Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Несмотря на это, Ат-Турейфи постоянно изумлял людей своим превосходством и отличным исполнением той работы, которую сам выбирал. История Вад Хамида знает за ним героические поступки, не получившие, однако, должной оценки, ибо, едва сделав доброе дело, он перечеркивал его результаты, совершая что-нибудь такое, что люди считают постыдным. Его словно не интересовало, сочтут его поступок хорошим или дурным. Люди не знали, как к нему относиться, и смотрели на него со смешанным чувством восхищения и опаски.

Ат-Турейфи продолжал:

— Людям нужен лидер, который сознает свою роль. Махджуб же вел себя, как шейх кочевых арабов. Шума много, а дела пет. Я знаю, Махджуб твой близкий друг, но это правда.

Я вспомнил, что во время большого наводнения, вызванного разливом Нила, он спас едва не утонувшую Амуну Бинт Ат-Том. Он не спал целую ночь, плавая между островом и берегом реки: здесь освободит привязанную кем-то корову, там соорудит запруду, в третьем месте поднимет оказавшиеся в воде вещи или протянет руку помощи человеку, молящему о спасении. Утром, когда люди, опомнившись, начали все вместе бороться с наводнением, он спал у себя дома. Они стали говорить, подсчитывая тех, кто пришел, и тех, кто отсутствовал:

— Глядите, каков Ат-Турейфи, сын Бакри. В такой день, когда все люди работают, он знай себе дрыхнет дома.

Амуна Бинт Ат-Том рассказала им, как было дело. Но они отказались ей верить. Саид Накормивший Женщин говорил, когда они собирались вместе:

— Клянусь истинной верой, Ат-Турейфи — прекрасный человек, а вы — слепцы.

Вад аш-Шаиб саркастически усмехался вместе с другими и говорил:

— Накормивший Женщин делает рекламу сыну Бакри. Этот несчастный и сорвиголова сошлись друг с другом.

Несмотря на все это, в один прекрасный день они собрались под большой акацией в центре городка и избрали Ат-Турейфи своим вождем.

Сейчас Ат-Турейфи продолжал свою речь:

— Родство и дружба не имеют никакого значения. Все дело в принципах.

Я спросил его:

— А какие у тебя принципы?

Он ответил, как мне показалось, заносчиво; впрочем, я мог и ошибиться:

— Мои принципы в том, чтобы освободить этот город из тенет отсталости и косности. Нужно идти в ногу с цивилизацией. Наш век — век науки и техники. — Потом, вызывающе посмотрев на меня, он спросил: — А как относишься ты к тому, что сейчас происходит?

Я засмеялся. Его разозлил мой смех, и он, как мне показалось, с еще большей надменностью сказал:

— Это дело серьезное, таким не шутят. Ну, какую позицию ты занимаешь?

Мне так хотелось поддразнить его, немножко над ним поиздеваться, но я сдержался и ничего не ответил. Вероятно, он не знал причин, заставлявших меня относиться к нему с особого рода симпатией. Ведь он — сын Марьям и мог быть моим сыном, если бы мой дед не сказал тогда «нет». Марьям встала на сторону своего брата, выступив против сына, покинула дом и поселилась у Махджуба, хотя Ат-Турейфи был ее первенцем, которого она очень любила и которым гордилась. После этого она уже с ним не виделась. А когда наступил месяц имшир, она умерла, и мы ее похоронили ранним вечером, перед заходом солнца. Скорбной была эта картина. Я никогда не видел мужчины, который плакал так, как плакал Ат-Турейфи. Мы втроем — Вад ар-Равваси, Абдель-Хафиз и я — удерживали его силой, чтобы он не прыгнул в могилу вслед за матерью. Несчастный. Он тоже способен страдать. Человек, как бы далеко ни завело его честолюбие, всегда остается сыном женщины. Возможно, Ат-Турейфи увидел, как эти мысли отразились на моем лице. Он внезапно выпрямился, потушил зажатую в руке сигарету и заерзал на стуле. Потом тихо вздохнул и, потупившись, стал рассматривать землю. Я спросил его как можно мягче:

— Ты помнишь то раннее утро в имшире?

Он вскинул голову и встревоженно посмотрел па меня:

— Какое утро?

