Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

12

По словам Мохтара Вад Хасаб ар-Расула, это произошло много лет тому назад в месяц имшир.

Еще до того, как занялась заря, отец Мохтара Хасаб ар-Расул, оросив водой шесть грядок, снял ярмо с шеи своего быка. Маленький костер, который он разжег из веток акации, скрашивал его одиночество и давал немного тепла. В ту ночь он был около сакии совсем один. Он то шагал вслед за своим единственным быком, то бежал, чтобы преградить доступ воде к уже орошенной грядке и направить ее на грядку, еще не получившую влаги. Мужчин тогда не хватало. Отец Мохтара отвязал быка от колеса сакии и повел его в расположенное неподалеку стойло. Около костра он, однако, остановился, вглядываясь в его слабое пламя, отражавшееся на поверхности воды. Внезапно послышался всплеск, словно из воды всплыл крокодил. Хасаб ар-Расул взглянул и увидел, как на волнах заколыхался отблеск костра. Он посмотрел снова и вдруг заметил, как из реки на него надвигается какая-то темная масса.

Вот как, по словам Мохтара, его отец Хасаб ар-Расул рассказывал об этом:

Я увидел, как из реки до самого неба поднялась темная туча, затмившая и свет костра на берегу, и занимавшиеся на горизонте проблески зари. Я почувствовал, что погибаю и куда-то падаю. Падая, я вспомнил, что совершил омовение перед утренней молитвой, и сила его продолжает действовать. Я начал приходить в себя, вспоминая священные буквы из Корана и бессознательно их повторяя, как это делают неграмотные люди: «Яс, ха-мим, кяф, лям, мим, каф, сад, аин» [61] . С каждым звуком я поднимался все выше и выше, пока не вернулся на то место, где находился вначале. Сердце у меня бешено колотилось, пот лил ручьями. Только господь ведает, что я чувствовал в то время. Я увидел, как темная туча превратилась из скопища шайтанов в одного, и сказал себе: «Тот, который защитил меня от зла многих, защитит и от зла этого единственного». Я осмелел и, проглотив слюну, сказал великану, стоявшему в воде между небом и землей: «Мир тому, кто следует праведным путем». Он не ответил на мое приветствие и продолжал ступать по воде, направляясь к тому месту, где я стоял. Я многократно повторил «Во имя аллаха» и «На все воля аллаха» и вдруг почувствовал, что в мое сердце спустился ангел мира. Я сразу нашел слова, которые пропали у меня с языка и выпали из сердца, и спросил его:

61

«Яс ха-мим, кяф, лям, мим» — и т. д. — буквы и сочетания букв арабского алфавита, встречающиеся в Коране, смысл которых неясен. Используются как заклинания.

— Ты шайтан или человек?

Он встал передо мной и, посмотрев на меня с высоты в сто фарсахов [62] , ответил по-арабски, но с чужеземным выговором:

— Шайтан.

Мои маленькие страхи слились в один огромный ужас. Мои уши, словно они были до этого закрыты, широко раскрылись, и в ударах волн о берег мне послышались раскаты грома. Я спросил его:

— Если ты шайтан, то откуда идешь?

Он ответил, и в этом ответе еще больше проявил свое умение говорить по-арабски, хотя и с чужеземным выговором:

62

Фарсах — старинная мера длины (2250 м).

— Из того места, откуда приходят шайтаны.

— А откуда приходят шайтаны?

— Издалека, из-за моря.

— А почему ты сюда пришел?

— Потому что я голоден.

Мой страх сразу же рассеялся, как рассеиваются облака на небе. Я сказал про себя: «Шайтан, и чтобы был голодным, — с этим не может согласиться человеческий разум. Или он слабосильный, никуда не годный шайтан, или человек, подобный мне». Я засмеялся и услышал, как раскаты моего смеха достигли противоположного берега и возвратились назад. Я сказал ему, почувствовав себя прежним Хасаб ар-Расулом в прежнем городе Вад Хамиде перед восходом солнца:

— Эх, брат. Шайтан — и голодный? Аллах свидетель, ты такой же человек, как и я.

В это время он уже вышел из воды, и я как следует разглядел его. Был он белокожий, рослый, с зелеными глазами, как я увидел при свете костра, а в остальном такой же человек, как я или ты. Он проговорил:

— Глупец! Разве шайтаны приплывают по Нилу? Я голодный и уставший человек. Много дней и ночей мои глаза не вкушали сна, а мой живот не вкушал пищи.

— Добро пожаловать, — сказал я ему, — милости просим, тысяча приветов чужестранному гостю, идущему из божьей страны. Ты прибыл в такое место, где накормят голодного и дадут отдых уставшему. (В это время, как я уже сказал, я снова стал прежним Хасаб ар-Расулом, отцом Мохтара Вад Хасаб ар-Расула аль-Хамджана, бесстрашным храбрецом и защитником всех сирот.) Огонь у нас не затухает и гостеприимство не убывает. Один аллах знает, как мы живем. У нас одна кормилица — коза, и единственный бык без коровы. Нет у нас ни осла, ни ослиного седла. Живем мы в шалаше, еще не построили дом из глины. Есть у меня сын Мох-тар — грудной младенец. В доме нет ни масла, ни мяса, только немного проса. Сеем хлеб и ждем, что бог подаст.

