Сутки по командирским часам

«Нянькой» при трехлетнем малыше и сторожем при беседке была Руна — помесь московской сторожевой с отцом неизвестной породы. Размером она была в мать, но рыжая шерсть на морде смешно курчавилась, как у терьера. Руна приглядывала за Тимкой, как за собственным щенком.

Михаил Петрович вспоминал эти игры с ковром, примеряя к лесенке последнюю ступеньку, когда хлопнула калитка, и Тимка опрометью промчался в дом. Поскольку не в обычае мальчишки было быть таким деликатным и не совать любопытный нос во все, что его не касалось, Михаил Петрович помедлил минуту, а потом тяжело поднялся с колен и отправился вслед за племянником.

В доме было тихо, только в ванной шумела вода. Тимка сидел на краю ванны, рядом с которой валялись босоножки и пара грязных носков, и, как зачарованный, смотрел вниз. Михаил Петрович поглядел ему через плечо и увидал, как по желтоватой эмали алым языком стремительно расползается окрашенная кровью вода.

— Давай разворачивайся! — приказал Михаил Петрович и, став на одно колено, ловко принял в большие руки мягкие детские ступни.

Большой палец на правой ноге был основательно сбит, но ничего более криминального не наблюдалось.

— За индусов играл? Какого ты… кроссовки пожалел! Я ж вам с Зиной говорил, не покупайте белых! — сказал Михаил Петрович с укором.

Он приложил к пальцу салфетку из аптечки, снял с полки над раковиной бутылочку с перекисью и основательно промыл ранку. Потом взял в руки ножницы. Мальчик дернулся.

— Тихо! Чего испугался? Думаешь, палец отрежу?! Пластырь лучше подай. Сейчас заклеим это безобразие. Всего и дел!

«Вовка в таком случае прикладывал к ранке подорожник, из игры не выходил, но дома сразу же

обращался за помощью, — думал, вздыхая Михаил Петрович. — С Тимкой все сложнее. Случись что, виду не подаст, зато навыдумывает бог знает чего, будет таиться и геройски переживать. Вот сейчас ждет вестей от отца, хочет, чтобы Антон приехал и, в то же время, боится этого. И все молчком».

Когда любимая жена Михаила Петровича Зина возвратилась домой от подруги Насти, оба ее мужчины сидели в «Плезире» с новенькими ступеньками и дулись в «морской бой». Над головой у них белым светом сияла витая «экономная» лампочка, а на новенькой ступеньке дремала старушка-Руна, которая никак не могла оправиться после недавней тяжелой болезни.

Глядя на лампочку, Зинаида Васильевна опять подумала о Тимкином отце Антоне: «И как это он всю жизнь под водой живет и света белого не видит? И когда же объявится, чтобы с сыном повидаться?». Впрочем, мысль эта не задержалась у нее в голове надолго. Шел девятый час, и она срочно принялась прикидывать, разогревать ли ей к ужину гречневую кашу или приготовить сырники с таким расчетом, чтобы не возиться завтра утром с завтраком.

Михаил Петрович, по уличному Миша-бригадир, который в очередной раз промазав мимо хитро поставленного Тимкой линкора, в это время тоже думал о свояке Антоне Трубникове. После недавнего посещения военкомата мысли у него были тревожные. Что там с Каперангом и его подводной командой произошло так и не известно. Почему так долго не было от Трубникова вестей? Демобилизуют ли теперь Антона или дадут новое назначение, кто знает… Понятно только одно, всех их ждут большие перемены: и его самого, и Зину, и Кутика с закадычным дружком по всякому детскому озорству — Арсением Лозовым.

Когда три года назад Антон выбрался из своего далека, чтобы увидеться с сыном перед походом на новой подводной лодке, и тогда трудно было представить, что по его возвращению, с Тимкой придется расстаться. А ведь рядом еще был родной сын Вовка со своими проблемами. Теперь же и вовсе невозможно было представить себе жизнь без детей.