— То памятное раннее утро, когда мечеть неожиданно заполнилась молящимися после похорон Марьям.

Он снова потупился, уставившись в землю, и ничего не ответил. Я продолжал:

— Мы вынесли тебя с кладбища без чувств. Ты это помнишь?

— Нет, не помню, — резко ответил он.

— Ты потерял сознание, когда стоял у края могилы, и очнулся ранним утром от плача молящихся в мечети. А перед самым пробуждением тебе приснился сои. Припоминаешь?

Он сердито возразил:

— Нет, не припоминаю.

Я сказал ему:

— Во сне ты услышал голос.

— Не слышал я никакого голоса, — снова возразил он.

— Тебя позвали.

— Никто меня не звал, — почти закричал он.

Я напомнил ему:

— Разве ты забыл, что произошло в то утро? Помнишь, как плакали собравшиеся на молитву? Помнишь, ты рыдал так, что твоя душа едва не рассталась с телом?

Он поднял голову и с видимым усилием стал припоминать. Прежней уверенности в нем yжe не чувствовалось. Дрогнувшим голосом он сказал:

— Не помню.

Возможно, я поступил с ним жестоко. По одной из причин моего возвращения в Вад Хамид было желание узнать правду пока не поздно. Я тоже преодолел этот мост, тоже похоронил многое из того, что было мне дорого, и видел, как повое растет на месте старого. Необходимо во что бы то ни стало понять связь между обеими половинами целого. Я заговорил, хотя, наверно, мои слова причиняли ему боль:

— Я расскажу тебе, что произошло. К тебе явился посланец. Ты бессознательно встал и последовал во тьме за ним. Потом тьма расступилась, и ты увидел з'aмок. В нем то загорались, то гасли огни; следуя дальше за посланцем, ты неожиданно услышал звуки пения и танцев. Как будто среди этого мрака кто-то устраивал торжество. Двери замка распахнулись, и ты стал проходить один коридор за другим, пока не очутился в просторном, ярко освещенном зале. В центре зала был один человек в двух лицах. Он радушно встретил тебя и произнес: «Добро пожаловать, Ат-Турейфи, сын Бакри. Милости просим, новый вождь Вад Хамида». Он усадил тебя справа, а может быть, слева от себя, и тебе поднесли вина.

Пробудившись, ты услышал, как Саид Накормивший Женщин зовет на утреннюю молитву. Его голос потряс тебя, воскресив твои былые радости и печали. Ты отправился в предрассветные сумерки, не зная, какой это день — вчера, сегодня или завтра, — и не ведая куда. Ты увидел толпу людей, которые собрались без причины и без зова, словно тебя ожидали. Ты вспомнил людей, собравшихся около могилы в предзакатный час, и толпу под большой акацией в центре города поздним утром. Ты как будто увидал первое утро, за много-много поколений до того, как родился ты, твой отец и дед. Люди сновали туда-сюда в поисках неизвестно чего. Ты и Бендер-шах держали в руках нити хаоса, пребывая одновременно в центре его и над ним.

Был странный пир. Ты плакал вместе с людьми. У окна, то появляясь, то исчезая, стоял незнакомец. Я спросил тогда: «Вы видели человека, который был здесь?» Некоторые люди сказали «да», ты сказал «нет». Ну как, вспоминаешь?

Мы надолго замолчали. Выражение его лица, как небо, на котором то собираются, то рассеиваются тучи, каждую минуту менялось. Я сказал, смеясь, что уступаю ему, потому что он — сын Марьям. Он тоже засмеялся, как я и ожидал.

Я произнес:

— Теперь я отвечу на твой вопрос. Мое отношение ко всему этому, как ты видишь, сложное.

Он снова стал или почти стал прежним Ат-Турейфи. Посмотрев на часы, он поднялся, чтобы уйти. Я еще раз поразился необыкновенному сходству между ним и Махджубом. Манера стоять и сидеть, смех, выражение глаз, жесты — все было общим. В нем не было ничего от матери. Ат-Турейфи приходил звать меня в свой лагерь. Ему это не удалось, но он, возможно, как и я, что-то понял. Направляясь к двери, он сказал:

— Я тоже отвечу тебе. В то раннее утро мне являлись видения и я слышал голос, но все было не так, как ты описываешь.