Сутки по командирским часам

— Чей мяч? — требовательно спросил мужчина в белой рубахе. — Кто здесь главный любитель гандбола?

— Ну, мой, — нехотя ответил один из парней, демонстративно жуя жвачку и выпуская пузыри.

— Прекрати жевать! — взорвался мужчина. — Есть понимание, что разговариваешь со взрослым или нет?!

— Ну! — парень выдул еще пару пузырей и только потом сплюнул в траву.

— Какого…устроили тут бои без правил с малышами?

— Правила были! Были правила! — закричал белобрысый мальчишка. — Борька им пачку Marlboro принес. Так они дали подержать мяч пять минут и давай отнимать! А уговор был — на час! Тимка даже будильник принес — вон валяется!

— Решение такое! — сказал мужчина командирским тоном. — Мяч отдадим школьной охране. Тоже хороши. Стоят в дверях любуются. Получите его у вашего директора. Все. Свободны!

И тут же стал осматривать Борькину ногу.

— Слава, иди сюда, — подозвал он товарища. — Скажи Сергачеву, чтоб подогнал машину к воротам. Я вынесу парня, и отвезем его в больницу.

Кто покажет дорогу?

— Я! — сказал сероглазый мальчуган.

— И я! — подхватил его дружок.

— Хорошо.

Мужчина подхватил на руки хныкающего Борьку и понес к машине.

Там он передал мальчика другу и рассадил остальных, а когда хотел сесть сам, кто-то тронул его за руку. Он оглянулся. Непонятно откуда появившаяся остроносая девочка-подросток сказала, загадочно глядя ему в глаза.

— Дяденька! Это не Ваш мальчик. Ваш — вон тот, которому нос разбили. Его и по голове сильно ударили, только он не скажет.

— Спасибо, Маруся! — засмеялся Антон Трубников, — Передавай маме привет. Очень ты стала на нее похожа, такая красивая и совсем взрослая. И не беспокойся, Тиму с Борей я не перепутал.

Ответил и сел рядом с водителем. Воспользовавшись тем, что он повернулся спиной, Тимка сделал свирепое лицо и погрозил кузине кулаком. В ответ Маруся показала ему язык и пошла в сторону магазина. Рыжий хвостик на ее затылке болтался в такт шлепкам материнских босоножек по детски розовым пяткам.

В больнице хирург принялся осматривать Борькину ногу, а Антон попросил сестру «разобраться с остальными гладиаторами». Тимке приложили к шишке лед, а потом ему и Сеньке промыли перекисью все ссадины.

У Борьки ничего страшного не нашли. Хирург сказал, что у него просто сильный ушиб и, возможно, растяжение связок. Позвонили домой матери и попросили прийти для консультации.

Все это время Трубников обращался с Тимуром так же, как с остальными.

Поехали к дому Рокотовых. Сенька попрощался и, слегка подволакивая ногу, побежал к себе, а остальные вслед за Тимкой вошли во двор.

Не услышав лая, Антон вопросительно посмотрел на сына:

— Руна?..

— В прошлом месяце… Она болела очень.

На крыльцо вышла Зина, увидев гостей через кухонное окно.

— Антон!

Сошла с крыльца, вытирая руки о фартук, обняла Трубникова и вдруг заплакала.

— Ну, что ты, что ты, Зинуша! — приговаривал Антон, нежно беря ее за плечи. — Живы. Увиделись. Все хорошо…

Зинаида Васильевна коротко всхлипнула, притихла. Потом оторвалась от Трубникова, поздоровалась с гостями и стала приглашать всех в дом. Последним попался ей на глаза Тимка.

— Господи, Тима, ты хоть поздоровался с отцом?!

— Я с ним приехал… от школы, — уклонился Тимур от прямого ответа.

— А с лицом у тебя что?

— Мячом попало, — сказал Тимка и, проскользнув за спинами гостей, вытирающих на крыльце обувь, укрылся в своей комнате.

«Она еще о будильнике не знает», — подумал о будущих неприятностях мальчик. Закрыл за собой дверь и стал прислушиваться, что происходит в большой комнате. Кто-то, наверное, тот, кого Трубников назвал Славой, сказал: «Мы ненадолго, к сожалению, — служба!». Зинаида Васильевна стала их уговаривать подождать мужа и принялась звонить Михаилу Петровичу на мобильник.

Тимка побоялся стоять под дверью — вдруг кто-нибудь войдет. Сел за свой стол и надел наушники. Как будто его ничего не касалось, и Трубников наведывался к ним каждый день. Тимка сидел и не музыку слушал, а думал с обидой: «Борьку так на руках нес, а мне и головой не кивнул!» И даже вздрогнул, когда Зинаида Васильевна тронула его за плечо.

— Тима, сынок, сбегай, пожалуйста, к Кларе и возьми у нее хорошего чая — и черного, и зеленого. Гости наши от еды отказываются. Просят только напоить их чаем.

— А где они?

— В ванную пошли руки мыть. Сейчас Миша приедет.

Тимка неслышно проскользнул мимо ванной, бегом промчался через двор и перешел дорогу. До тети Клары было рукой подать — они жили на той же улице. «Только бы Маруська не увязалась», — думал он.

Клара Васильевна была дома и безо всяких расспросов передала сестре пакет с красивыми упаковками черного и зеленого китайского чая, которые ей, как общественнице, подарили в поселковой управе на день рождения. Маруся, разумеется, стала напрашиваться в гости, но тетя Клара строго сказала: «И думать не смей. Надо будет — позовут! Беги, Тимочка, и напомни Зине, чтобы обязательно большой заварочный чайник согрела и настояла чай ровно три минуты».

Когда Тимка возвратился, Трубников в кухне обнимался с папой-Мишей, а остальные гости уже расположились за столом.

Наконец, сел за стол и Антон, а Михаил Петрович, тяжело дыша, устроился чуть в стороне на табуретке, широко расставив короткие ноги в рабочих брюках, измазанных краской. От него сразу же резко запахло человеком, в прямом смысле слов зарабатывающим на хлеб насущный «в поте лица своего».

Круглая голова Михаила Петровича с глубокими залысинами была влажной. Пот стекал с высокого лба на крупный обожженный солнцем нос и скатывался с его кончика прямо на грудь. Михаил Петрович достал из кармана большой клетчатый носовой платок и стал, как полотенцем после умывания, вытирать им голову и лицо.

Тимка вдруг покраснел, как будто его внезапно обдали горячей водой из шайки. Была с ним в бане однажды такая история, и закончилась она для «шутника» печально. Папа-Миша отхлестал здоровенного детину березовым веником, и тот весь в мыле выскочил в предбанник. Попробовал бы кто-то тогда сказать Тимке, что его папа-Миша — толстый лысоватый коротышка! Но ужас был в том, что сейчас в присутствии Трубникова и его спутников таким впервые в жизни видел его сам Тимур!

Мальчика охватило смятение. Он сердился на себя за свое неожиданное открытие, на самого Михаила Петровича за то, что тот дал повод ко всем этому, и на гостей, которые могли обо всем догадаться.