Сутки по командирским часам

— Дай Бог Антону здоровья, но кто знает, что там у них на флоте делается в нынешние времена. А если, как с «Курском»?!! А так, у ребенка, какие никакие, а будут подъемные. И для образования теперь одних способностей не хватает, за все нужно платить, — рассудила мудрая Зинаида Васильевна. — А прокормить и одеть Вовкиного братишку мы уж как-нибудь да сможем и без этих пособий.

И все-таки отсутствие вестей от самого Антона беспокоило всех.

И вот сейчас, в мае, когда Тимке шел десятый год, Михаилу Петровичу пришла повестка из Рязанского военкомата. Скрыть от Зины этот факт не удалось по той причине, что она сама в уведомлении и подписывалась. И почему-то сразу оба подумали об Антоне. Но друг другу стали говорить о военных бюрократах, мол, хлебом их не корми, дай лишний раз показать свою власть и побеспокоить пожилых людей из-за формальной проверки документов.

Покидать дом, хоть и ненадолго, именно в эти дни не хотелось. Очень болела Руна. Лежала недвижно в доме на старом кресле в нелепых ватных штанах, пошитых Зинаидой Васильевной из старого Вовкиного одеяла. От еды отказывалась. И только плачущему Тимке позволяла вливать ей в рот крепкий куриный бульон чайными ложками. Несмотря на худобу, была она тяжелой, и потому выносить ее на улицу приходилось Михаилу Петровичу. По этой причине он выехал в город пораньше, чтобы засветло вернуться, «погулять» с собакой и поменять ей памперсы.

Сказал ему Гриша-военком, который приходился Михаилу дальним родственником, немного, но это был как раз тот случай, когда «слов мало, а мыслей много». Потому Кутику в оправдание поездки был показан военный билет в новой обложке, купленной в какой-то лавке на автовокзале. Мол, вызывали для чистой формальности — обновляли документы. А для Зинаиды, полученная от военкома информация была раз в десять разбавлена водой, а точнее — валерьяновым отваром. И все равно выходило плохо. Что в далеких водах с подводной лодкой приключилось, об этом, ясное дело Михаилу не докладывали, но, главное, сообщили, что Каперанг — жив и даже представлен к правительственной награде.

Объявив это, военком Григорий Иванович встал, сам проводил Михаила Петровича до дверей и, пожимая руку, прибавил: «Но, судя по всему, Миша, свояку твоему дорога до дома предстоит еще не близкая».

Неделю после этого у Михаила Петровича все валилось из рук, а Зинаида Васильевна тайком от мужа ходила в церковь и к местной гадалке. Батюшка благословил молиться Николаю угоднику и положиться на Волю Божью.

Что до гадалки, то опыта общения с командирами подводных лодок у нее не было. Потому, как она ни раскидывала свои карты, ложились они, как обычно: то к червовой даме, то к казенному дому. И непонятно было, чем же, в конце-концов, успокоится капитанское сердце.

Михаил Петрович, видя, что внимание Тимки все без остатка отдано больной собаке, с суеверной благодарностью думал о Руне. Надо же, как будто собака давала ему, Михаилу, время, чтобы придумать, как сейчас разумно ответить на детский вопрос: «Почему ОН нам не пишет?». А ведь спросит обязательно. И с каждым годом, то, что скрывалось за этими словами, расшифровывалось все сложнее.

Вначале казалось, что он слышит, как Тимка испуганно кричит ему, Михаилу: «Этот человек не скоро приедет? Он не заберет меня? Ты меня не отдашь?!»

Теперь, когда мальчишке пошел десятый год, отношение его к Трубникову изменилось. Того, что этот строгий дядька может появиться в его жизни в любой момент и увезти его с собой, только потому, что считается отцом, Тимка уже не боялся.

Он шестой год жил с папой-Мишей, тетей Зиной, которую называл просто «Зиной», и собакой Руной. У него был взрослый брат, который во всех своих электронных посланиях через Пашкин почтовый ящик писал из Сибири не только родителям, но и ему, своему двоюродному брату. И еще у него был друг Сенька Лозовой, приятели в школе и Венька — лодочник со спасательной станции на Оке, который в свое дежурство позволял, иногда, сидеть на «банке*» рядом с собой и давал весло.

Нет, Тимка не рюкзак, который его отец, Антон Трубников, может, когда ему вздумается, подхватить на плечо и унести с собой. Но все чаще, обняв Руну, Тимка лежал на полу в своей комнате или в огороде, между пыльных кустов красной смородины, и ему было так печально, что будь он девчонкой, то, наверно дело бы дошло и до соплей. Он не мог понять, почему ему одновременно так не хочется зависеть от мрачного неразговорчивого человека каперанга Трубникова и в тоже время так больно знать, что этот человек в нем, Тимке, не нуждается. И пусть этот Антон Семенович Трубников приедет и хоть тысячу раз назовет Тимку «сынком», тот никогда не скажет ему в ответ — «отец» или «батя», как говорят некоторые парни, и, уж конечно, не назовет «папой». Пусть только приедет!

Другие проблемы были у Михаила Петровича. Он мучился тем, что мало видел Антона и почти ничего не успел узнать о нем. Ему очень хотелось хотя бы заочно познакомить сына с отцом. Но вместо этого ему, как в школе, удавалось создать своими рассказами лишь портрет некоего «типичного представителя» всех отважных капитанов Военно-Морского флота России. Нечто среднее между индийским принцем Даккаром, капитаном «Наутилуса», и отважными советскими подводниками времен войны с фашистами.

— Пап-Миша, а «Он» старше тебя? — спрашивал Тимка.

— Нет, конечно.

— Но он всегда мрачный, как старик, а ты смешной.

— Что значит «смешной», Кутик?! Веселый нужно сказать. И это тоже не так. Я — всякий. Знал бы ты, как я ругаюсь на стройке. А когда вы с Сенькой пошли без спросу на Оку, и я тебя отшлепал, я тоже был «смешной»?

— Хорошо. Ты разный, но чаще ты веселый и добрый. А Он всегда серьезный, как будто у него плохое настроение.

— Тима, мы видимся с тобой каждый день уже шесть лет, а твой отец приезжал к нам на неделю. Шесть лет и семь дней. Разницу чувствуешь? Твой отец просто не пустослов.

— А почему когда он ест, то всегда держит вилку в левой руке? Он что, левша?

— Потому что так положено по этикету, а он хорошо воспитан. Старшие офицеры-подводники считаются на Флоте элитой. У всех у них прекрасное образование и хорошее воспитание. Кстати, вспомни, как ели Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

— Так это когда было!

— Хорошие манеры и в 21 веке не отменяются.

— Значит мы все с плохими манерами? Ты, я…

— Не продолжай! Правду говоря, мы действительно позволяем себе дома некоторые вольности, на которые подводники не имеют права.

— Почему?

— Только представь. В маленьком помещении, почти упираясь головой в потолок, сидит за столом десяток невоспитанных людей. Один ест правой рукой, другой — левой, невольно задевая соседа. Иной кладет на стол локти, тарелку чью-то опрокидывает. Найдется любитель чавкать или громко сморкаться в платок, не отходя от стола. Если ты находишься в такой компании долгими месяцами, ты просто свихнешься.

Вот вы с Сенькой и часа не проведете в комнате, чтобы не поссориться, все что-то делите. А моряки на подводной лодке не просто едят и спят. Они там работают с разными сложными механизмами и приборами. То есть должны быть очень собранными и внимательными. Несмотря на то, что им трудно дышать, запредельно жарко или холодно, рядом одни и те же лица, а над лодкой километры воды. А день у них ненормированный.