Суровая Проза, Трилогия(CИ)

Глава первая

Метель, глюки и откушенные ноги

Зяма считался "главным гопником" Шипкинского переулка и примыкающей к нему местности. Вообще-то, он и от почётного звания "главного купчинского гопника" не отказался бы, да только - куда там: годы уже не те, а нынешняя молодёжь, она нагла и отвязана без всякой меры, того и гляди - голову оторвёт. Оторвёт, выбросит в мусорный бак и даже имени-прозвища, презрительно сплюнув, не спросит. И былыми заслугами-подвигами не поинтересуется. Были уже печальные прецеденты...

"Тридцатник, мля, уже не за горами", - навязчиво зашелестели в голове тревожные мысли.
– "Здоровье ни к чёрту: сердчишко, мать его, регулярно барахлит, сухой кашель донимает по утрам, изжога, такое впечатление, навечно поселилась в желудке. Да и с черепушкой, мля, не всё в порядке. И глюки временами донимают. И память, если крепко выпить, иногда отказывает. Здесь, понимаешь, помню. А тут, блин, не очень.... Вот, взять, к примеру, тот же вчерашний вечер. Вроде бы всё помню: отобрали с Ржавым у малолетнего пацанчика мобилу навороченную, толкнули её знакомому барыге с "Юноны", бухла взяли, пирожков с капустой прикупили, выпили, закусили. Хорошо, мля, было. Только в конце блевать потянуло. Видимо, с пирожков.... А откуда, мать его, взялся фиолетовый бланш под глазом? Не помню, хоть убей. И Ржавый, мля, аналогично.... Поменять...м-м-м, этот.... Ну, как там его? Э-э-э..., образ жизни? С бухлом завязать? Про анашу забыть? Ну, не знаю, мля.... А что же тогда, завязав и забыв, делать? Как, мать его, дальше жить? А? Кто бы, мля, подсказал...".

– Брателло, эй! Ты, никак, заснул?
– кто-то сильно и настойчиво потянул его за рукав куртки.
– Или же с "косячка" поплохело?

– А? Что?
– "вынырнул" из своих тяжких раздумий Зяма.
– Куда?

– В горло, стало быть, - протягивая пластиковый стаканчик, наполненный буро-коричневой жидкостью, выдал свою фирменную щербатую улыбку Ржавый.
– Глотай, кореш, мля. Глотай, не сомневайся...

Зяма с трудом, отчаянно дёргая кадыком и болезненно морщась, выцедил предложенный напиток. Выцедил, смачно сплюнул под ноги, откашлялся, занюхал воротником старой джинсовой куртки, бросил в рот кусочек плавленого сырка, вяло пожевал, проглотил, а после этого кратко поделился своими вкусовыми ощущениями:

– Совсем, суки рваные, разучились делать "семьдесят второй" портвейн. Сплошная, мля, химия. А раньше, говорят, его из натуральных яблок гнали. Сволочи буржуинские, мля.

– Гы-гы-гы!
– дружно загоготали собутыльники.
– Ну, атаман, ты и задвинул! Молодец! Гы-гы-гы...

– Хочешь, красавчик, "Агдама"?
– предложила Милка - субтильная и слегка помятая девица со свеже-рассечённой бровью.
– Чес слово, вкусненький.

– Давай, шалава купчинская, наливай. До самых краёв...

После щедрой порции "Агдама" всё кардинально изменилось и разительно улучшилось - и общее самочувствие усталого организма, и настроение.

"Сегодня же у нас пятница, девятнадцатое число", - лениво хрустя спелым яблоком, рассуждал про себя Зяма.
– "Значит, у бюджетников, мать их бюджетную растак, аванс. Благое дело, мля. Благое.... Надо будет - где-нибудь через часик с гаком - перебазироваться в район кольца "шестьдесят второго" трамвая. Удобное там, мля, место. Справа роддом расположен. Слева - в отдалении - новостройки. А между трамвайным кольцом и новостройками, мать их, имеется приземистая бетонная "коробка" неизвестного "долгостроя". Самое милое, мля, дело: сиди себе под крышей, пей портвешок, анекдоты трави, покуривай и - между делом - высматривай пьяненького одинокого лоха, бредущего от последнего (или там предпоследнего), трамвая к родимому дому.... Ну, а потом, после удачной охоты, можно будет и к Милке на хату завалиться. Типа - пупками потереться слегка. Противная она баба, честно говоря. И повышенной чистоплотностью, мля, не отличается. Но где же, мать его, других взять? Та же Лерка - Милкина подружка - ещё хуже.... Опаньки! Как это - где взять? Вон же идёт - бикса козырная. Причём, мля, прямо к нам...

