Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Потом он подумал, что пройдет годика четыре, и девчонка вымахает в такую неотразимую львицу, что ой-ой-ой. И придет конец спокойному житью Алексея.

Сереброву захотелось сказать об этом по-мужски прямо, но он понимал, что теперь Алексей этого ни за что не поймет, надо просто его утащить от наваждения.

— Вы знаете, Марина, — сказал Серебров, раскланиваясь, — мне очень приятно было увидеть вас. Не могли ли бы вы сегодня на вечер уступить мне вот этого недрессированного слона? — и он похлопал Алексея по глухой широкой спине.

Маринка опахнула Сереброва наивным взглядом.

— Леша, тебе надо? Иди. Я сама, я одна уйду, — заторопилась она, мгновенно обидевшись, но скрывая обиду. Алексей эту обиду так же мгновенно почувствовал.

— Нет, я тебя провожу, — сказал он, хмурясь. — Мне надо.

Такого Серебров не ожидал.

— Эх, ну, пойдемте, ребята, вместе. У меня встреча с однокашниками, — крикнул Серебров, жертвуя всем. — Я нее так редко бываю в Бугрянске.

Но Алексей был по-прежнему непробиваемо упрям и не хотел расставаться со своей Маринкой.

— Ты извини. Потом. Сегодня я не могу, — бормотал он, виновато пряча глаза.

Алексей боялся признаться Сереброву в том, что на сегодняшний вечер у него назначена необыкновенно важная встреча с Маринкиной матерью. Они скажут ей о том, что любят друг друга и что решили пожениться…

Когда Алексей, донельзя расстроенный, появился в ресторане, Серебров сразу понял, что у бедного друга что-то стряслось,

— Я поеду с тобой, я у редактора попросил командировку, — сказал убито Алексей.

Размякшие, согласные Генка Рякин, Пах-Пах и Серебров навалились на Рыжова и заставили выпить штрафной фужер водки.

— Много у тебя друзей, а вот у меня никого нет, — пожаловался Алексей.

— Я знал, что ты придешь, — проговорил, утешая его Серебров. — Ничего, все перемелется. Мы с тобой на охоту сходим. Помнишь, как в Ложкарях было хорошо?

— Я поеду, — повторил Алексей, ощущая, как обида свинцовым слоем ложится на дно души. — Может, в Карюшкино съезжу.

«Старый, я старый?» — повторял про себя Алексей и с силой закрывал от ужаса глаза.

— Ну, давай за дружбу, навсегда, — сказал Серебров, поднимая рюмку.

Им мешали говорить. За соседним столом зоотехники тянули свой наполненный глубоко запрятанным оптимизмом гимн:

Про нас поэты песен не слагают

И не снимают нас в кино.

Всегда нас только лишь ругают

За шерсть, за мясо, яйца, молоко.

Крепкий, с фигурой борца Пах-Пах, взмахивая плавно руками, старался наладить свою песню, но песня не получалась.

— Эх вы, — проговорил с пренебрежением Серебров, — не можете зоотехников забить, — и подойдя к оркестрантам, что-то сказал. Оркестр ударил «Подмосковные вечера», которые хотелось спеть Пах-Паху.

— Что и требовалось доказать! — крикнул Серебров, взмахнув тщеславно рукой.

— Я поеду с тобой, — опять клятвенно повторил Алексей.

— Это хорошо! — одобрил Серебров, понимая по жалкому лицу Алексея, что у того вовсе все не так хорошо, но расспрашивать друга не стал. Привыкший изнашивать в себе тайные огорчения, Алексей должен был их пережить вначале сам, поэтому Серебров пустился в откровения, чтоб сбить его горе.

— Ты знаешь, я стал, наверное, до мозга костей крестьянином. Мне все время снится один и тот же страшный сон, — сказал он, разрезая пополам яблоко, — весна будто бы наступила, время сева, жаворонки поют, а у нас в Ильинском земля не пахана. И так мне беспокойно от этого. Ты понимаешь?

Алексей кивал, но тревога эта отчего-то не задевала и не трогала его.

Протиснулся к ним разгоряченный танцем Рякин, шумно напустился, стыдя:

— Такие девочки, закачаешься, а вы…

Они посмотрели в зал: там в буйном стремлении отдать свою энергию веселью отплясывали сельские инженеры, зоотехники, агрономы и ветеринары, и Серебров пошел отплясывать с каким-то беззаботным веселым существом. Алексей тяжеловесно поднялся и навис над очкастой девицей с детским щекастым лицом, обиженными глазами. Девица, наверное, была несчастна. Она одиноко курила, и Алексею было понятно ее горе.

— Я не хочу танцевать, — сказала девица и независимо закинула ногу на ногу. — Вон пригласите Галку, ее никогда никто не приглашает.

Но и костистая длинная Галка танцевать с Алексеем отказалась. Этот отказ уязвил его в самый незащищенный кусочек сердца.

— Никто не любит меня, — проговорил он обиженно и двинулся сквозь толчею к выходу. — Никто не любит меня, — повторял он, наталкиваясь на танцующих. Его тоже толкали, называли медведем, слоном, черт знает еще кем. В конце концов, он пробился к раздевалке, предстал перед всепонимающим швейцаром, одетым в белый полухалат и богатую фуражку с желтым околышем.

— Никто не любит меня, — пожаловался ему Алексей.

— Ты мне номерок давай, «никто тебя не любит», — с отчуждением проговорил швейцар. Алексей с трудом отыскал номерок, навалил на себя полупальто и выбрался на вьюжную улицу. Серебров догнал Алексея, на ходу поправляя шарф и застегивая пальто, обнял его.

— Никто не любит меня, — сказал ему Алексей. Ему было горько оттого, что он такой абсолютно никому не нужный, некрасивый, неинтересный. Даже самая обиженная при дележе красоты девица пренебрегала им и не пошла танцевать. А до этого… Что было до этого, тошно вспомнить.

— Я тебя люблю, — заверил его Серебров, желая успокоить.

— Я знаю, ты один, больше никто, — согласился Алексей. — Поэтому я и поеду к тебе.

Через два часа невыспавшийся, несчастный Алексей брел из дома по раннему безлюдному городу. Фонари роняли на стылые тротуары блины света. Редкий хруст одиноких шагов сгущал угрюмость. Алексей задерживал шаг чуть ли не у каждой телефонной будки. Он ужасался тому, что покидает город, так и ничего не сказав Маринке. Нестерпимо хотелось сейчас вызвать ее голос и, закрыв глаза, стиснув до боли в пальцах трубку, простонать последние, раздирающие его душу слова. Эти слова заставят ее, бросив все, бежать к нему с телефонной станции. Но он знал, что Маринка теперь дома, откуда вчера он был, по сути дела, выгнан.

Идя вчера с Маринкой на разговор с ее матерью, Алексей недальновидно надеялся, что ему не потребуется встречаться с Маринкиными братьями, а если и произойдет такая встреча, то в те времена, о которых пока не стоит загадывать.

Все зависит от их с Маринкой решения. Ее мать Дарья Семеновна просто долйсна согласиться с тем, что бывший учитель ее сына женится на Маринке.

Дверь открыла худощавая, чем-то похожая на Маринку пожилая женщина. Под ее любопытным взглядом Алексей выложил на стол охапку книг. Ему хотелось покорить Маринкину мать своей щедростью, и он тщеславно перечислил, какие сокровища принес. Однако Дарью Семеновну это не растрогало: Алексей заметил в ее глазах недоумение. «Чокнутый учитель-то, — наверное, подумала она. — Для знакомства бутылочку надо, а он…»