Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

— Господин должен что-то помнить. Ну, хоть что-нибудь. Подумайте хорошенько. Может, аллах вам откроет.

Абдель-Халик сказал:

— Мифтах аль-Хазна сразу превратил нашего гостя в господина, потому что у него белая кожа и зеленые глаза.

Мифтах аль-Хазна пугливо возразил:

— Попомнишь мои слова, этот человек — из Турции. Возможно, он санджак, сердар или хукумдар [63] . С ним надо быть осмотрительнее и осторожнее.

Мой дядя Махмуд засмеялся:

63

Санджак, сердар, хукумдар — высшие чипы в старой турецкой армии и полиции.

— Ты всегда усложняешь дело, Вад Абд аль-Мауля. Нас сейчас интересует его имя, страна и религия. Нам нет дела до его чина и звания.

Внезапно незнакомец пробудился от забытья, словно увидев страшный призрак. На его лице отразился страх. Он поднялся во весь рост и распростер перед собой руки, как бы защищаясь от надвигавшейся на него опасности. Из глаз его посыпались искры, а лицо исказилось от гнева и ужаса. Он закричал во весь голос: «Джанг, джанг!» — и залопотал что-то на незнакомом языке. Потом он схватился за правый бок, издал ужасный вопль и упал без сознания. Осмотрев его, мы увидели у него иод ребром большую рану величиной с ладонь, полную гноя, который там скопился за две или три недели. Сначала мы подумали, что наш гость скончался, но потом увидели, как его грудь стала подниматься и опускаться, а на лице выступил пот. Все время, пока незнакомец был в опасном для жизни состоянии, мы спрашивали друг друга, что бы предпринять: ведь у нас в таких делах не было ни знания, ни опыта. Мы решили, что он, несомненно, солдат, бежавший из турецкой армии. Но в те дни мы не слышали, чтобы где-нибудь шли сражения. Мы поставили для него в мечети кровать и целый месяц ухаживали за ним, а сами думали, что незнакомец не сегодня завтра умрет. Больше всех намучилась, ухаживая за ним, моя двоюродная сестра Фатыма, дочка моего дяди по отцу Джабр ад-Дара. Она была самой младшей в семье. Ее сестрами были Марьям Умм Хадж Ахмад, Халима Умм Хамад и Маймуна — мать моего сына Мохтара. Фатыма была тогда несовершеннолетней девчонкой и не такой красивой, как ее сестры. Она была тонка, как кузнечик, но стоила десяти мужчин. У нее был ум, острый как нож, а сердце — твердое как скала. Я думаю, она была единственной девушкой во всей стране с юга до севера, которая знала наизусть Коран. Она учила Коран вместе с ребятами в каморке хаджи Саада при мечети, читая его нараспев голосом, похожим на воркование голубицы. Не верьте тому, кто скажет, что он лучше ее бегал, плавал или взбирался на самую макушку пальмы. Во всем этом ей не было равных до тех пор, пока отец не запретил ей играть с мальчишками. Она была настоящим шайтаном и жила не так, как другие женщины. У нее были огромные, почти во все лицо, черные глаза. Если на нее взглянешь, она будет смотреть тебе прямо в глаза до тех пор, пока ты, мужчина, не потупишь в смущении свой взор. Ей-богу, она скакала на осле, как мужчина, сеяла и пахала наравне с мужчинами. Ее отец всегда говорил: «Всемогущий аллах, да будет он славен, дал мне четырех дочерей: Халиму, Марьям, Маймуну и Алла-Лину, наградив одним сыном — Фатымой». («Алла-Лина» [64] — это его сын Раджаб, которого так прозвали потому, что он всего боялся и постоянно восклицал «С нами бог!»)

64

«Алла-Лина» — «с нами бог», «с нами сила господня» (суданский диалект).

