Свадебные ночи

Как бы между делом она поведала этой подруге трогательную историю:

— Вообрази, вчера я получила письмо от своей одноклассницы, с которой не виделась много лет. У нее двое прелестных детей — мальчик и девочка. Она и фотографию мне прислала. Такие очаровательные дети! А она несчастна… Мучается, что дети у нее от разных отцов. Понимаешь, один ребенок от мужа, а другой от любовника, с которым она уже сто лет не встречалась…

— А муж знает?

— Нет.

— Так чего же она мучается?

— Я тоже не понимаю. Может потому, что любовник ничего об этом не знает.

— Ну, из-за этого я бы не стала терзаться, — сказала подруга. — Посмотри на это дело так: если бы она овдовела и снова вышла замуж, все равно дети у нее были бы от разных отцов.

— Конечно, конечно, — согласилась она, хотя у нее было весьма отчетливое чувство, что разговор пошел совсем не о том, что ее мучило.

Потом подруга спросила фотографию тех детей, и она была вынуждена делать вид, что ищет в ящиках и не находит. Было чистейшим злорадством заставлять ее рыться в ящиках. Очевидно, она сделала промах, ища совета у подруги. Но ее беспокойство было сильнее, чем страх проговориться и выдать себя.

Она накладывала еду на тарелки, тщательно следя, чтобы дети получили одинаковые порции. Не делая различия в возрасте, она поровну делила между ними сладости, напитки, похвалы и наказания и все время контролировала себя, чтобы хоть внешне проявлять к дочери столько же любви, как и к сыну. Она понимала, что такая уравниловка не на пользу детям, потому что всякая уравниловка только подтверждает и усиливает неравенство. А может, этим она пыталась уравнять то, чего нельзя было уравнять. Сын был не такой, как дочь. Тише Маркетки, и в свои пять лет он глядел на окружающий мир задумчиво и недоверчиво, а порой даже с презрением. Словно глазами мальчика смотрело грехопадение матери, меж тем как ее взгляд выражал кажущееся безразличие — единственное оружие слабых до тех пор, пока у них не накопится достаточно ненависти, чтобы ринуться в бой.

— Да, чуть не забыл, — повернулся муж, наколов на вилку кусок кнедлика. — Завтра идем смотреть Владю. — Он называл актера «Владей» с тех самых времен, когда они оба учились в одном классе. — Я уже купил билеты. Если у него будет время, может, и к нам приедет.

— Это еще зачем?

— Зачем, зачем? Затем, что хочу тебя порадовать. К нам давно никто в гости не приходил! Разве тебе не будет приятно?

— Конечно.

— Он будет играть Ромео! Ромео! — Муж покачал головой. — Интересно посмотреть, как он его сыграет. Представляешь меня в роли Ромео!

Она улыбнулась — муж с удовольствием начал развивать свою мысль.

— А Маркетка могла бы сыграть Джульетту, — вставила свекровь.

Что ж, действительно, подросли уже и более юные Джульетты, но все-таки со стороны свекрови это была просто бестактность.

Вечером следующего дня муж подогнал машину к дому уже в шесть часов. Пока она причесывалась наверху в спальне, он посадил в машину детей и покатал их по городку. Когда они вернулись, жена уже ждала его у подъезда. Он высадил детей и, пока бабушка уводила их домой, долго смотрел вслед Михалу.

— Знаешь, — сказал он, когда жена садилась в машину, — Михал такой странный. Я обещал детям выполнить их желания. Маркетка попросила конфет, а… знаешь, чего хотел Михал?

Чтобы скрыть свое замешательство, она кончиками пальцев поправила прическу.

— Он хотел, чтобы я задавил собаку!

— Ах!

— Не знаю, откуда это у него. Иногда он говорит так неестественно для ребенка, что мне кажется, будто я разговариваю со взрослым, который надо мной насмехается. Как ты думаешь, насмехается он надо мной?

— Да нет. Ничего подобного, — поспешно сказала она.

— Иногда он смотрит на меня так, словно знает что-то такое, о чем мне не скажет.

Она взбивала волосы на висках, глядя на шоссе, на поля, проплывающие мимо в сгущавшихся сумерках, и не отвечала.

Площадь перед театром была забита машинами. Над их блестящими крышами светилось оранжево-желтое здание театра, который семьдесят лет назад при открытии был провозглашен «Очагом муз». Это название в духе того времени словно навеки запечатлелось в его внешнем виде. Хотя сейчас уже никто его так не называл. Но слова умирают, а гипсовые венки и львы из песчаника остаются.

Она редко бывала в этом здании, но всякий раз ей не хватало воздуха под низкими потолками коридоров, а от сладковатого запаха плюшевых кресел першило в горле. Сегодня горло ее сжалось еще на улице. Она боялась, что в помещении ей станет совсем худо.

— У нас еще есть время, — сказала она мужу, когда тот запер машину, — я бы выпила чего-нибудь.

— Почему бы и нет, — засмеялся он, — немножко молока или кефира.

Муж был в хорошем настроении, он шутил и озирался, ища знакомых. Вид театрального здания напоминал ему студенческие годы, когда он играл в любительских спектаклях.

В баре напротив театра они уселись на высокие табуреты у стойки.

— Я бы выпила коньяку, — сказала она.

Он заказал ей коньяк, а себе черный кофе, а когда бармен отошел, сказал, наклонившись к жене:

— Я уж и не помню, когда тут бывал. Если б не Владя, не сидеть бы нам тут.

— Ну, это ты можешь и без него.

Ей неприятно было признавать какие-либо заслуги за человеком, который вскоре выйдет на сцену в роли Ромео.

— Ах, не говори. — Муж клал сахар в кофе, поглядывая по сторонам.

Наконец ему удалось обнаружить знакомого врача; он пригласил его к стойке, а узнав, что тот тоже идет в театр, не преминул рассказать о герое сегодняшнего вечера, о своих школьных годах и их дружбе.

— Закажи мне еще коньяку, — попросила она.

Он заказал.

— Не слишком ли ты увлекаешься? — посмотрел он на нее.

— Пониженное давление, — предположил врач.

— Да, — ответила она, — у меня пониженное давление.

Но они ей не верили, прямо видно было, что они ей не верят. К дурному настроению, от которого она не могла отвязаться, прибавилось чувство стыда. Вторую рюмку коньяку она выпила быстрее. Коньяк был не французский, но именно поэтому он ей нравился — после него на языке не оставалось привкуса мыла. Если бы это зависело от нее, она вообще не пошла бы в театр. Сидеть у стойки, потягивая коньяк, казалось ей куда приятнее. Конечно, она не могла сказать об этом мужу и вообще кому бы то ни было. Ведь именно тайные желания и есть самые прекрасные.

После двух рюмок ей стало легче. Расстроенные чувства и смутное ощущение стыда остались, но алкоголь покрыл все это словно тонкой ледяной коркой. Внешне она была спокойна.

К счастью, у врача оказались билеты в другом ряду, и, когда они отыскали свои места, она с радостью убедилась, что рядом нет никого из знакомых.

— Вот и хорошо, — сказала она.

— Что хорошо? — удивился муж.

— Что здесь нет твоих знакомых. Иначе ты бы всех осчастливил воспоминаниями о своем школьном товарище.