Действительно, к загулявшей гопницкой компании, расположившейся под уличным фонарём, медленно приближалась женщина: лет двадцати семи-восьми, очень стройная, с угольно-чёрными волосами ниже плеч, в длинном тёмно-бордовом кожаном плаще непривычного покроя. А ещё у незнакомки было очень приметное лицо: смуглое-смуглое, с тонкими породистыми чертами и заострёнными скулами.

"Может, мля, японка?", - насторожился Зяма.
– "Ну, их, этих иностранцев и иностранок. В том смысле, что менты потом - ежели что - запрессуют по полной.... И глаза у пришлой дамочки особенные: чёрные, мля, бездонные и неподвижные. Многообещающие такие глаза.... Бр-р-р. Даже шустрые мурашки, мать их колючую, по спине побежали.... Может, шаманка? Читал про них когда-то, ещё в школе...".

– Добрых вам дорог, путники, - поздоровалась - глубоким грудным голосом - странная женщина.
– Скучно мне сегодня, ребятки. Скучно. Разговоров хочется - всяких и разных.... Примите в ватажники?
– достала из бокового кармана плаща пузатую бутылку, щедро украшенную цветными этикетками.

– Ух, ты! Виски, мля, - восхитился непосредственный Ржавый.
– "Белая лошадь", мать её лошадиную. Ёлочки зелёные и сосёнки стройные.... Подходи, барышня скучающая, не сомневайся. За свою, мля, будешь.... Как величать-то тебя, черноглазая?

– Шуа.

– Ну, и имечко, однако.

– Обыкновенное. Северное.

– Бывает, мля, конечно. Базара нет.... Значит, хочешь, скуластенькая, к нам прибиться, дабы вечерок скоротать с пользой? Хорошее, конечно, дело.... А, вот, расскажи-ка ты нам какой-нибудь дельный анекдотец. Только свежий, мля. На старые и "бородатые" мы и сами мастера нехилые. Понравится, так и примем в коллектив.

– Хорошо, путники беззаботные, слушайте.... Просыпается мужик с крепкого-крепкого бодуна на скамеечке. Раннее погожее утро. Прохожие идут по тротуару. "Где я, люди добрые?", - спрашивает мужик. "Проспект Ветеранов", - отвечает ему сердобольный старичок. "К чёрту подробности, дедуля. Город какой?".

– Гы-гы-гы!
– дружно заржали гопники.
– Нормальный, мля, вариант. Принимаем в компанию...

– Тогда, путники, угощайтесь, - Шуа ловко отвернула пробку, коротко приложилась узкими губами к бутылочному горлышку, после чего пустила "Белую лошадь" по кругу.

"Божественный, мля, напиток", - сделав несколько крупных глотков, оценил Зяма.
– "Только, мать его, слегка сладковат.... Виски-то мне уже доводилось пробовать: лет пять с половиной тому назад - по весне, когда возле Волковского кладбища одного пьяненького "баклана" распотрошили. Вот, в его дипломате похожая бутылочка и обнаружилась. Только в тот раз оно (виски), мля, совсем другим было. В том смысле, что поганым деревенским самогоном так и отдавало. За версту, мля.... Что-то я захмелел после этого вискарика, так его и растак. Даже безразличная сонливость, мля, навалилась. А ещё, в довесок, и заумные мысли - о бренности всего сущего. Мол, все мы - однозначно и скоротечно - смертны.... Странные такие мысли, мля. В том плане, что никогда прежде они мою глупую черепушку не посещали. Никогда...".

– Что это такое?
– вытянув ладошки перед собой, несказанно удивилась Милка.
– Снег пошёл...

Действительно, с ночного питерского неба начали плавно опускаться, словно бы кружа в каком-то старинном медленном танце, снежинки: белые, очень крупные, мохнатые и неправдоподобно-разлапистые.

– Хрень охренительная, - задрав голову, прокомментировал Ржавый.
– Зима наступила?

– Очень похоже на то, мля, - громко шмыгнула длинным носом лохматая Лерка.
– И похолодало. Резко так. У меня даже сопли зелёные, так их и растак, потекли из носа.... Может, "семьдесят второго" портвейшка накатим? Типа - для сугрева?

Но "накатить" было не суждено.

Со стороны Бухарестской улицы - неожиданно и резко - ударил сильнейший порыв льдисто-холодного ветра. Ну, оно тут же всё и закружилось - в едином изысканном кружеве: пластиковые стаканчики, фольга от плавленых сырков, обрывки газеты и снежинки, снежинки, снежинки...

– Метель, мля, началась, - зябко ёжась, сообщила Милка.
– Серьёзная такая, мать её. Не шутейная. Так, сволочь, и сдувает. А холодный колючий снег даже в уши залезает.... Что будем делать, атаман?