Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Из электрички Макаев выскочил в спортивном колпаке с помпушкой, в куртке и брюках с нарядными белыми лампасами. Ни дать ни взять, олимпийский чемпион. Следом за Макаевым выпрыгнула на заснеженную платформу Надежда. Как всегда, одетая ловко, по самому последнему журналу мод: в желтом кожушке с белой опушкой, шелковыми вензелями на застежках, ловких брючках, расшитых такими же белыми вензелями сапожках.

— Вот это бабец! — пропел Маркелов и истово заковылял навстречу гостям с раскинутыми руками. — Приветствую вас, дорогие друзья, на крутенской земле.

Макаев, видимо, мельком видавший Григория Федоровича, узнал его, обнял и даже поцеловал. Надежду Маркелов чмокнул по собственному почину.

— Ну, вот и мы, — обрадованно проговорила Надежда, хотя она должна была обязательно сказать: «Ну, вот и я», а не «мы», потому что Макаев тут был вовсе лишний, и одна она должна была приехать сюда.

Глаза у Надежды радостно и влюбленно светились. Она была воплощением чуткости, и Сереброву казалось, вот-вот крикнет ему: «Что же ты, Гарик, смурной-смурной?! Звал ведь, звал?! Думаешь, я приехала из-за Макаева? Из-за тебя, дурачок! Я хочу видеть, где твои хваленые Ложкари. Ну, вези меня или неси, я на все готова». От ее сияющего сочувственного взгляда у Сереброва начал уходить из груди холодок. Как хорошо, что она приехала!

Сугробы белым огнем ослепили глаза, райски без-. мятежной была голубизна неба, словно и погоду загодя запланировали они в кабинете Маркелова. Серебров вел машину по сверкающей ледяной эмали тракта, веря и не веря тому, что Надежда сидит рядом с ним. Она рассыпала восторги. Когда хотела, она могла быть такой милой и доброй простягой.

— Ой, как все хорошо! Макаев, смотри, какой снег. Не снег, а серебро высшей пробы, — восторгалась она, глядя во все глаза на закуржевевшие деревья.

— Я могу показать тебе живую лошадь, настоящую корову. Ты отличаешь лошадь от коровы? — подзадоривал ее Серебров.

— Ой, Гарик, покажи, — радовалась Надежда.

Маркелов и Макаев джентльменски сели сзади.

Макаев расспрашивал, как тут в Крутенском районе со строительством, есть ли своя самостоятельная организация или просто стройучасток, видимо, хотел показать, что он в курсе сельских забот. Маркелов осторожничал, не срывался с предупредительного, вежливого тона, не зная, как отнесутся гости, если он выдаст шуточку позабористее. Пришлось Сереброву разрядить напряжение и рассказать заимствованный у Генки Рякина почти школьный анекдотец. Гости приняли его, и из Маркелова посыпались присловья:

— После ильина дня ночи длиннее, лошадь наедается, мужик высыпается. Дело к страде, наши райкомовцы звонят:

— Григорий Федорович, начал ли жать?

— Начал, — говорю.

— Чего, рожь?

— Да не чего, а на кого, на комбайнеров жать начал.

И Макаев, и Григорий Федорович состязались в острословии, согласно и охотно гоготали, довольные тем, что с ходу поняли друг друга.

На двенадцатом километре во всем фанерном великолепии красовалась эмблема: коровья голова с деревянным колосом и обозначением, что начинаются земли колхоза «Победа». Здесь ждал гостей дядя Митя с санками, запряженными парой лошадей. Лошади пугались непривычного бряканья колокольцов и недоуменно прядали ушами. Дядя Митя, подпоясанный кушаком, необыкновенно статный, с раздвоенной, как тетеревиный хвост, бородой, сделал варежкой под козырек. По случаю торжества нацепил он прямо на суконное полупальто медали за освобождение своих и взятие закордонных городов и знак ветерана войны, подпушил лихие усы. Лицо у него было ответственным и строгим. Вышли из машины.

— Мой заместитель по разным веселым вопросам, — отрекомендовал Маркелов.

