Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Запоздало поняв это, Алексей приуныл, но поправить оплошность уже было трудно. Он пил на кухне чай с Маринкой и Дарьей Семеновной, ругая себя за такую недогадливость, и вспоминал Саню.

Дарья Семеновна степенно, без спешки попивая чай, кивала головой, гмыкала, угукала: да, мол, у нее дети все красивые, грех обижаться.

Алексей закинул пробное словечко, сказав, что уж давно они познакомились с Маринкой.

Дарья Семеновна усмешечкой сбила учителя.

— Да я уж вижу, кто-то все за моей девкой ходит, а кто, в толк взять не могу. А тут, батюшки мои, Санин учитель.

Дарья Семеновна оказалась вовсе не такой робкой и согласливой, как предполагал Алексей. Прокашлявшись, он потеснил в сторону пустую чашку, механическим движением пальца подвинул на носу очки и приступил к самой сути разговора, но вместо понятных слов потекли вдруг мудреные соображения о том, что Маринка учится — это хорошо, но надо бы учиться и дальше, потому что человек всегда должен совершенствоваться, иначе он духовно беднеет.

Дарья Семеновна кинула на учителя быстрый взгляд и не сдержалась:

— Да зачем мучиться-то? Ученые-то не больше получают.

— Да ты что? — с ужасом выдохнула Маринка.

— И-и-и, знаю я эдаких-то ученых, — махнула рукой Дарья Семеновна. — Чо из-за учебы-то опять за книжками сидеть. И побегать надо. Вон в суде я уборщицей работаю, дак молодой следователь хотел с Маринкой познакомиться, соседский парень из армии вернулся. Видный из себя, с матерью приходил…

— Мам, ты что? — возмущенно вскочила Маринка.

— Чего «што»? Ты дурочка, дак уши развесила? — рассмеялась Дарья Семеновна, зная что-то истинное, невыдуманное, не то, о чем толкует старомодный учитель.

— Но ведь, Дарья Семеновна, если сразу после школы… — начал Алексей, желая доказать пользу учения, прежде чем перейти к разговору о женитьбе.

Однако сватовству не суждено было состояться, потому что длинно, по-хозяйски заревел звонок, и в квартире начался радостный гвалт. В коридор ввалился в распахнутой шубе, с чемоданами в руках Кузя, Анатолий Кузьмин, с неразлучным своим другом Славкой Куртеевым по прозвищу Удилище и маленькой женщиной в пуховом платке.

Алексей оказался на кухне один. В коридоре целовались, удивлялись, хохотали.

— Ой, Калечка, спасибо. Толик, спасибо! — повизгивала Маринка, радуясь какому-то подарку. Алексей почувствовал свою ненужность. Забытый и обиженный, он не знал, как ему выпутаться из глупейшего положения. Наконец, вбежала Маринка в пестрой шерстяной кофточке.

— Красиво? — сияя глазами, спросила она и повернулась.

— Очень, — сдержанно похвалил он, чувствуя какую-то обиду на нее за этих неожиданных гостей, за эту ее радость.

Полная коротенькая женщина в пуховом платке на плечах, тихая, улыбчивая, пришла на кухню вслед за Маринкой, протянула Алексею руку, по-южному смягчая «г» сказала:

— Каля. Ой, летели та летели. И теперь в голове шум, — и села к столу, дружелюбно и словоохотливо выспрашивая Алексея, кто он, где работает. В лице ее, манере спрашивать было что-то доброе, располагающее. В больших страдающих глазах светились участие, доверчивость и интерес. — А у нас морозы! Мы сперва в вагончике жили. Оборвет провода ураганом, холодюга. Толик и Саня в шапках спали. Утром прежде всего за нос хватаются, не отмерз ли, — и засмеялась.

Алексей вежливо и принужденно расспрашивал, почему не приехал Саня, о дороге, которую строят братья к нефтяным сибирским залежам, из вежливости восхищался их терпением и думал о том, как ему незаметно уйти из квартиры. Шумный, нарядный вошел в кухню Кузя. На нем была белоснежная рубашка, черт знает какие дорогие запонки на обшлагах и непостижимо модные ботинки с молнией.

— А-а, учитель, — без удивления проговорил он и грохнул на стол бутылку коньяку. — Антиресная машина «лисапед. Все учишь? Ну-ну. Калька, режь, открывай.

Алексея обидела эта бесцеремонность. Он хотел сказать, что уже не учитель, но ни Кузю, ни его мать не интересовало, кем он стал.

— Ты к нам приезжай. Во житуха! Мы там гроши не считаем, — хвалился Кузя. Он был по-прежнему сухощав, ловко и бесшумно двигался, будто танцевал, на лице, как и раньше, иронично ломались крутые подвижные брови. Но лицо было еще поношеннее, чем прежде, в морщинах. Поперечные складки у губ придавали измученный вид.

Удилище, погогатывая, глядел в рот Толику и обрывал с рукавов пиджака бахрому. В Маринкиных глазах Алексей тоже увидел восхищение братом. Дарья Семеновна, расцветшая, кружилась, показывая обнову — нарядное пальто, радовалась. Никому сейчас не нужен был Алексей.

— Ну, я пойду, у меня дежурство, — соврал он и встал.

— Ну что вы, посидите, — пропела Каля.

— Эдак не годится, — силой посадив Алексея обратно на табурет, сказал Кузя и ловко, не приподнимая бутылку, обвел стопки, наполняя их.

И Алексею пришлось выпить коньяку за прибытие Кузи, чокаться с Удилищем, слушать Калю, как долго они торчали в аэропортах, какие жгучие там стоят морозы и как, несмотря ни на что, нравится ей север.

Наконец Алексей вырвался к вешалке. Накинув полупальто, он взял свой опустевший портфель. Вряд ли кого огорчит он своим уходом. Даже- Маринке теперь он был, пожалуй, не нужен. Когда Алексей спустился до первой лестничной площадки, его догнал Кузин голос:

— Постой, учитель!

Алексей остановился.

Кузя ленивой развалистой походочкой спустился к нему. Следом за Кузей сошел Удилище и дружелюбно, заинтересованно оперся плечом о стену.

Кузя, разглядывая Алексея, заботливо спросил:

— Почему ты не сказал, учитель, что за сестренкой ухлестываешь?

— Кавалер, ядрена, — хохотнул Удилище. В этом слове «кавалер» было столько презрения, что Алексею стало не по себе.

— Так почему же? — шипящим шепотком повторил Кузя, и руки его заходили, ища действия.

Эта сцена чем-то напоминала Алексею ту давнюю встречу у вонючей речки. Неужели Кузя и Удилище не изменились?

Алексей, держа обеими руками портфель, смотрел на Кузю и Удилище, не зная, что сказать. Какое их дело?

Но, видно, все-таки переменился Кузя. Он сунул беспокойные руки в карманы брюк.

— Давай поговорим, как мужики. У нас там так, в открытую. Я финтить не люблю.

Алексей ждал.

Видно, Кузе хотелось быть умным, доказательным. И вот он, широкий, добрый, еще не распыливший этой скопленной вдали от родных мест доброты и основательности, хотел наставить на путь истинный глупого учителя Рыжова.