Суровая Проза, Трилогия(CИ)

– Что это с ним?
– удивился Палыч.
– Осунулся до полной невозможности. Даже нос слегка заострился. Чёрно-сизые круги залегли под глазами. Бледный-бледный. И взгляд какой-то пустой, равнодушный и отсутствующий. Натуральный "человек-в-футляре".... Привет, боец болезный! Как самочувствие?

– М-м-м-м-м...

– Да что происходит-то, в конце концов? А, док?

– Сильнейший нервно-обсидиальный синдром, сопровождаемый полной апатией, - охотно пояснил пожилой врач.
– Достаточно редкое явление, между нами говоря. Особенно в профессиональной армейской среде.

– И как вы собираетесь его лечить?

– Предлагаю - незамедлительно отправить приболевшего офицера на Родину, подальше от этих знойных и гиблых мест. Гиблых - для нервной системы этого конкретного пациента. Воспоминания, воспоминания. Глушить их надо, глушить. Пока не поздно.... Мы, психиатры, считаем, что в определённых случаях именно воздух Родины является самым лучшим и эффективным лекарством...

– Не вопрос, сделаем, - обрадовался Палыч.
– Организуем экстренный вывоз в Россию. Ну, и поместим...э-э-э, пациента, как вы выразились, в отличный профильный санаторий. Расположенный, например, в Западной Сибири.

– Почему - в Сибири?
– заинтересовался доктор.

– А там "открытого" песка нет. Совсем. Сплошная тёмно-зелёная тайга, наполненная живительным птичьим щебетом. Следовательно, и воспоминания о недавнем происшествии "заглушаться" сами собой.

– Одобряю. Вы всё очень верно и правильно понимаете, господин генерал.

– Должность у меня такая.

– Не надо - в профильный, - неожиданно подал голос больной.
– Не надо. Ради Всевышнего...

– Почему - не надо?
– насторожился Громов.
– Что, Саня, ты имеешь в виду?

– Дайте мне лист бумаги и ручку, - отстранённо глядя в сторону, попросил Романов.

– Зачем?

– Рапорт хочу написать. Об отставке. Не могу я больше. Отпустите, пожалуйста, Палыч...

Надломилось что-то в старшем лейтенанте, короче говоря. Провести долгое время в знойном и тесном плену, без воды, среди разлагающихся трупов, это, доложу я вам, совсем и не шутка. В том смысле, что дорогого стоит...

Вот, у Романова - в результате всего пережитого - и произошёл психический срыв-сдвиг по фазе. Неслабый такой, по полной и расширенной программе.

К этому "сдвигу" мы ещё вернёмся. Обязательно.

Только чуть позже...

Глава девятая

А вон там - седые генералы...

Спасательная команда доставила в "ооновский" лагерь двоих выживших и восемь трупов.

Через полтора часа прилетели и генералы.

Объявили траур. Ну, и понятное дело, "особый режим". Типа - на всякий пожарный и экстренный случай, как и полагается...

На следующее утро, сразу после завершения завтрака, состоялось общее построение списочного состава корпуса (за исключением тех, кто в плановом порядке нёс боевое дежурство). Вернее, что-то вроде траурно-похоронного митинга.

Сперва Виталий Палыч, хмуро глядя в сторону, сказал несколько дежурных фраз в чисто философском ключе - о превратностях злокозненной Судьбы и о высокой миссии воинского братства.

Потом слово взял Фрэнк Смит.

Генерал Смит был уже достаточно пожилым человеком, поэтому его сразу же пробило на слезливую сентиментальность: сплошные перлы о священном рыцарском долге и о цене, которую всем нормальным людям (то бишь, бойцам), приходится платить за достойное выполнение вышеозначенного долга. О непомерно-высокой цене...

В конце речи старичка потянуло на воспоминания о своей славной армейской юности, которые (вполне прогнозируемо), завершились декларированием следующего стихотворного текста:

Смерть пришла из ниоткуда.

Просто проходила мимо.

Огонёк наш увидала.

И на ужин заглянула.

Просто проходила - мимо...

Говорят, страшнее нету

Смерти, что проходит мимо.

Что зовёт неотвратимо

В Край Несбывшихся Надежд,

Всем подмигивая - криво...

И тогда она пришла.

Хмуро дунула на угли.

За собою позвала.

Мы ушли за нею - в джунгли.

За собою - повела...

Джунгли - страшная планета.

Сорок пацанов - в пути.

До десятого рассвета

Только трое добрели.

Джунгли - страшная планета...

Молодыми уходили.

Не считая вовсе дни.

Месяц - в зеркале обычном

Лишь седые старики.

Молодыми - уходили...

Сорок лет прошло.

Всё помню.

Каждый шорох - в этих джунглях.

Каждый крик и каждый вздох свой.

И предсмертный хрип друзей.

Что поделать, коль солдату

В этой жизни достаётся,

Позабыв о страхе смерти,

Только честь свою спасать.

От Судьбы и от начальства.

От предательства и страха.

От себя и от безумства.

Только - честь свою - спасать...

После трескучего траурного салюта, произведённого, как и полагается, из винтовок М-16, восемь чёрных мешков с трупами сослуживцев торжественно загрузили на борт "ноль-один".

Ещё через пару-тройку минут вертолёт взлетел в небо и взял курс на средиземноморское побережье.

Печальная церемония была завершена, служивый люд принялся разбредаться - кто куда: одни проследовал на вверенные объекты, другие - в жилые палатки.

– А мы?
– спросила Ванда.

– Может, братья и сёстры, в столовую заскочим?
– предложил Егор Леонов, находившийся после недавнего происшествия с тремя успешно-застреленными диверсантами на заслуженном "больничном".
– Лично у меня, когда нервничаю или, к примеру, сильно волнуюсь, аппетит зверский просыпается.

– Принимается...

Они шагали между идеально-ровными рядами пятнистых палаток, и Лёха ворчливо бормотал под нос:

– А седовласый генерал Смит, оказывается, пиит завзятый. Да, дела-делишки. Кто бы мог подумать. Джунгли, блин горелый, понимаешь, страшная планета. Ну, надо же, придумщик мечтательный...

– Не нравится - придумай лучше, - отстранённо улыбнувшись, посоветовала Ванда.
– Ворчун белобрысый.

– Давно уже всё придумано. Года три c половиной тому назад, по аналогичному скорбному поводу.