Сумерки в полдень

— Не только со мной, — возразил Антон. — А муж? А Хэмпсон?

— Ты же знаешь, Виталий Савельевич был в Женеве, а приехав сюда с Курнацким, не отходит от него.

— А Хэмпсон?.. — повторил Антон.

— Хью возил меня только к матери да однажды водил вечером в самый центр Уэстэнда, где в каждом доме либо ресторан, либо кинотеатр и где столько световой рекламы, что голова кругом идет.

— Только ли от рекламы? — спросил Антон, улыбнувшись.

— А от чего же еще?

— Хэмпсон — обаятельный мужчина.

Елена помолчала немного, словно вдумываясь в слова Антона, потом тихо призналась:

— Мне приятно с ним, Антон. Женщине всегда приятно, когда мужчина увлечен ею.

— Даже если этот мужчина чужой ей?

— Но ты же дружишь с этим мужчиной, хотя он чужой.

— Я, как говорят, дружу с ним «от сих и до сих».

— А кто сказал, что я перехожу эти границы?

Антон не ответил. Помолчав, в раздумье предложил:

— Может быть, я провожу тебя домой, Елена?

— Я уже просила тебя, зови меня Леной, — недовольно заметила она. — Еленой меня зовут чужие… и он.

— Кто «он»?

— Виталий Савельевич.

— Он зовет тебя Еленой? А ты его?

— Я зову его Виталием Савельевичем. У меня язык не поворачивается назвать Витей важного мужчину, который на десять лет старше меня. Когда он обращается ко мне «Елена!», я с трудом удерживаюсь, чтобы не встать перед ним, как обычно стояла перед учителем.

— Как же ты могла полюбить его?

Елена сердито посмотрела на Антона, и в уголках ее красивого рта появились жесткие скобочки, старившие ее и делавшие лицо злым.

— Могла, — отчужденно проговорила она. — Женщина может полюбить, когда нужно.

— Может полюбить, когда нужно?

— Конечно. Вы же, сильный пол, выбираете, кого вам любить, а нам остается только принять или не принять ваш выбор. И когда тебе говорят, что удостоили своей любви, надо серьезно подумать, прежде чем сказать: «Извините, я подожду, когда меня удостоит любви кто-нибудь другой». А кто знает, выберет тебя кто-нибудь другой и будет ли он лучше этого или хуже. А может, тебя вообще уже никто не выберет.

— Ну, тебе-то бояться нечего… Такая красивая…

— Но ведь ты-то не выбрал меня? — перебила она.

— Я не знал, что ты есть.

— Другие тоже могли не знать и могли вообще не узнать, что я есть, что я живу, что я жду, когда меня выберут, удостоят великодушной мужской любви.

В голосе Елены слышались раздражение и горечь, и Антон, поняв, что затеял ненужный разговор, попросил простить его, сказал, что вовсе не собирался обидеть ее.

— Не хватало еще того, чтобы и ты обижал меня, — отозвалась она.

— Значит, кто-то уже обидел?

Елена молча кивнула.

— Они хотели, чтобы я поехала с ними в Уэстэнд, — тихо проговорила она, — а я не поехала. Виталий Савельевич рассердился, потому что Лев Ионович распорядился взять меня. А какое он имеет право распоряжаться мною?

— Никакого! — решительно подтвердил Антон. — Никакого!

Он взял ее руку и пожал.

Они стояли во дворе дома, где жила Елена, и она взглянула на свои окна: они были темными.

— Уже поздно, Лена, пора спать, — сказал Антон.

— Да, уже поздно и пора спать, — покорно согласилась она, ответив ему слабым пожатием.

Антон проводил ее до лифта, расположенного в глубине темного подъезда, и подождал, пока лифт унес Елену наверх. Повернувшись, он столкнулся лицом к лицу с Грачом. Одетый по-вечернему, тот держал в руке черную жесткую шляпу, готовясь поклониться. Узнав Антона, Грач в удивлении отступил на шаг и надел шляпу.

— Что вы тут делаете?

— Провожал вашу жену, — ответил Антон.

— Ну и ну! — насмешливо воскликнул Грач.

Антон прошел мимо него к выходу, повторяя про себя: «Действительно, ну и ну! Когда человеку не везет, то не везет во всем».

Глава пятнадцатая

На другой день, около двух часов, Антон, получив разрешение Звонченкова, подъехал в такси к зданию парламента, чтобы взять пропуск, заказанный Барнеттом. Очередь желающих попасть на заседание вытянулась вдоль широкого тротуара и захватила значительную часть мостовой между парламентом и собором — Вестминстерским аббатством.

Высокий, представительный полисмен, стоявший у входа, подвел Антона к конторке, где выдавали пропуска, и затем объяснил, как пройти на галерею гостей. Миновав длинные, слабо освещенные коридоры, пол которых был выложен крупными каменными плитами, Антон поднялся по деревянной лестнице, ведущей на старый и тесный деревянный балкон, уставленный деревянными скамьями. Такие же балконы он увидел справа, слева и напротив: внизу — большую «яму» с рядами обитых темно-зеленой материей скамей. Скамьи были разделены проходом, идущим от широкой решетчатой двери к большому столу, и располагались таким образом, что сидевшие по обе стороны прохода были обращены лицом друг к другу. На скамьях с одной стороны стола сидели министры его величества короля, с другой — лидеры оппозиции. И министры, и лидеры оппозиции получали жалованье из одной и той же казны: первые за то, что служили королю, вторые за то, что критиковали их, действуя по старой пословице: мол, на то и щука в море, чтобы карась не дремал. Объединяла министров и лидеров оппозиции привычка класть ноги на стол, разделяющий их, поэтому его крышка с обеих сторон была обшарпана, точно обгрызена бобрами.

Увлеченно осматривая палату общин и стараясь припомнить все, что он слышал об этой обители английской демократии, Антон не заметил, как среди гостей, постепенно заполнявших галерею, появился и стал пробираться к нему Эрик Фокс.

— Вообще-то мне полагается быть вон там, вместе с прессой — Усаживаясь рядом с Антоном, он кивнул на балкон справа. — Но ассоциация парламентских корреспондентов под нажимом нашего «друга» Уоррингтона отказалась допустить меня в свои ряды, и теперь мне приходится каждый раз просить кого-нибудь из членов парламента заказывать гостевой пропуск.

Около трех часов все места в палате общин были заняты. Спикер, председатель палаты, в белом парике, в черно-белой мантии вошел в залитый светом зал. Пока он шел по проходу к столу, а затем усаживался в свое большое, похожее на трон кресло, все стояли, соблюдая давнюю традицию. Дав знак сесть, спикер скорбно заговорил о том, что палата осиротела, потеряв двух безвременно ушедших из жизни депутатов, скончавшихся, к счастью, мирно в своих постелях. Пока он перечислял их непревзойденные достоинства и заслуги перед палатой и страной, депутаты пристально рассматривали носки своих ботинок, а зрители на галереях шепотом обменивались впечатлениями.