Сутки по командирским часам

Перед армией под стулом, открыв зубастые пасти, сгрудились резиновые динозавры. В руке у Тимки был зажат индеец с томагавком, которого он собирался поставить для укрепления правого фланга.

— Привет! — сказал Сенька и сел на диван, зажав коленями сложенные ладошки.

— Хау! — ответил Тимка, повернувшись на бок к нему лицом. — Руны… это…не стало.

— Сама или усыпили?

Тимка спустил ноги на пол. Сел, опершись руками о диван и опустив голову.

— Ей больно было. Я чувствовал.

— Понятки. А где…

— Зина сказала за вишнями. Я не ходил.

— Пошли?

Холмик был невысокий узкий, но довольно длинный.

— Слышь, Тим! Давай здесь какой-нибудь знак поставим.

Тимур обошел вокруг холмика, нагнулся, отбросил в сторону упавшую с вишни сухую ветку.

— Дощечку нужно на палке укрепить. И написать, — резко выпрямляясь, сказал он вдруг. — Побежали в сарай!

Когда Зинаида Васильевна пришла поглядеть, чем занимаются мальчишки на огороде, памятник Руне уже был установлен. Михаил Петрович пришел поздно, когда Тимка спал. Но, услышав о том, что смастерили ребята, не поленился, взял фонарь и пошел в огород.

— Пусть пока так и остается, — сказал он жене, возвратившись, — а потом я подправлю. Хорошие все-таки пацаны, и руки, вроде, растут, откуда надо. А знаешь, Вовка ведь тоже переживать будет. Надо все это сооружение сфотографировать и ему через Пашкину почту передать. Завтра же все сделаю, не буду откладывать.

Но не успел Михаил Петрович получить готовые фотографии, как Павел сам позвонил и попросил его прийти. Сказал, что есть весточка от Володи.

Возвратился Михаил Петрович от Пашки с загадочным лицом и на нетерпеливое «ну, что там?» уклончиво отвечал:

— Ты, Зинуша, сперва меня, как в сказке, напои, накорми, приголубь, а потом и расспрашивай.

— В сказке?!! — шутливо сердясь, замахнулась на него жена кухонным полотенцем. — В твоем любимом фильме про Жеглова такие слова бандит своей подружке писал! Говори сейчас же, Мишка, что нам Вова написал!

— А то, драгоценная моя, — тут Михаил Петрович обнял свою Зинушу и закрутил ее по комнате, — что приедет наш сын домой в августе. И не один!

Зинаида Васильевна, которая была на пол головы выше мужа, легкомысленное кручение тотчас же прекратила, усадила Михаила Петровича на диван и сама рядом пристроилась.

— Приедет? А на сколько? И с кем?

— На десять дней с подругой!

— С невестой что ли?

— Написано «с подругой», а ты понимай, как хочешь. Может уже и с гражданской женой.

— И больше ничего?

— Нет, отчего же. Картошку обещал помочь выкопать.

— Мишка, отвечай серьезно!

— Ну, точно! Было там про картошку! И приветы всем. Тимке, Клариному семейству, любимой учительнице.

— Так у нас той синеглазки всего две грядки! Какая ж нам помощь требуется?!

— Ну, пошутил парень, что ты раскудахталась!

— Миш! А, может, они и ребенка уже ждут?

— С подругой?! Успокойся!

— Я и не волнуюсь. Тима уже большой. Если бы мы младенчика оставили у себя, ему было бы веселее. Опять же климат у нас лучше, и огород свой, хотя, конечно, и маленький.

— Размечталась! Они теперь своих ребят в рюкзаках носят и нигде с ними не расстаются. По всему свету путешествуют. Ламу какую-нибудь схватят, подоят в бутылку, сверху соску — и младенцу в роток!!

Михаил Петрович обнял жену и крепко поцеловал в раскрасневшуюся от волнения щеку.

— Вот язык без костей! — сказала Зинаида Васильевна в сердцах, освободилась от объятий и отправилась в кухню мечтать о том, как встретит сына, и представлять, что же за подругу он привезет домой.

А Михаил Петрович с дивана не поднялся, устроился удобней и тоже стал думать о встрече с сыном. Вовка появился у них, когда им с Зиной не было и двадцати. Живы были и его родители и Зинушина мама. Собственно, первые годы Володя рос у них на руках, потому что молодые родители работали на заводе и учились в вечернем техникуме. Одна дорога в Город забирала три часа в сутки. А потом Михаила забрали в армию. Вот где он затосковал по жене и сыну, и понял, что помнит приодетого Вовку рядом с собой только на каком-нибудь семейном празднике или на представлении Цирка-шапито да еще на Новогоднем утреннике в заводском клубе. Вот и все его участие в воспитании сына.

Зина, та хоть в какую-то гимнастическую секцию умудрялась его водить и следила, чтобы был одет и обут, как полагается. Даже в Москву ездила с Кларой за джинсами и еще каким-то дефицитом.

Демобилизовавшись, Михаил с тревогой ожидал встречи, прежде всего, с… сыном. А тот, худой и стриженый под машинку, сразу же подошел и прогудел хрипловатым детским баском: «Папка, дашь ремень и пилотку? Я пойду пацанам покажусь». И все. Помощник и друг на всю оставшуюся жизнь. А как получилось — не понять. А что, если бы как у Тимки с Антоном?

В школе Володька бузил, конечно, много. Так что проблем с ним хватало. Но чтобы он соврал или свою вину на кого-нибудь свалил — никогда!

С крыши на самодельном парашюте прыгал, в седьмом классе на спор с приятелями ходил плавать на Иордань в лютый мороз, яблони с дружками обносил у бывшего участкового Пучкова. В восьмом специально принес в класс вороненка, как в фильме с артистом Тихоновым, чтобы проверить реакцию на такое нарушение дисциплины пожилой одинокой «англичанки». А та без крика забрала птенца к себе домой выхаживать, так что «до понедельника дожили спокойно». Вообще, кино было Володькиной слабостью, и он безбожно прогуливал уроки, только чтобы первым посмотреть какой-нибудь боевик. Но мог и читать запоем, и тогда по неделям не выходил из дому. Первой «жертвой» двенадцатилетнего книгочея пал «Мир приключений». Восемь толстых томов. Там было все, что надо: фантастика, приключения и «про шпионов»! Печатались там и вполне научные документальные очерки о географических открытиях и технических новинках.

В четырнадцать лет началось увлечение Стругацкими. До уроков ли было парню! Бедная Зина бегала в школу «на проработку» почти каждый день. Дома плакала. Михаил сотрясал воздух нравоучениями и угрозами непонятных наказаний. Вовка упрямо молчал и держался своего.

Однажды, устав от своих криков, Михаил сказал сыну нормальным голосом:

— Володя, я — мужик. Я не могу видеть, как Зина плачет.

Ошеломленный Вовка долго стоял столбом. Потом подошел, обнял отца сзади за шею и очень серьезно сказал:

— Батя… я понял. Школу я вытяну и мотать нервы матери не буду. Но вы тоже должны понять. Силком меня там ничему не научат. И в жизни я буду заниматься только тем, чем сам захочу. А то, что после школы «захребетником» я не стану, ты и сам знаешь. Твоя порода.

Было тогда Володьке пятнадцать лет. И слово свое он сдержал. До экзаменов на аттестат уроков не прогуливал, дисциплину по крупному не нарушал и двоек в дневнике не таскал. Пятерки имел по литературе, географии и истории. Изредка остро интересовался физикой.