Сумерки в полдень

— Пегги не любая англичанка, — возразил Антон, уже не скрывая раздражения. — Я ей очень обязан.

— Чем?

— Она помогла мне скрыться от полиции и избежать ареста.

— Что-о-о? — почти выкрикнул Грач. Он остановился, повернувшись к Антону, и заставил остановиться идущих вслед, за ними. — Когда? Где?

Люди, остановленные ими, стали недовольно ворчать и обходить их, и Антон, чтобы не создавать затора, взял Грача под руку.

— Мы мешаем.

— Расскажите, что это за история, — потребовал Грач, едва передвигая ноги, словно не мог идти, пока не узнает всего.

Антон рассказал, когда и как это случилось, и чем больше рассказывал, тем холоднее и колючей становились черные глаза, смотревшие на него сбоку.

— И вы не сказали об этом Звонченкову? — спросил Грач, когда Антон кончил. — Сразу же не доложили Андрею Петровичу? И вообще скрыли все от полпредства?

Обидчиво и виновато Антон возразил, что он ничего не скрывал, а не сказал Звонченкову, советнику или кому-либо другому в полпредстве только потому, что не видел в этим ничего серьезного: попал в переделку случайно, улизнул от полиции удачно и вернулся вовремя.

— Как это у вас все великолепно получается! — издевательски воскликнул Грач. — Одно случайно, другое удачно, третье вовремя. Просто как в сказке. Только жизнь не сказка, и конец у таких историй редко бывает счастливым.

Елена и Пегги, обнаружив, что мужчины отстали, вернулись к ним, и Грач перестал отчитывать Антона. Он улыбнулся жене и подал ей руку: перерыв кончался, публика хлынула по покатому настилу в широко распахнутые двери партера. Елена, уходя с мужем, оглянулась через его плечо, послав Антону и его спутнице ободряющую улыбку.

— А она очень славная, — сказала Пегги, провожая взглядом Елену. — Славная, умная, образованная.

— Да, да, она славная, — рассеянно подтвердил Антон, думая о неприятном разговоре с Грачом. Он даже не подозревал, что, по несчастному стечению обстоятельств, совершил проступок — а может быть, преступление? — о котором следовало доложить не только Звонченкову, но и советнику. Не сделав этого, он совершил другой проступок — или тоже преступление? — и увеличил свою вину.

После спектакля Антон попросил Пегги подождать немного на своих местах: зачем спешить, ведь в гардеробной сутолока. На самом деле он не хотел еще раз встретиться с Грачом, с его черными холодными, укоризненными глазами.

У театра поймать такси было невозможно, и они пошли по оживленной улице. Затемнение, проводившееся с учебными целями почти всю последнюю неделю, было отменено, и улицы, залитые светом, казались необычно праздничными.

Большие, ярко освещенные окна ресторанов и ресторанчиков, «пабов» и харчевен бросали светлые квадраты на мокрый тротуар, а выставленные в особых витринах салаты, жареные куры, сочные окорока лучше всяких слов приглашали заглянуть в гостеприимно ждущие двери. Антон спросил Пегги, не будет ли она возражать, если они найдут укромное местечко и немного перекусят. Девушка не возражала, и они завернули в греческий ресторанчик, где, судя по надписям на оконном стекле, готовили не только греческую и английскую пищу, но и обещали предоставить своим посетителям возможность вкусить «оригинальные блюда Востока».

Черноволосый, черноглазый и большеносый официант провел их к маленькому столику на двоих и, подвинув Пегги стул, склонился к Антону.

— У нас великолепное вино. Прикажете подать? Или ограничитесь пивом?

Пиво показалось Антону слишком прозаичным, особенно после спектакля, и он попросил бутылку вина. Перед тем как уйти за вином, хитрый грек убедил их заказать еще аперитивы — Антону ракию, Пегги вермут. Пригубив вино, Пегги поставила рюмку и попросила Антона:

— Расскажите о себе.

— О себе? — удивленно спросил Антон. — А что рассказывать, Пегги? Жизнь моя короткая и, естественно, малоинтересная.

— Но она, безусловно, интересней нашей, — живо заверила его девушка. — И мне хочется знать о вас как можно больше!

— А зачем это вам, Пегги?

— Ну как вы не понимаете! — с упреком воскликнула она. — Вы человек из другого мира. Удивительного и увлекательного, хотя и мало известного. А вы — живой свидетель и доказательство того, что этот мир существует, действует вопреки всему, что о нем тут пишут, говорят, вопреки тому, что его ругают, чернят, проклинают. И когда встречаешься с человеком, который тебе интересен, то хочется знать о нем все.

Перед поездкой за границу Антона часто расспрашивали о прошлой жизни, и он обычно говорил, что родился в деревне, в крестьянской семье, учился в сельской школе, потом в школе второй ступени, затем в университете, и это вполне удовлетворяло любопытных. Но Пегги такой рассказ не мог удовлетворить. И, вспомнив о недавнем спектакле, Антон рассказал о том, как во время гражданской войны деревушку, где он родился, занимали то белые, то красные, то опять белые и опять красные и как он вместе с дружками-мальчишками, играя в разведчиков, пробрался вдоль заросшего кустарником и крапивой ручья в соседнее село и сообщил находившимся там красным, что в деревне остался почти без охраны большой обоз белых. Красные захватили обоз и угнали, а белые вернулись в деревню, и, пока они были в деревне, девятилетний Антон прятался днем на чердаке, а ночью — на большой русской печи.

Пегги кончиками пальцев прикоснулась к его руке.

— Вы, наверно, часто видите это во сне? — сказала она сочувственно.

— Да, все еще вижу, — признался Антон, удивленный ее проницательностью. — Не знаю почему, это, наверно, могут объяснить только психиатры, но многие мои сны все еще проходят в обстановке детства — в той же деревне, избе, у той же речушки, где мы летом купались и ловили рыбу, а зимой катались на самодельных коньках.

— Я никогда не ловила рыбу и никогда не каталась на коньках, — тихо сказала Пегги.

— Это потому, что не жили в деревне.

— Я никогда не была в деревне.

Им принесли курицу, зажаренную по-гречески, салат к ней и бутылку красного вина, которое Антону пришлось попробовать и одобрить, прежде чем официант налил даме. Чокнувшись за здоровье друг друга, они приложились к широким рюмкам.

После ужина Пегги захотела погулять, но, увидев на перекрестке часы — на них было половина двенадцатого, — заспешила домой: она обещала матери вернуться не позже двенадцати. Антон поймал такси и отвез Пегги домой.

Глава двадцать третья

В то воскресное утро низкое чернильно-черное небо сеяло мелкий холодный дождь, и казалось, что поздний рассвет сразу перейдет в ранние унылые сумерки. В такую погоду по воскресеньям лондонцы обычно сидели дома. Но в субботу князья церкви призвали паству вознести благодарственные молитвы богу за избавление от войны; и когда Антон, охваченный тоской бездействия, вышел из отеля, он увидел лондонцев, озабоченно спешивших в одном направлении. Раскрыв зонтики и подняв воротники плащей и пальто, они торопливо шагали в одиночку, парами, группами, изредка тихо перебрасываясь словами. Озадаченный и заинтересованный Антон пошел за наиболее многочисленной группой. Через пять-семь минут он разочарованно остановился перед входом в церковь. Свернув зонтики и вытерев ноги, англичане скрылись под гулкими сводами храма; в глубине его мерцали свечи и доносилось многоголосое пение.