Суженый смерти

Мостик, на который ступила нога Ефима, был недлинным, основательным и широким, сколоченным из ошкуренных осиновых плах. Ровный настил моста скрывал под собой реку, а не тот ручеек, который казался поначалу. Река завораживала и пугала одновременно. Не широкая, всего метров двенадцать, протекающая между двух обрывистых, невысоких берегов, она отличалась медленным, но заметным течением, изобличающим скрытую под водой глубину. Да и вода ли текла в реке? Ефим подумал, что нет. Судя по цвету и теплому запаху, это была кровь. Не совсем обычная, темнейшая, черно-красная, но кровь. Мост выводил на другую сторону, которая утопала в зарослях калины. Теперь казак понял, куда попал, и почему в сказах старины река нарывалась Рябиновка, а мост Калиновым. Калина низко склоняла свои ветки, поклоняясь страннику, смиренно жалуясь на свою жизнь, и рассекала черный лес то тут, то там возникающими в сумерках неровными, рублеными ранами кустов. Мрачная картина довершалась стоящей на берегу старой, срубленной из толстых бревен избушкой, которая вросла в землю и немного покосилась. Узкое окно, в полуметре от уровня почвы, не подавало признаков жизни. Мох облепил это строение, почерневшее от времени, и оставил нетронутым только низкое крыльцо, выходящее на дорогу.

На крыльце стояла сгорбленная фигура невысокого худенького старика, которого, казалось, может опрокинуть налетевший чуть более сильный, чем обычно порыв ветра. Опирался старик на посох - суковатую палку, рукояткой которой служила вырезанная голова волка. Длинные белые одежды, кристально чистые, напоминающие то ли мантию, то ли рясу, скрывали все тело, оставляя открытыми только загнутые носки сафьяновых, красных сапог. Не смотря на расстояние, Ефим рассмотрел черты лица. Синие, глубокие, холодные глаза глубоко запали в глазницы. Их окружали косматые седые брови. По всему лицу трещинами расходились глубокие морщины. Длинный нос, как клюв, ниже которого спрятались тонкие губы широкого рта и раздвоенный волевой подбородок довершали портрет. Рот оскалился в улыбке, обнажив белые, ровные и острые зубы челюстей, с длинными клыками, которым могла позавидовать любая собака.

– Остановись, - раздался сзади хриплый голос.

От неожиданности Ефим подпрыгнул в воздух, испугавшись, но быстро справился с собой. Он повернул голову на голос и увидел позади себя усатого мужчину с длинным оселедцем, одетого в красные шелковые шаровары и черную суконную свитку, из-под которой выбивалась широкая белая льняная рубаха.

– Дядя Грицко!
– голос Ефима прозвучал шепотом. Он стоял и не верил своим глазам.
– Но ты же умер.

– И ты тоже, - мужчина заключил Ефима в крепкие объятия.

– Ты как-то моложе выглядишь, чем когда я хоронил тебя.

– Моложе. Здесь все по-другому. И время по-другому течет.

– Мы на том свете?
– Ефима передернуло.

– Это Навь, мир мертвых, - дядя Грицко нахмурился и поежился от холодного ветра.

– Я представлял себе все другим. Где серафимы или пламя?

– Здесь этого никогда не будет. Навь - мир некрещеных...

– Но и ты, и я крещенные!
– удивлению казака не было предела.

– Потому и я, и ты в этом мире гости. Но я дальше моста не пойду, нельзя. А тебе предстоит путь к Алатырь-камню.

– Зачем?

– Она просила меня прийти к тебе и помочь советом.

– Марья?
– у Ефима от радости сперло дыхание.

– Мара. Владычица этого мира, - Грицко осуждающе посмотрел на своего воспитанника.
– Я тебя не для того растил, чтобы ты жену и детей оставил при виде красивой колдуньи.

– Дядя, ты...
– Ефим набрал полную грудь воздуха для возражения, но его перебили самым спокойным тоном, какой только мог быть.

– Ладно, что сделано, то сделано. Не за тем я здесь. А чтобы помочь тебе. Возьми, - он протянул тканевый сверток.
– Здесь венок из полыни. Надень его на голову и не снимай. На шею повяжешь мешочек, в нем головка чеснока. В карман засунешь корень петрова креста. Крест на тебе?

– На мне.