— Так точно, — подтвердил дядя Митя и снова поднес рукавицу к шапке. То ли всерьез принял Мака-ева за генерала, то ли решил, что так приличнее всего встречать уважаемых гостей.

Дядя Митя, праздничный и суровый, подал гостям тулупы. Один, с почтением, Макаеву, второй, с пренебрежением, Надежде. Тут он не удержался от замечания.

— Оболокайся, девка, пуще, а то просвистит тебя. Сразу вижу, форсеть больно любишь, кровь в тебе играет.

Повизгивая от необыкновенности предстоящей поездки, Надежда забралась в санки. Ее умиляли и позванивающие колокольчики, и настоящие, живые заиндевевшие лошадки в нарядной сбруе, и такой бравый стилизованный кучер — все будто в кино, веселое, цветастое, шумное. Санки понесли по тракту заливистый Надеждин смех. Гулко вторил ему сочный хохоток Макаева.

— Ой, Гарик, хочу жить в деревне! — отогнув необъятный воротник тулупа, успела крикнуть Надежда.

Дядя Митя, истово исполняя свои обязанности, привстал и пошел накручивать вожжами над головой. Войдя в азарт, он кричал что-то давнее, ямщицкое. Наверное, так же забубенно гонял он на конях в жениховскую свою пору, с ходу покоряя сердца девок и молодух, так же, как те молодухи, испуганно, разжигающе взвизгнула Надежда, когда дядя Митя, опасно накренив санки, повернул лошадей.

Серебров и Маркелов не спеша ехали следом в машине, довольные тем, что удивили гостей, что дядя Митя блестяще ведет свою роль, и все пока идет «бастенько».

Из-за горы поднимались заиндевелые купы ложкарских сосен и развесистые, как дубы, дымы дяди Митиных труб. Помазкин замахал руками. Наверное, и тут не утерпел, хвастливым фальцетом прокричал гостям: «Почитай, все печи складены моимям рукам».

У деревянного здания конторы дядя Митя сделал картинный разворот, но перестарался и вывалил Макаевых в снег. Они, очумелые, раскатились по сугробу. Маркелов, загребая увечной ногой, заспешил к ним, готовый извиняться и на чем свет стоит разносить дядю Митю за такую оплошность. Дядя Митя, потеряв осанистость, суетился, приговаривая: «Вот оказья, вот оказья!»

— Ну, Леонтьич, не ожидал я от тебя, — загремел Маркелов, помогая гостям выбраться из сумета.

Надежда, барахтаясь в тулупе, визжала и заливалась смехом.

— Да вы что, все так здорово, просто сказка! — кричала она Маркелову и, подскочив, уже без тулупа, в своем ловком кожушке, чмокнула дядю Митю в бороду. — Не старик — чудо!

Макаева, видать, падение слегка обескуражило: на виду у всех, но и он, тряся заснеженными полами, тулупа, как крыльями летучая мышь, смеялся, хвалил:

— Отлично, отлично, товарищи!

Экскурсию по колхозу Григорий Федорович решил начать со своего кабинета. Снеговое доброе утро било через окна на солнечные полы. Расторопный Капитон поставил на стол все, что полагалось: весело поблескивали бутылки шампанского, неброско, но солидно соседствовал с ними коньяк, в вазах — яблоки и даже мандарины. Знайте наших, мы тоже тут не лыком шиты.

Все это Маркелов сделал для форса, но, упаси бог, чтобы какое-нибудь бахвальство проскользнуло в его словах, он привычно прибеднялся, прося гостей к столу:

— Давайте, чем бог послал. Коньяк мы из овса гоним, а мандарины у нас растут прямо на елках. Вот Капитон сходил да нарвал.

И в Надеждином лице, и в лице Макаева можно было уловить уважительное удивление: вот так деревня!

— Прежде всего с дорожки полагается, — напомнил Григорий Федорович, освобождая горлышко бутылки с шампанским от проволочного намордничка. — А потом, в зависимости от вашего желания, то ли проедем прямо в «райский уголок», то ли посмотрим усадьбу, фермы. Можно на лошадках, а можно и в машине.