Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Гости, бывая на фермах, хвалили Маркелова за то, что и постройки капитальны, и коровы черно-пестрой породы упитанны. Растроганный Григорий Федорович вздыхал:

— Посмотрели бы вы, что здесь было тринадцать лет назад. В скотных дворах крыши соломенные, коровы упирались рогами в стропила. А теперь каменные хоромы для них, полная механизация.

— За дальнейший подъем сельского хозяйства, — находчиво сказал Макаев, любуясь искрящимся шампанским. — Арматура вам будет, стройте. Пасынки можете получить хоть завтра. Я об этом позаботился.

— Вот это шефство! — звякнув фужером, откликнулся Григорий Федорович. — Не знаю, как вас благодарить.

Довольные, благостные, вышли они из конторы, чтобы прокатиться по Ложкарям. В санях ехать Макаев больше не хотел, и Григорий Федорович отослал дядю Митю в «райский уголок». «Газик» мчался по Ложкарям. Григорий Федорович решил показать панораму поселка. Размягченный тостами, удивлением гостей тому, как много всего содеяно, пустился он рассказывать, какая маленькая захудалая деревенька была тут в начале его председательства, а теперь вот поселок в несколько улиц с каменной столовой и школой, детским садом, медпунктом. С горы в этот яркий день из заиндевелого облака сосновых крон живописно выглядывали крыши.

Макаев с явным перехлестом, но весело проговорил, что вот теперь он в настоящем увидел деревню будущего, и это Маркелова тронуло, его охватил приступ благодарного красноречия.

— Сам первый секретарь обкома партии Кирилл Евсеевич Клестов был, так похвалил: ты, говорит, всех опередил с застройкой, — с гордостью вырвалось у Маркелова. Он любил вспоминать, что его колхоз понравился первому секретарю Бугрянского обкома партии Клестову.

— Да, Кирилл Евсеич знает толк, — тоном голоса туманно намекая на то, что он чуть ли не коротко знаком с Клестовым, проговорил Макаев.

Потом Григорий Федорович перешел к разговору на свою любимую тему о том, что все он сооружает без кредитов, на свои колхозные средства.

— Ого, — одобрительно откликнулся Макаев, слыша суммы, употребленные на строительство.

Григорий Федорович, конечно, проявлял небольшую забывчивость. Было дело, он и лесом торговал с помощью Минея Козырева, и менял кругляк на украинскую пшеницу: надо было жить, но все это уже быльем поросло. Теперь Огородов его без кредитов не оставляет, но колхоз не в пример иным без больших ссуд укрепил экономику, и это Маркелову льстило.

Надежда была рада, что ей не надо вникать в мужские разговоры. Лучше просто любоваться небом и снегом. Щурясь от солнца, она повторяла: чудесно, Гарик!

После поездки по поселку, грохоча ступенями, опять поднялись в контору. Надежде и Макаеву все понравилось тут: и пихтовые, пахнущие смолой веники, которые подал им Серебров обметать обувь, и прокаленные морозом бревенчатые стены холодных сеней.

— Гудит дерево-то, — ударяя кулаком о бревно, радовался Макаев. — Все-таки лучше дерева ничего нет, — и, обнимая Григория Федоровича, вдруг разоткровенничался: — В общем-то, я помимо всего прочего приехал узнать… По-моему, это не составит вам труда. В общем, мне надо где-то раздобыть сруб для дачи. Есть уютное местечко на берегу Падуницы и… Да я и план взял, — и Макаев, зайдя в кабинет, достал ватман с открытку величиной, на котором был профессионально выполнен чертеж. Серебров заглянул через плечо Макаева в бумагу и кашлянул: силен мужик! Речь шла не о банном срубе, а о пятистенке с мезонином, резными антресолями, банькой и гаражиком. Ну и голова!

— Домик можно, — неосторожно проговорил Маркелов. — В старой деревне есть, — но, взглянув в ватман, посерьезнел, однако на попятную не пошел: — Найдем!

Встретив взгляд Макаева, Серебров заметил увертливую искру. Видно, все-таки смущала Макаева эта просьба, очень уж роскошным был домик на чертеже.

— Я думаю, мы будем помогать друг другу, — кашлянув, напомнил Виктор Павлович.

Надежда, как только муж вытащил чертежик, заерзала на стуле.

— Ты опять за свое, Макаев? Когда это кончится! Не надо тебе никакого дома… — раздраженно сказала она.

— Как не надо? Деревянный дом. Знаешь, как приятно отдохнуть, опроститься, босиком по теплым половицам походить? — умиленно проговорил Макаев. — Ты, Наденька, тут ничего не смыслишь. Идите, погуляйте с Гарольдом Станиславовичем, а мы потолкуем. Гарольд Станиславович, видно, тоже замешен на святой воде, так что погуляйте.

Их выгоняли.

— Пойдем, — решительно сказала Надежда Сереброву, и они спустились вниз. Мороз ослабел, от половиц на крыльце шел пар. Капель бойко клевала наст, но Надежду теперь не умиляла эта благодать. — Что за привычка у человека, — с прежней досадой проговорила она. — Не успеет приехать, уже начинает клянчить. То ему какой-то особый гараж надо, то сверхъестественный замок к гаражу, то шубу, как у Стерлегова, то шапку, то ковер, а теперь вот дом.

Они стояли на слепящем солнце, и Надежда, — расстроенная, обиженная, продолжала корить своего Макаева.

— Ты знаешь, Гарик, — поправляя шарф на шее у него, проговорила она, — не смейся, но я перестала понимать его. Вроде жил в нужде. Понятно, надо иметь все необходимое. А он хапает, будто два века собрался жить. Зачем? И разговоры только об этом. Не о книгах, не о жизни, не о работе. И друзей он подбирает, как колоду карт, кто покозырнее. А задержался в простых да невлиятельных, из колоды долой. Противно мне.

Серебров слушал и не мог понять, что случилось с Надеждой. Он помнил, как она рьяно защищала Виктора Павловича, а теперь сама ругает без сожаления.

— Да нет, наверное, ты зря так? — проговорил, щурясь, Серебров.

— Ты не знаешь, а мне надоело его торгашество. Ты — мне, я — тебе. Выпьют после сауны, размягчатся, снимут пиджаки: «Я могу тебе отпустить по высокому классу, есть вещь», а другой: «Я могу организовать шапочки — закачаешься!» Пусто, ты понимаешь, пусто как-то бывает на душе.

Сереброва озадачил этот неожиданный шквал каких-то глубинных, болящих слов. Неужели она давно думает так о Макаеве?

— Наденька, ты ли это? — спросил он, заглядывая ей в глаза.

— Может, и не я, — с усталостью в голосе ответила она. — Раньше мне его всесилье нравилось, а теперь — нет.

— А ты знаешь, что от критики мужа до нелюбви один шаг? Помнишь, как Анне Карениной не нравились большие волосатые уши Алексея Александровича.

— У Макаева уши другие, — скривила она губы. — Ну ладно, хватит об этом. Пойдем, показывай, куда ты меня заманивал жить?

Серебров благодарно и нежно стиснул ее руку. Да, вот так, в такой день могло осуществиться то, о чем так долго он мечтал.

— У меня ведь там вовсе нечего смотреть. Одна медвежья шкура, да и та принадлежит тебе, — застеснялся он.

Они проехали по тракторному рубчатому следу на «газике» к дому. Со смущением Серебров ввел ее в квартиру. Голые брусковые стены, стол да тахта, полка с книгами, магнитофон. Висели еще на стене лосиные рога да портрет Надежды. В углу лежала увязанная медвежья шкура.