Маймуна, мать Мохтара, приготовила просяную кашу, добавив в нее немного молока. Я старался есть медленнее, чтобы больше досталось гостю. В те времена мы не знали ни чая, ни кофе. Пили настой из травы с молоком, финиками и топленым маслом. Никаких таких разносолов у нас и в помине не было.

Мужчина ел с жадностью, а я громким голосом славил аллаха, словно один съел целого теленка, — может быть, господь наполнит своим благословением место, оставшееся пустым в животе гостя. Он отрыгнул, не восхвалив и не поблагодарив создателя. Я разглядел его еще раз: лицо как вырубленное из камня, а нос как у орла. Зубы как у доброго коня. Зеленые глаза, словно бирюза. Велик промысел господень! На нем полосатая форма, как у турецкого солдата, вся рваная и мокрая, с пятнами крови. Еще была у него коробка. Я спросил его, что в ней. Он, смеясь, ответил:

— Эликсир.

Я по стал пускаться с ним в долгие разговоры: после того, как он поел и попил, я повел его в мечеть, которая в те времена была простой глинобитной хижиной, окруженной соломенной оградой. Мы все были в родстве друг с другом, и наши дома стояли бок о бок. В пред-полуденное время мужчины собрались в мечети, чтобы познакомиться с невиданным гостем, и каждый принес, что мог: один — фиников, другой — молока, третий — фасоли, четвертый — похлебку. Мой дядя Махмуд — самый состоятельный из нас — зарезал двух куриц. Ради гостя мы пообедали раньше положенного срока. После обеда я рассказал им всю историю, и мы начали его спрашивать, кто он такой и откуда родом. Мой дядя Махмуд первым задал ему вопрос:

— Как тебя зовут?

Потупившись, незнакомец надолго задумался. Мы переглянулись: чего думать над таким простым вопросом? Спустя некоторое время он ответил:

— Не знаю.

Мой дядя Махмуд, как и все мы, страшно удивленный, спросил:

— Разве может человек не иметь имени?

Незнакомец возразил:

— Несомненно, у меня было имя. Не знаю только точно: Бахлюль или Бахадур, Шах или Хан, Мирза или Мирган.

Я подумал: «Все это имена джиннов, аллах не дозволяет носить такие прозвища людям», и спросил его:

— Ты кто: мусульманин, христианин или иудей?

Он снова задумался и после долгой паузы сказал:

— Конечно, я исповедовал религию, по какую, не знаю.

Тогда Абдель-Халик Вад Хамад, который отличался раздражительным характером, сердито спросил:

— О незнакомец! Разве есть такой человек, у которого не было бы религии? Может, ты поклоняешься огню, или пеплу, или рогатой корове? Скажи нам.

Я засмеялся:

— Разве мы уже установили, что он человек? А что, если он шайтан?

Рахматулла Вад аль-Кяшиф, тоже засмеявшись, произнес:

— В наше время все возможно.

Мы снова обменялись взглядами. Я чувствовал себя лично ответственным за незнакомца. Он же молчал, ничего не отвечая. Я спросил его:

— Ты помнишь, откуда пришел?

Он тотчас ответил:

— С Кавказа, а может быть, из города Шираза. Из Ташкента или Самарканда, из Хорасана или Азербайджана. Не знаю точно. Из дальних-дальних мест… Я истомился, изголодался и исстрадался.

Я вспомнил, как он явился ко мне из воды, словно волшебный сундук, и сказал про себя: «Теперь, наевшись, он снова стал шайтаном». Рахматулла Вад аль-Кяшиф, словно разгадав мои мысли, сердито сказал незнакомцу:

— Короче, скажи нам: ты человек или шайтан?

Незнакомец, не колеблясь и не задумываясь, сразу же ответил, зыркнув при этом своими зелеными глазами па Вад Аль-Кяшифа так, что тот едва не лишился рассудка:

— Человек, сын Адама, как и вы.

Мой дядя Махмуд — он был самым умным и рассудительным среди нас, нашим шейхом и вождем, — засмеявшись, сказал:

— Слава богу, что ты хоть это знаешь.

Мифтах аль-Хазна сидел, как обычно, в отдалении, поближе к двери, чтобы можно было без помехи улизнуть, если дело примет серьезный оборот. Он ничего не спрашивал и не выпытывал. Смеялись люди или сердились, он все равно молчал, словно набрал в рот воды. Так вот, этот Мифтах аль-Хазна притиснулся поближе к незнакомцу и, поколебавшись, проговорил: