Суворов

Незатейливая, сжато излагавшая события книга Антинга в течение десяти лет оставалась самым полным источником сведений о жизни и деятельности великого полководца. Биограф сохранил для потомков драгоценные свидетельства, рисующие облик героя книги, которому шел 65-й год:

«Телесные немощи и припадки ему вовсе не известны. Причиною тому не что иное, как привычка от самой молодости к строгой и суровой жизни; крепкое телосложение и великая во всём умеренность…

Летом и доколе погода позволяет, живет и спит в саду в палатке. Одевается в несколько минут; наблюдает чрезвычайную опрятность; моется и, когда не препятствуют обстоятельства, обливается холодною водою по нескольку раз на день. Носит всегда мундир, никогда не носит шлафрока, сюртука, перчаток, плаща или шубы».

Пока тома первой биографии Суворова готовились к печати, обостренный интерес к его личности удовлетворяли портреты.

«Страсть к портретированию была чужда Суворову, — отмечает А.В. Помарнацкий. — Те портреты, которые были исполнены с натуры, писались не по его инициативе, а иногда и без его ведома».

Сравнительно большое число изображений Суворова, созданных в Варшаве в 1795 году, было обусловлено пребыванием в польской столице многочисленных живописцев, скульпторов, миниатюристов — по большей части иностранцев, состоявших на службе у короля Станислава Августа — любителя искусств. Скульптор Джакомо Мональди исполнил мраморный бюст полководца в фельдмаршальском мундире, с Андреевской лентой, бриллиантовым эполетом, орденскими звездами и крестом Александра Невского. «Движение правой руки, полускрытой драпирующим нижнюю часть бюста плащом, — пишет Помарнацкий, — позволяет угадывать в ней полководческий жезл — знак фельдмаршальского достоинства. Голова Суворова, с высоко взлетевшими бровями и резко обозначенными морщинами, дана в энергичном повороте… Этот образ, подчеркнуто патетический и несколько театральный, очень далек от нашего представления о "солдате-полководце", чуждом всякому позерству… но автору удалось очень живо передать насмешливое "задиристое" выражение подвижного лица Суворова, что придает бюсту большую убедительность и отводит ему заметное место среди других прижизненных изображений полководца». Исследователь убедительно доказывает, что заказчиком была Екатерина II, оплатившая работу скульптора и доставку бюста из Варшавы в Петербург. Но спрос на изображения фельдмаршала был большой. Наиболее доступным способом «увидеть» первого полководца Европы была миниатюра. И француз Карл Бекон (Бишон), содержавший в Варшаве школу рисования, выполнил целую серию миниатюр, на которых Суворов изображен то в мундире, то в белой рубашке, но обязательно с фельдмаршальским жезлом.

«Лицо Суворова на миниатюрах Бекона, — отмечает Помарнацкий, — охарактеризовано одинаково: оно покрыто многочисленными глубокими морщинами на лбу, около глаз и рта, волосы редкие, изогнутые брови высоко вздернуты, веки тяжелые, припухшие, губы плотно сжаты. Словом, это лицо очень старого человека, на которое время наложило свою резкую неизгладимую печать». С этих миниатюр были сделаны гравюры, широко разошедшиеся в европейских изданиях, посвященных как самому Суворову, так и России.

К варшавскому периоду относятся два уникальных рисунка. Художники А. Лорман и А. Орловский изобразили Суворова на маневрах в белой рубашке, раздуваемой ветром, солдатской каске, низеньких сапогах, скачущего во весь опор. Глядя на стремительного всадника, не скажешь, что ему шел 65-й год — столько в нем жизненной силы и бодрости.

Были и другие рисунки, выполненные с натуры. Живописец, рисовальщик и гравер Жан Пьер Норблен де ла Гурден (Ян Петр Норблин), родившийся во Франции, был приглашен в 1772 году в Польшу учителем рисования молодых князей Чарторыйских, представителей одной из самых могущественных польских фамилий. Мать последнего короля Польши была урожденной Чарторыйской. Тридцать лет жизни в Польше сделали Норблина «вполне поляком и патриотом». Профильный рисунок головы Суворова сделан с натуры, по словам Помарнацкого, «рукою художника, склонного к гротеску, да к тому же рукою недружелюбною». И хотя, по мнению исследователя, сходство с изображением Суворова на измаильской медали неоспоримо, «черты утрировки в наброске Норблина очевидны: утрирована форма носа, излишне выпуклым сделан лоб, рот полураскрыт, подчеркнута небритость лица». На втором рисунке Норблина профиль полководца помещен среди «зарисовок казаков и гренадеров в потемкинских шапках — наглядное свидетельство, что голова Суворова была зарисована с натуры… в момент, когда полководец находился среди своих войск». И снова перед нами шарж. Есть и третий рисунок, в котором художник переработал свои наброски: «брови полководца нахмурены, рот крепко сжат, форма носа стала более правильной, волосы развеваются… Рядом изображены пылающий факел, кинжал, копье с извивающейся вокруг него змеей и маска Горгоны — атрибуты, долженствующие напоминать об ужасах ночного штурма Праги».

Однако блестящий рисовальщик не устоял перед искушением и оставил нам великолепные документальные свидетельства пребывания Суворова в Варшаве. «На Саксонской площади в самом центре столицы изображен парад войск. На переднем плане слева строй гренадеров в "потемкинских" шапках… В центре можно различить фигурку командующего парадом Суворова; слева от него два барабанщика, позади группа штабных офицеров… Как к привычному зрелищу относятся к смотру варшавяне, огибающие площадь; непринужденно расположились перед строем гренадеров две собаки. Низкие облака передают ощущение промозглой погоды, обычной для варшавской зимы» — так описывает рисунок Помарнацкий. К общему плану парада на Саксонской площади художник прибавил два средних, в высшей степени интересных: «Суворов изображен в фас, без мундира, в широкой свободной рубашке, гренадерской солдатской шапке и низких ботфортах со шпорами; дирижерским жестом обеих рук он, очевидно, поясняет какие-то словесные поучения. На другом рисунке Суворов изображен в профиль; одежда и жест приподнятых рук на обоих рисунках одинаковы». Помарнацкий сопроводил эти рисунки воспоминаниями француза Дюбокажа, которые позволили «дополнить и оживить» парад на Саксонской площади.

Маркиз Дюбокаж представляет Суворова страстной, чувствительной натурой, человеком твердого характера и железной воли, которая замечательно сочеталась с искренним добродушием, простотой, скромностью и благочестием: «Физическое сложение сходствовало совершенно с его оригинальностью. Он был маленького роста, телосложения слабого и, казалось, с виду деликатного, но природа одарила его крепким, сильным и нервическим темпераментом, который вследствие его воздержаний, строгой и деятельной жизни постоянно укреплялся. Вообще Суворов был мало знаком с болезнями, мог вынести любую усталость больше, нежели другой более крепкого сложения».

Он закалил тело и дух, личным примером учил переносить тяготы военной жизни, не бояться холода. Дюбокаж повествует, как в январе 1795 года на плац-параде в Варшаве фельдмаршал держал речь перед войсками:

«Холод был ужасный. Суворов, одетый по обыкновению в канифасный белый камзол, явился посреди каре и начал свою речь. Но, заметив, что многим казалась она слишком длинною по причине чрезмерного холода, продолжал ее нарочно более двух часов.

Все генералы, офицеры и солдаты разошлись по квартирам почти замерзшие, с простудою, насморком и кашлем. Один Суворов оставался невредим, и редко видал я его столь веселым: во всех горницах раздавался громкий кашель; но эта музыка веселила его до крайности. Он смеялся от души и был весьма рад, что подал солдатам своим пример неутомимости и научил их презирать суровые зимние морозы».

Зарисовки Норблина вкупе с рассказом Дюбокажа, словно маленький документальный фильм, дают представление о живом Суворове. Их удачно дополняют воспоминания племянника последнего польского короля. Князь Станислав Понятовский в 1791 году смело выступил на сейме против новой конституции, подвергся обструкции и был вынужден покинуть родину. В апреле 1795-го он отправился из Рима в Петербург хлопотать о своих секвестированных имениях и по пути остановился в Варшаве.

«В моем загородном доме жил Суворов, и, желая взглянуть на первый, я не мог избежать последнего. Но где я увидел его? В чулане, где для меня приготовляли кофе.

Он пошел мне навстречу и сказал: "Мне совестно, что вы находите меня здесь, но зато посмотрите, как я содержу ваш дом".

Действительно, вся хорошая мебель была составлена по его приказанию в сарай. Нигде не было ни столов, ни стульев, а в той маленькой комнатке, где он занимался делами, стояли лишь стол и два стула, такие, каких не найти и в самом жалком кабаке.

Так как он давно знал меня, он вполне естественно сказал мне: "Мы не можем избежать войны с Францией, и мне поручат вести ее"».

Суворов внимательно следил за потенциальным противником, разбирал его возможности — и чисто военные, и духовные. Поражают его оценки противоборствующих сторон — французских роялистов и революционеров.

«Однажды в Варшаве на параде, — вспоминает Дюбокаж, — Суворов подходит ко мне, берет за руку и, отведя в сторону, говорит мне: "Петр Гаврилович, слушай, брат, я хочу писать к Шаррету [31] , ты ему скажешь, что я дивлюсь ему, что я его поздравляю; слава Богу, честь ему… Ты мне принесешь вечером письмо, я его подпишу".

31

В начале 1793 года в ответ на декрет Конвента о призыве в армию трехсот тысяч человек в северо-западных департаментах Франции начались контрреволюционные выступления. Наибольшего успеха повстанцы добились в департаменте Вандея в мае—июне 1793 года. Франсуа де Шаррет был одним из самых талантливых предводителей вандейцев. (Прим. авт.)

Потом, сделав несколько вопросов касательно его, окончил так: "Если ему удастся, то он будет великим человеком".

Но, кажется, он не совсем верил в успех, потому что вечером, когда я подал ему письмо для подписи, он спросил меня, каким образом я могу доставить письмо. Я ответил, что Шаррету весьма лестно будет получить его чрез русского офицера, и так как это поручение сопряжено с опасностью, то это мое дело.

Он задумался, потом сказал: "Я не хочу тебя посылать, потому что не предвижу ничего прочного в Вандее; каждую минуту можно ожидать его гибели"».