Фатыма вся измучилась, ухаживая за больным незнакомцем. Мы, бывало, смеялись над ней, говоря: «Этот незнакомец, может, злой дух — ифрит, а вовсе не человек. Что, если он тебя украдет, или уйдет с тобой под землю, или причинит какое-нибудь другое зло?» Она нам на это отвечала: «Если он шайтан, то я — Иблис [65] , старший над шайтанами». Незнакомец словно и в самом деле не был человеком: болезнь, которой он страдал, убила бы и быка. Спустя месяц, когда мы собрались утром вокруг него в мечети, он открыл глаза и, после того как смотрел на нас целый час, произнес:

65

Иблис — дьявол.

— Кто вы?

Абдель-Халик ответил смеясь:

— Мы джинны, те, что были с царем Сулейманом.

Незнакомец посмотрел направо, налево и сказал:

— Что это за место?

Вад Халима ответил:

— Это место — геенна огненная.

Мужчина посмотрел вверх и вниз, словно что-то вспоминая:

— Кто привел меня сюда?

— Тебя принесли на крыльях птицы абабиль.

Тут человек вскочил, поднявшись во весь рост, а мы стоим и глазеем на него. Он посмотрел на наши лица, сделал несколько шагов вперед, потом — назад и уселся на ангаребе. Затем он встал, начал рассматривать свои пальцы на руках и ногах и разглядывать халат из дешевой материи, в который мы его одели. После этого он снова сел на кровать и, помолчав несколько минут, спросил:

— Кто я такой?

Все мы тогда засмеялись, а мой дядя Махмуд сказал:

— В этом-то и весь вопрос, кто ты такой.

В самом деле, мы увидели, что он все забыл — и как он выходил из Нила, и как ел в нашем доме просяную кашу, и как мы сидели с ним в мечети. Просто удивительно! В то утро в мечети незнакомец будто родился заново и своего прошлого совсем не помнил. Мы не знали, как с ним поступить, думали, гадали и, наконец, спросили его, куда он держал путь. Он ответил, что не знает. Мы задумались, что же делать? Бросить его снова в Нил, откуда он выплыл? Или подвести к дороге и сказать «до свидания?» Но жалость в наших сердцах победила осторожность. Мы ведь такой народ: хоть нам самим не сладко живется, не гоним тех, кто к нам приходит, и не отвергаем тех, кто нуждается в помощи. Мой дядя Махмуд сказал, обращаясь к незнакомцу:

— О раб божий! Мы, как ты видишь, живем под покровительством защитника и судии. Наша жизнь — тяжкий труд и лишения, но наши сердца не таят злобы и зависти, и мы принимаем нашу долю, как нам назначено господом. Мы чтим наши заповеди и храним свою честь, терпеливо перенося превратности времени и удары судьбы. Большое нас не смущает, малое не огорчает. Путь пашей жизни предначертан и известен от колыбели до могилы. То немногое, что у нас есть, мы добыли своими руками. Мы не попирали ничьих прав и не взимали ни с кого процентов. Мы — мирные люди, если к нам приходят с миром, но мы сердимся, если нас рассердят. Тот, кто нас не знает, думает, что мы слабые: подует ветер и мы упадем. Но на самом деле мы тверды, как акация хараз, растущая на полях. Ты, раб божий, пришел к нам неведомо откуда. По воле аллаха волны прибили тебя к нашему порогу. Мы не знаем, кто ты и куда держишь путь, ищешь ты добра или зла. Но кем бы ты ни был, мы принимаем тебя, как принимаем жару и холод, жизнь и смерть. Ты будешь жить с нами, и все у тебя будет, как у нас. Если будешь добрым человеком, увидишь от нас только добро, а если будешь злым, то нас рассудит аллах, ибо только на него мы уповаем.

Незнакомец прослезился и начал повторять: «Уповаем, уповаем».

Рассказ моего дяди Махмуда о нашем житье-бытье произвел на нас тоже огромное впечатление, словно он читал из сокровенной книги жизни. После этого мы решили дать незнакомцу имя — ведь он так и оставался безымянным. Выбрать его мы предоставили моему дяде Махмуду. Он, не раздумывая, произнес:

— Дауль-Бейт [66] — благословенное имя. Может быть, этот человек, попавший к нам таким образом, принесет нам добро и счастье.

