Суворов

Приведем свидетельства с русской стороны. Один из участников штурма в воспоминаниях, названных «Похождения, или история жизни Ивана Мигрина, Черноморского казака», заявил: «Описывать Прагского штурма не буду — это известно по истории. Скажу только, что это была ужасная резня! Солдаты были озлоблены против поляков за истребление ими незадолго пред тем изменнически русского отряда в Варшаве. Солдаты резали кого ни попало и грабили весь день и ночь. Тогда существовала еще такая варварская система войны, и это не считалось преступлением».

Оценку человеколюбивого казака дополняют рассказы, записанные и опубликованные ранними биографами Суворова.

«Когда после взятья приступом укрепленного предместия Праги в октябре 1794 года присланы были из Варшавы к Графу Суворову депутаты, он принял их, сидя в палатке, разбитой на опровергнутом ретраншементе. Один отрубок деревянный служил ему стулом, а другой вместо стола. Простая куртка, на голове каска и сабля при бедре составляли всё убранство сего знаменитого победителя. Палатка была раскрыта.

Как скоро Граф увидел депутатов, то, не допуская до шатра шагов пятнадцать, пошел к ним навстречу и, сняв саблю, бросил в сторону, сказав: "Мир, тишина и спокойствие да будут впредь между нами". И с распростертыми объятиями принял депутатов, которые, видя кротость и благосклонность в полководце столько грозном, уклонясь пред ним, обнимали его колена.

Победитель, не допуская их до того, поднимал. Слезы радости текли как у него, так и у присланных. Все предстоящие сим были тронуты. Таким образом, сей непобедимый полководец умел внушать ужас мечом своим и покорять сердца своим человеколюбием».

Другой рассказ: «Некоторые советовали Графу Суворову задержать Графа Потоцкого яко главнейшую особу революции, вместо залога за Российских пленных. Но он отверг сей совет. "Непростительно, — сказал он, — употреблять во зло доверенность человека, вверившего себя мне. Да и какая надобность в залоге, когда и без того будут отпущены пленные"».

Как видим, всё совпадает с рассказом Збышевского. Расхождение в частностях не меняет сути: Суворов выказал большое снисхождение к побежденным. Под пером обличителя «москалей» он выглядит даже более великодушным и благородным. Не приходится сомневаться в правдивости свидетельств о самой капитуляции города. Верховный совет сложил свои полномочия, передав их Станиславу Августу. Король попытался вовлечь русского главнокомандующего в переговоры о мирных условиях, но получил в ответ заявление о том, что войны между Россией и Польшей нет, что Суворов — не министр, а военачальник, которому поручено сокрушить мятежников, и только из уважения к королю он откладывает ввод войск до 29-го числа.

Вавржецкий вывел войска из города, вывез 50 пушек и много амуниции, а также золото и серебро с монетного двора. Король поблагодарил Суворова за его образ действий и сообщил об освобождении русских пленных, а магистрат просил о скорейшем вступлении его войск в город. 29 октября суворовские войска торжественно вступили в столицу.

Один из ранних биографов полководца В.С. [Кряжев] повествует:

«При въезде в Варшаву встречен он был всем Магистратом, одетым в богатое черное платье. Главнейший из Магистратских чиновников подал ему на бархатной подушке позолоченные серебряные городские ключи, также хлеб и соль, и говорил краткую речь.

Граф принял ключи собственными своими руками, поцеловал оные и, подняв вверх, обратил взор свой к небу и сказал: "Благодарю Бога, что эти ключи не так дорого стоят, как…" — оборотясь к Праге.

Со слезами обнимал он всех членов дружеским образом. Народ, ободренный его великодушием, от радости теснился к нему. Некоторые падали пред ним на колени, многие простирали к нему руки. Одним он отвечал пожатием, а многих из тех, кои были поближе, обнимал».

Более подробно описал это событие участник кампании 1794 года Яков Михайлович Старков, ветеран русской армии, некоторое время прослуживший адъютантом у любимца Суворова князя Петра Ивановича Багратиона.

«29 октября рано утром народ в Варшаве покрывал крыши прибрежного строения. Все окна в домах были им наполнены, и тесные толпы его плотились по берегу реки Вислы. Они ждали нашего вступления, как тишины и покоя после землетрясения, после ужасной бойни. Ждали и молчали.

Мы были готовы как на парад. Всё вымылось, вычистилось и ждало повеления идти. Явились казаки исаевцы, одетые на славу, даже лошади их против обыкновения были вычищены. Прага наполнялась нашими войсками, колонны входили в нее с музыкою, с боем барабанов и с игрою на трубах…

Настал десятый час утра, и Александр Васильевич явился к нам. Громовое "ура!" воинов приветствовало отца своего. Он шибко объехал нашу колонну, здоровался с нами, и радостное лицо его утешило, порадовало наших. Тьма народу кипела в Варшаве.

По мановению великого всё двинулось вперед — к мосту. Военная музыка огласила воздух. Наша колонна под командою боевого генерала Ф.Ф. Буксгевдена вступила первая на мост. Вперед понеслись быстро Исаевцы. За ними двинулись баталионы егерей, Лифляндский и Белорусский, а затем и наш полк. За ним два эскадрона Ольвиопольских гусар, Киевские конные егеря и в заключение Ряжской пехотный полк. Полковая артиллерия была при полках.

Крик встречающего нас народа оглашал воздух: Wiwat! Wiwat Katarzyna! Wiwat Szuwarow! Wiwat Rusnacie! [30]

Перед самым входом с моста в город городские власти дожидались с хлебом-солью и с ключами города встретить великого. Ф.Ф. Буксгевден оставил при них своего адъютанта указать Победоносца. Мы шли в город на взлобье горы по улице. Народ покрывал крыши домов; окна и улицы были им полны. Он теснился возле взводов наших и пробегал в их промежутке. Многие — старость и молодость — целовали руки, даже платье офицеров.

30

Виват! Да здравствует Екатерина! Да здравствует Суворов! Да здравствуют русские! (польск.).

Александр Васильевич в простой куртке, в каске, с коротким мечом по поясу, ехал вслед за нашею колонною. Рассказывали после, что властелины Польши именем ее и именем короля поднесли хлеб-соль и ключи Варшавы победоносному, милосердному полководцу; приветствовали его со слезами, обнимали колена, целовали его ноги, даже стремена седла его, и повергали участь Польши в его милосердие.

Александр Васильевич, тронутый до глубины души, с навернувшимися на глазах слезами принимая хлеб-соль и ключи, возвел глаза свои к председящему превыше небес Богу милосердному, внутренно благодарил Его величие, что это вступление без крови и слез. От преизбытка чувств своих он мог только сказать представшим властям: "Мир, целость вашего имущества и спокойствие дарует вам Всемилостивейшая наша Государыня Царица".

После того войска двинулись вслед за нашею колонною, и представители ехали с величайшим нашим полководцем. Виват, ура народа рассекал воздух и оглашал всю Варшаву. Между этим радостным криком слышны были хриплые голоса: Niech bedzie jak bedzialo! Niech zye Polska! (т. е. пусть будет так, как было! Да живет Польша!). Это был отклик издыхающего республиканизма и любви к Отечеству, любви людей, которые не умели истинно любить отечества. (Это замечание было делано тогда умными нашими офицерами.)