Сумерки в полдень

— Оба правительства, английское и наше, — поспешил Антон на помощь Хэмпсону, — обнародовали заявления о готовности действовать в защиту Чехословакии совместно друг с другом и с Францией.

Бест потупил взгляд, либо избегая смотреть в взволнованное лицо Антона, либо задумываясь.

— Я не сомневаюсь в готовности вашего правительства действовать совместно с английским и французским правительствами, — сказал он после короткого молчания. — Но очень сомневаюсь, что они-то платят ему тем же.

— Узнаю Фила! — насмешливо воскликнул Хэмпсон. — Он и студентом утверждал, что не может быть ни примирения, ни сотрудничества между красной социалистической Россией и черной империалистической Британией.

Бест поморщился и, наклонившись, спросил:

— А знаете ли вы, что наше правительство запретило публиковать в печати и передавать по радио то самое заявление Советского правительства, в котором говорится о готовности действовать совместно с нами и французами?

— Не может быть!

— Да, дорогой мой русский друг, — сочувственно произнес Бест, положив пальцы на руку изумленного Антона. — Многим казалось, что в нынешней обстановке этого не может быть, но заявление в нашей печати не появилось.

— Вероятно, оно еще не дошло до газет, — предположил Хэмпсон.

— Дошло, дошло! — заверил Бест. — Это-то я знаю точно.

— Но кому и зачем потребовалось скрывать русское заявление от англичан? — удивился Хэмпсон. — Думаю, что все англичане были бы только рады узнать, что Россия с нами.

— Нетрудно догадаться, что скрыли те, кого готовность Москвы не обрадовала, а напугала, — заметил Бест.

— Если правительство запретило печати публиковать русское заявление, значит, оно само испугалось его, не так ли?

— Вероятно, так, Хью.

— Ничего не понимаю! — воскликнул Хэмпсон. — Чем больше у нас союзников, тем смелее можем мы разговаривать с этим кровожадным истериком. Оставшись с ним один на один, мы можем рассчитывать лишь на его милость.

— А среди нашей верхушки больше таких, которые предпочитают гитлеровскую милость, нежели советскую помощь.

— Ты опять за свое, Фил.

— Но «мое» — это правда, Хью. Наша верхушка не давала и не даст в обиду Гитлера, как не давала и не даст в обиду Мосли и его чернорубашечников. Мосли — ее опора внутри Англии, Гитлер — ее надежда в Европе.

— Это примитивно, Фил!

— Но соответствует действительности, Хью!

— Даже в правительстве идет борьба, — не сдавался Хэмпсон, — и верх берут то поклонники Гитлера, то их противники.

— И в чем же взяли верх противники Гитлера?

— Как в чем? А заявление о совместных действиях с Францией и Советской Россией?

— Да, но, отказавшись опубликовать советское заявление, наше правительство показало не только Москве, но и Берлину, что не хочет и не будет действовать вместе с русскими.

Та дружеская благожелательность, с какой спорили Бест и Хэмпсон, показала Антону, что, несмотря на расхождения во взглядах и убеждениях, они остались друзьями, которые, если потребуют обстоятельства, отложат свои расхождения в сторону и подадут друг другу руку. Они с увлечением вспоминали старые и непонятные ему споры, уверяя, что время доказало правоту одного и ошибочность другого, а когда с улыбкой удовлетворения — точно исполнили свой долг — перестали спорить, было уже поздно: посмотрев на часы, Хэмпсон сказал, что ему надо спешить, подозвал официантку и расплатился. На улице, остановив такси, он предложил Бесту и Антону подвезти их. Антон уже приготовился влезть в машину, но Бест, придержав его за руку, сказал Хэмпсону, чтобы он ехал один.

— Мы прогуляемся немного, — пояснил он. — Погода великолепная, и было бы просто грешно не воспользоваться этим. Вы не возражаете, Энтони?

— Нет, конечно, — с готовностью объявил Антон, поняв, что Бест хочет что-то ему сказать.

Глава тринадцатая

Бест тронул Антона за локоть, молча приглашая идти. Антон ждал, когда спутник заговорит, но тот хранил молчание, будто и на самом деле хотел только прогуляться после обеда.

Улицы Сохо извилисты и узки, словно каменные коридоры, по их тротуарам могут идти рядом не больше двух человек, а на мостовых с трудом разъезжаются две машины или повозки. По утрам тут торговали овощами и фруктами, о чем напоминали собранные в кучи лохматые капустные листья, морковная ботва, апельсиновые корки да сложенные штабелями легкие ящики и плетеные корзинки. Лавчонки, мелкие рестораны, конторы и квартиры располагаются в Сохо на уровне тротуара, и Антон заглядывал по старой привычке в окна, как бы делая моментальные снимки чужой жизни.

— Вы не хотели бы встретиться с Линдбергом? — спросил вдруг Бест.

— С каким Линдбергом?

— С полковником Чарльзом Линдбергом, летчиком.

— Тем, что перелетел в одиночку Атлантический океан? — переспросил Антон, вспомнив давний разговор в поезде Берлин — Нюрнберг между советником английского посольства Рэдфордом и Володей Пятовым. — Но, насколько я знаю, он в Германии. Наслаждается гостеприимством Геринга.

— После Германии он уже побывал во Франции, — сказал Бест, — а теперь обретается в наших краях. Неделю назад американский посол Кеннеди устроил в его честь прием, на котором был цвет лондонского общества, потом кто-то богатый и щедрый пригласил Линдберга на ланч в самом фешенебельном и дорогом отеле, где его соседями оказались наши военные, банкиры, дельцы и члены парламента. И в обоих случаях полковник был не только главным гостем, но и главным оратором.

— И что же глаголил этот оратор? — не скрывая неприязни, спросил Антон. Володя назвал Линдберга «нацистом по убеждению».

— Достоверно ничего не известно, — ответил Бест. — О том, что сказал Линдберг, ходят самые различные слухи. Одни говорят, что он запугивал англичан, утверждая, что в новой войне все будет решать авиация, которую не остановят никакие линии Мажино, никакие укрепления и для которой Английский канал, отделяющий нашу страну от континента, не большее препятствие, чем дорожный ров для козла. По словам других, он намекал, что Англия поступит мудро, если позволит Гитлеру сокрушить «красную Россию» и «дегенеративную Францию», но она поступила бы еще мудрее и дальновиднее, если бы заключила союз с нынешней Германией и помогла ей в предстоящей великой битве за спасение европейской цивилизации.

— И роль спасителей этой цивилизации он отводит Геббельсу и его подручным, устраивающим на улицах немецких городов костры из книг?

— Наверно.

— Неужели слушатели не заткнули ему глотку и не прогнали его, а власти не посадили в каталажку?

— Совсем напротив! Ему многократно аплодировали, а потом, как рассказывал мне очевидец, всей толпой провожали к машине и махали вслед, как новобрачным, уезжающим в свадебное путешествие.

Они вышли к Пиккадиллийскому кругу — маленькой площади, где сходилось полдюжины улиц. Потоки машин и автобусов стекались сюда. Красные двухэтажные автобусы и машины кружили по тесной площади, словно гонялись друг за другом, прежде чем пробраться к нужной улице и исчезнуть за высокими домами. В самом центре площади поднимался гранитный постамент, увенчанный позолоченной статуей голенького мальчишки — Эроса. Постамент был уже обложен мешками с песком почти до самого верха, но златокудрый проказник, лукаво улыбаясь, все еще натягивал тетиву золотого лука, намереваясь поразить своей стрелой проходящих мимо. Пропустив машины и автобусы, Антон и Бест пересекли одну из улиц и остановились перед другой.