категоричностью повторил Хартер. — Тот, кто сказал «а» и «б», не остановится перед тем, чтобы сказать «в». Предложив Гитлеру часть Чехословакии, наше правительство не пойдет на войну с ним из-за того, что тот пожелал немного больше или немного раньше, чем хотелось мистеру Чемберлену. Воевать из-за этого было бы «преступным и смешным», как выразилась сегодня «Таймс».

Хартер, раздражаясь, опять начал волноваться и потирал широкой ладонью грудь сверху вниз, словно успокаивал или осаживал поднимающийся кашель. И Тоффат снова постарался перевести разговор на другое.

Поезд входил в «черную зону». По обеим сторонам железной дороги потянулись бесконечные поселки. Дома из черного камня или кирпича под черными черепичными крышами стояли тесными рядами вдоль мокрых асфальтированных улиц или дорог, над ними поднимались еще более черные корпуса заводов, объятых густым дымом, и дым, смешанный с дождевой пылью, стелился над окрестностями, не в силах подняться к низкому, мрачному небу. Тут действительно все было черно: трава, деревья и поникшие листья казались вырезанными из черной жести. Только бледные лица людей, смотревших на поезд, выделялись неправдоподобно светлыми пятнами.

В Престоне Хартер и Тоффат, пожелав Елене и Антону счастливого пути и удачи, сошли. Поезд, шедший на север, повернул на запад и вскоре, миновав окраины города, мчался мимо осенних полей с редкими перелесками. Неожиданно повеяло свежестью, и даже в закрытый вагон проникли запахи прелых листьев, сена, и это сразу напомнило Антону детство в Большанке: сырые туманы, обволакивающие деревню, оголенно-унылые ветлы вдоль улицы.

В Блэкпул — большой курортный город — они приехали перед вечером и, поймав у вокзала такси, направились в совет графства. Пожилой, утомленный или больной чиновник с серым лицом и отвислыми мешками под глазами, принявший их в мрачном казенном здании в центре города, выслушал Антона молча, потом пытливо посмотрел на Елену: а вы, мол, зачем? Она встретила его взгляд лишь едва уловимой улыбкой, и чиновник опять повернулся к Антону, продолжая молчать.

— Нам сказали, что с вашего разрешения мы можем осмотреть отели, предназначенные для эвакуированных детей, — повторил Антон, подозревая, что чиновник не расслышал или не понял его.

— Можете, можете, — вяло проговорил чиновник. — Только…

Он поднялся из-за стола, сказав «извините», устало прошаркал к двери в соседнюю комнату и скрылся за нею. Антон и Елена недоуменно переглянулись. Вернувшись через несколько минут, чиновник еще раз попросил извинить его, сел на свое место, снова глядя на них с молчаливой пытливостью.

— Можем мы посмотреть эти отели или нет? — не выдержал Антон.

— Можете, можете, — с прежней вялостью отозвался чиновник. — Мы получили указание, только…

— Что «только»? — переспросил Антон, стараясь скрыть раздражение.

— Только… кончается рабочий день, — ответил чиновник, — и мы сможем показать вам эти отели завтра.

— Но, поймите, мы ехали из Лондона с намерением посмотреть отели, договориться о том, что нужно для детей, и ночью вернуться в Лондон.

Тем же бесстрастным тоном чиновник сказал, что очень извиняется и просит прийти завтра: до конца рабочего дня осталось менее часа, а поездка в соседний городок, где расположены отели, займет в лучшем случае два — два с половиной часа. Он посоветовал им переночевать в отеле — он почти рядом — и утром снова прийти сюда.

В большом отеле, стоявшем на набережной, им дали два соседних номера с окнами на море, и Антон, войдя в свою комнату, распахнул окно. Был отлив, и море отступило далеко, оставив позади себя лишь мелкие озерца и лужи, которые поблескивали на неровном грязном дне, как куски стекла. У самого берега бродили, выискивая ракушки, взрослые, подальше от них носились друг за другом дети, а еще дальше важно вышагивали, выклевывая что-то, цапли и стайки чаек. Ветер, летевший с моря, сырой и зябкий, пронизывал до костей. Но Антон, долго стоял у окна, всматриваясь в ушедшее почти к самому горизонту море. Оно было темнее, чем оставленное им дно, и лишь пенистые гребни расчерчивали его белым пунктиром. До этого Антон видел только Черное море, которое мирно покоится в своих берегах, никогда не покидая их.

Елена — она пожелала иметь номер непременно с видом на море, хотя он стоил дороже, — была разочарована и, войдя минут через тридцать в комнату Антона, возмущенно спросила:

— А где же море? С нас взяли на полфунта больше за вид на море, а моря-то и нет. Нельзя же эти лужи считать морем!

— Оно вернется, — сказал Антон мягко, увидев, что Елена действительно расстроена. — Оно уходит и возвращается дважды в сутки.

Елена встала рядом с Антоном, всматриваясь туда же, куда глядел он. Они простояли минут десять. Море не приходило, и Елена, поежившись, тихо попросила:

— Закрой окно, Антон, холодно.

Он закрыл окно и повернулся к ней. Дорога утомила ее, лицо побледнело, и в глазах, которые обычно сияли ласково или насмешливо, пряталось горькое недоумение.

— Ты разочарована тем, что не увидела море? — спросил он.

— Я многим разочарована.

— Чем — многим?

— Это трудно объяснить, Антон.

— Ну, если трудно, не объясняй.

— И тебе все равно, объясню я или нет?

Антон хотел было сказать, что нет, ему это не все равно, но Елена уже отодвинулась от него, ее глаза раздраженно сверкнули, и в углах рта появились те самые жесткие скобочки, которые делали ее старше, некрасивей. Она злилась.

— Я думаю, Лена, все испытывают разочарование, когда неизвестное становится известным, — сказал он. — Почему-то почти всегда оказывается не то, чего ждешь, на что надеешься. Я ведь тоже в какой-то мере разочарован.

— А ты чем же? — Елена не взглянула на него и не спрятала своих жестких скобочек.

— Тоже многим, — ответил Антон не сразу. — Собой, то есть ролью, которую я играю, Лондоном с его дризлом, туманами, толкотней на улицах, страной, которая так не похожа на нашу, и больше всего поведением этих людей, которые держат в руках власть и крутят всеми, как им хочется, прикрываясь болтовней об уважении воли народа.

— Это не то, Антон, совсем не то, — проговорила Елена, поморщившись. — Это все — не от самого тебя, а от разных причин, которые ты не можешь, бессилен изменить. Ты же не можешь сделать Лондон солнечным городом, страну — похожей на нашу, а лицемеров превратить в честных, искренних людей, заботящихся об интересах народа не на словах, а на деле. Это разочарования того рода, к которым можно приспособиться, хотя их причины устранить не в твоих силах. У меня другое, совсем другое….

— Ты разочарована собой?

— Если бы только собой…

— Кем же или чем же?

— Да почти всем, — тихо проговорила Елена, отвернувшись от Антона.

— Ну, ты сегодня просто мрачно настроена, Лена. — Он попытался успокоить ее. — Это так на тебя не похоже.

— А что ты знаешь обо мне, чтобы говорить, похоже или не похоже?

— Ну, кое-что знаю, — начал он. — Вместе столько проехали, тут встречались, Катя рассказывала…