Ох, и трудная была у них встреча со свояком — подводником. Вернее знакомство. Михаил Петрович тогда бессонными ночами, как в шахматной игре, всякие комбинации мысленно разыгрывал, просчитывал на три хода вперед слова и поступки и за себя и всех своих домочадцев. И как Антона не обидеть, и Кутика от себя не оттолкнуть. И как Зину утихомирить, чтобы не дай Бог при мальце Надежду, сестру его — Тимкину мамашу, злым словом не поминала. И чтобы Володька со своими после армейскими загулами не показался свояку неподходящей компанией для малолетнего сынишки. Антон уже тогда подумывал в какой-то там интернат Тимку во Владивостоке отдать.

Проще всего было уладить проблему с Вовкой. Они всегда понимали друг друга с полуслова.

С Зиной тоже все решилось по-хорошему. Очень она Антона уважала. За образованность, особую какую-то военную обходительность с женщинами и чистоплотность. И красавец он был, чего уж там. Ни чета поселковым мужикам. Так что о Надежде она не злословила. Похоже, не из-за мужа или Тимки, а исключительно ради сочувствия к Каперангу.

Беда была только с Кутиком. От матери, когда Надежда оставила его трехлетним, он отвык сразу. Не очень-то был к ней привязан. Няню чаще вспоминал. А отца, все звал. По телевизору, если видел кого-то в морской форме, считай, пропала ночь. Зине не давался, хотя днем слушался ее охотно. С Вовкой любовь тоже была исключительно дневной. А вот засыпал только на руках у Михаила.

Но когда через три года Антон приехал повидаться с сыном перед поступлением его в школу, Тимку как будто подменили.

Как только появлялся Антон, парень глаз на него не поднимал, стоял столбиком, только руки двигались беспокойно: крутил в них что-то или тер друг о друга, пальцами шевелил. На все вопросы отца либо пожимал плечами, либо односложно отвечал: «да» или «нет». И то — шепотом. Вот всем своим видом давал понять, что отца не признает и общаться с ним не желает.

Может, если бы Антон приехал в форме, а не в новомодной гражданской куртке, Тимке легче было бы связать в своей детской памяти прошлое с настоящим. К тому же и времени у них не хватило друг к другу привыкнуть. И то сказать, пробыли они вместе всего неделю. Так что увидеться-то они увиделись, да не встретились!

Антон Трубников, которого с легкой Вовкиной руки все звали «Каперангом», ждал тогда выхода в море. И хотя он был очень расстроен тем, что сын его не признал, мыслями своими он уже был на своем очень Дальнем Востоке, где его экипаж атомной подлодки нового поколения готовился к походу. Потому решил душу себе не рвать, а с семейными проблемами разобраться, когда вернется.

Михаилу Петровичу многое хотелось рассказать Антону о шестилетнем Тимке. Что никакой он не дикарь и тихоня, а очень даже большой затейник.

Кукольный театр придумал. С Марусей Сытиной, кузиной, и Сенькой представления устраивают. «Синдбада Морехода» показывают. И много еще чего. Только иногда казалось, не нужно все это Антону. Что смотрит он на сынишку и не видит его, а все жену вспоминает, и рану на сердце бередит.

Так и прошла та единственная неделя. Днем вместе с Зиной Антон оформлял документы для школы, а по ночам почти не спал, курил на ступеньках, ждал, когда Михаил из ночной смены возвратится. Но и у них задушевной беседы не получилось. Трубникову и Михаилу Петровичу надо было поговорить о разводе, об опекунстве, но оба не знали, с какой стороны начать разговор. Решили отложить все до следующего приезда. Кто же знал, что подводная «Одиссея» каперанга Антона Трубникова продлится не пару месяцев, а три долгих года. В первые два они пусть и с опозданием, но еще получали от него короткие письма, а потом никаких вестей. Вот уж, действительно, «канул в воду».

Расставание было тягостным для всех, кроме Тимки. Потому что получилось так, как он задумал. А задумал он не понравиться этому молчаливому строгому человеку. Не дурачок он, Тимка, чтоб не понимать, кем ему этот Трубников приходится. А значит, если бы захотел, увез бы его с собой. От папы-Миши, Руны, Зины, Вовки, Сеньки Лозового. Вот уж нет!

Иногда Тимур вспоминал какого-то человека, которого ему очень не хватало. Но Тимка точно знал, что это был не этот… Антон. От Того пахло чем-то горьким, даже от пальцев. Но Тимке это нравилось. И еще Тот всегда смеялся, даже когда Тимур дергал его за пряди черных волос, похожих на жесткую траву.