– Не снимай его ни в коем случае, что бы не происходило. Будут просить посмотреть - не давай. Понял?

– Понял, дядя.

– Не крестись и не упоминай святых. Молитв не твори. Понял?

– Понял.

– Как бы страшно не было, вида не кажи, и не смотри за спину, когда уйдешь от старика, пока не дойдешь до камня.

– А зачем она просила меня именно к тому камню прийти?

– Не перебивай. Забуду что-нибудь. Так вот, старик - это сторож моста, он спрашивать будет, как оказался здесь, раз крещен. На вопросы отвечай правду, будь вежлив, в дом не заходи. Даже если будет говорить, что обидится, все равно не соглашайся. Угощать будет - не ешь и не пей, как бы его это не обижало. Спроси про дорогу к камню. Запомнил?

– Запомнил.

– До камня будешь идти через лес. Дорога сама к нему выведет. На камне будет сидеть ворон. Скажи ему, кто тебе нужен, он позовет.

– А кто мне нужен?

– Мара тебе нужна. Совсем голову потерял, что ли? Она все расскажет, зачем звала. В свертке крынка, завязанная в платок. Не открывай ее сам. Дашь старику при встрече. Вот и все, наверное.

– Дядя Грицко, мы увидимся еще?
– голос казака дрогнул.

– Увидимся, я думаю, - он подбодряюще улыбнулся.
– Не стой, иди. Прощаться не будем. Венок и чеснок надень сразу, пока на мосту. Потом поздно будет, старик уже увидит тебя.

Они обнялись, Ефим молча хлопнул по плечу дядю, и проводил взглядом до самых ворот из дубовых стволов. Теперь ничего не оставалось, кроме как развернуться и продолжить путь. Идти было недолго. Казак приблизился к старцу, готовый к чему угодно, нервный и сосредоточенный, потому как вся ширма старого и немощного тела скрывала в себе что-то поистине демоническое и пугающее. Гость поздоровался первым, как того требовала вежливость, и завязался разговор.

– Здравствуй, дедушка, - немного наклонив голову в знак приветствия, сказал Ефим.

– Здравствуй, гость. Каким ветром?

– По судьбе так назначено. Возьми, тебе передали, - он отдал старцу крынку, замотанную в платок.

– Дорогой гость с дорогим подарком, - произнес старец, развернув презент и вынув на свет сердце. В анатомии казак не разбирался, но ему показалось, что сердце человеческое. Старец с невероятной быстротой вонзил в сердце зубы, и оторвал здоровенный кусок, который пережевал с утробным урчанием. Ефим понял, зачем Грицко дал указание повесить на шею чеснок. Просто, чтобы участь подарка не постигла и самого гостя. Он подождал, пока старец расправится с сердцем, и заметил, что тот, когда вытер от крови губы, немного помолодел. Он так же был стар, но сгорбленная спина стала прямее, морщины уже не настолько глубоко пронизывали лицо, и во всей фигуре почувствовалось что-то молодецкое и быстрое.

– Все для тебя, дедушка, - подытожил Ефим, в ответ на любезность старца.

– Ну а теперь поговорим. Проходи в дом, чаю заварю, - старик приглашающе отвел руку в сторону крыльца.

– Спасибо за приглашение, но в другой раз. Времени не так уж и много, - вежливо отказал казак.

– Жаль, - произнес старик и печально добавил: - Гости редки у меня, не с кем парой слов на старости лет перекинуться. Одиночество хуже смерти.

Это было произнесено с настолько горькой и проникновенной интонацией, что у Ефима сочувственно сжалось сердце, и он был готов принять предложение старика, но вспомнились слова Грицко о стороже и его приглашениях. К тому же казак приметил в глубине глаз что-то настолько хищное и кровожадное, что отправился бы лучше в гости к голодному медведю, чем к старику.

– К сожалению, не могу, - еще раз отказал он старику.

– Тогда хотя бы чарку вина или киселя выпей, наверное, жажда с дороги мучает? Я сюда тебе вынесу, - гостеприимно изрек старец.

– Нет, спасибо, не хочу, - произнес Ефим, хотя почувствовал, что от жажды в горле и на самом деле резко пересохло. Но он стойко решил держаться, подумав, что дядя не зря приказывал отклонять эти предложения.

– Не голоден ли? У меня все что угодно есть в погребе. Любые блюда за пять минут будут приготовлены.