66

Дауль-Бейт — Свет дома.

Мы все согласились и сказали: «Да благословит аллах Дауль-Бейта», а потом, когда мы спрашивали его, смеясь: «Как тебя зовут?», он радостно отвечал: «Дауль-Бейт».

Велико могущество аллаха! Как только человек произнес свое имя, оно стало чем-то исконным и необходимым, словно существовало всегда. Нам казалось, что он действительно Дауль-Бейт — Свет Дома, а не Джабр ад-Дар, и не Мифтах аль-Хазна, и не Абд аль-Мауля, и не Абдель-Халик. Словно имя «Дауль-Бейт» пребывало с нами испокон веков в виде драгоценного заклада, ожидавшего своего хозяина, который пришел наконец из-за морей, из неизвестности, чтобы получить свой заклад. Да будет славен наш владыка! Я взглянул на своего друга и вспомнил нашу встречу всего месяц назад на утренней заре, когда он мне показался страшным великаном, возвышавшимся от земли до неба. Теперь я видел, что он совсем не такой. Он сжался, стал меньше и превратился в Дауль-Бейта — бедного чужестранца, человека, который ест, пьет, смеется, плачет, рождается и умирает, — словом, такого же сына божьего, как я и ты. Я вспомнил, как я был напуган в то памятное раннее утро, посмотрел на своего дружочка Дауль-Бейта и рассмеялся. Велико могущество всевышнего!

После этого встал вопрос о религии. Мой дядя Махмуд сказал:

— Дауль-Бейт, мы мусульмане, но не слишком строги в вопросах веры — это личное дело каждого, аллах дает выбор своим рабам. Если бы мы знали, какой ты веры, мы бы тебя в ней и оставили. Но раз ты сам не знаешь, какой ты религии, то не принять ли тебе ислам? Тогда и мы совершим доброе дело, и ты избежишь гнева божьего. Тебе будет легче договориться с людьми в нашем местечке, если захочешь жениться и стать кому-нибудь из них зятем.

Дауль-Бейт тотчас с ним согласился. Мой дядя Махмуд обучил его нужным словам, и он повторил их ясным, отчетливым голосом, от чего наши сердца затрепетали, а глаза увлажнились слезами. Особенно растрогался Мифтах аль-Хазна, впавший в состояние бурного восторга, которое передалось всем нам. Он стал без устали повторять: «Свидетельствую, что нет бога, кроме аллаха, свидетельствую, что Мухаммед — пророк его», как будто это он принял ислам, а не наш чужестранец. Говоря по правде, в то утро в мечети все мы пребывали в странном состоянии, словно узрели чудо. Мы убедились, что волны Нила выбросили Дауль-Бейта на берег Вад Хамида как вестника добра и знак благословения. Люди па все лады славили господа, плакали и рыдали, и вдруг раздался голос Абдель-Халика Вад Хамала, который заставил их очнуться:

— Люди, молитесь пророку. Мы собираемся праздновать рождение человека, даже не убедившись, обрезанный он или нет.

Мы осмотрели Дауль-Бейта и увидели, о несчастье, что он необрезанный. Но наша радость от этого не убавилась. Мы решили сделать день обрезания Дауль-Бейта большим праздником с барабанами, флейтами, песнями и чтением стихов, наметив его на время после уборки хлеба, потому что в сезон жатвы мы не совершаем обрядов. Мы говорили, что это будет праздник, подобного которому еще не было в нашем селении: ведь все жители Вад Хамида — мусульмане с тех пор, как его сотворил аллах, и мы вовек не видели, чтобы человек принимал мусульманскую веру впервые или заново. Поэтому мы будем радоваться и веселиться, петь и танцевать, есть и пить, и несколько праздников — наречение именем, обрезание и принятие ислама — станут одним большим торжеством.