Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

В Бугрянске пришла Сереброву мысль взять с собой на вечер встречи Алексея. Ему это будет полезно. И вот Серебров появился в старой двухэтажке, заглянул на общую кухню. Там Раиска Самылова сидела с сыном, которого называла заскребышем и варила кашу. Толстощекий «заскребыш», рьяно мусоля во рту карандаш, рисовал портрет своей матери. Раиска привередничала:

— Боле нос долог нарисовал, — говорила она, тыча пальцем в рисунок, — эдак матерь будешь рисовать, дак кашой кормить не стану, компоту не дам.

— Я короче нос нарисую, — понимая, что нос и; вправду у матери получился длинноватым, спасовал заскребыш.

— Здравия желаю, — поприветствовал Серебров Раиску. — С прибылью!

— Да отколь и берутся, — удивилась Раиска.

Разговор Сереброва с Раиской услышала обрадованная Нюра Рыжова и зазвала Гарьку к себе в комнату. Всхлипывая, она вдруг начала жаловаться на Алексея.

— Говорю-говорю, как о стенку горох, — понизив голос, отчаивалась Нюра. — Костолом и есть костолом. Молчит, да все по-своему ломит. Рехнулся он, что ли, за школьницой бегает. Опоили его будто.

Оказывается влюбился его друг Алексей в какую-то девчонку-шерээмовку, и вот переживает мать из-за этого.

Серебров посочувствовал тете Нюре. Он сразу понял, что обязан потолковать по душам с Алексеем не только о своем нежданном председательстве, не только стаскать его на встречу выпускников, но и спасти от опрометчивого шага.

И Серебров отправился искать Алексея.

— У школы, где быть-то, у школы об эту пору, там стоит, — провожая Сереброва, сказала обо всем осведомленная Нюра.

«Взрослый человек, а занимается детсадом», — с неодобрением подумал Серебров об Алексее. Ему, человеку семейному, казалось легкомысленным ухаживание за школьницей. Вот он, к примеру, капитально решил свою судьбу. У него взрослые, серьезные заботы. Дочь уже есть, и еще сын будет.

Нюра оказалась права: на троллейбусной остановке Серебров увидел очкастого увальня в вытершемся меховом полупальто и с наигранным недоумением хлопнул его по плечу.

— Ты чего тут, Слонушко-батюшко?

— Маринку жду, — сказал тот, расплываясь в улыбке. И столько было глупой радости и самодовольства на его физиономии, что Серебров мгновенно рассвирепел: и вправду, видать, рехнулся.

— А где она? — спросил он, сдерживая волну наставлений и упреков.

— В школе. Последний урок, — ответил Алексей, не догадываясь о гибельности своей умиленности.

— Русалка? Англичанка? — с ехидцей заглянул в лицо друга Серебров.

Алексей замялся, Не зная, как все объяснить.

— Она телефонисткой работает, а учится в одиннадцатом, в шэрээм. Ей уже девятнадцатый… — начал он, явно пытаясь смягчить свою провинность.

Серебров, не сдерживая себя, оттащил Алексея от людной остановки и угрожающе прошипел:

— Ты зачем с детьми связываешься? Это же кодексом преследуется. В уголовном порядке…

— Ну, ну, — промычал Алексей. Серебров перешел к делу.

— Сегодня у нас встреча выпускников. По-моему, тебе как газетчику очень будет интересно. Пах-Пах у нас зампредколхоза, Гриша Рассохин в ученые подается, Петя Кодолов… — но Серебров не договорил.

У Алексея в глазах мелькнули панические искры.

— Нет, я не могу. Нет…

Серебров ударил его по плечу.

— Чудила! Скажешь, что я приехал, что от газеты командировали. Да, я ведь теперь председатель колхоза в Ильинском, и твое Карюшкино у меня. Могу распахать, если не будешь слушаться.

В другое время Алексей бы удивился такой перемене в судьбе Сереброва, а теперь он воспринял это так, словно тот сказал ему, что купил новые перчатки.

— Не-е-ет, я Маринку обманывать не буду, — подвинув пальцем очки, проговорил он тоном человека, лишенного чувства юмора. — Я, знаешь, как старший брат, я должен…

Что всегда Сереброва бесило, так это выспренность и умиленность Алексея. У Сереброва сморщилось лицо, словно он заглотил целый лимон.

— Я пущу слезу, Лексей, — сказал он и передразнил Рыжова: — «Как старший брат». Тьфу! Смотреть тошно.

Серебров вскипел. Он не мог стоять на месте от возмущения: Алексей не только не понимает юмора, он вообще ничего не соображает. Права тетя Нюра, с ним что-то стряслось.

— Знаешь, — вплотную придвигаясь к Алексею, припугнул Серебров. — Наивность — это возрастное, а глупость — врожденное. Я раньше думал, что ты просто наивен, а теперь начинаю склоняться к мысли, что это у тебя врожденное.

Алексей надулся. Еще немного, и он тоже рассвирепеет. Серебров прекрасно знал об этом, и ему хотелось завести Алексея, чтоб тот наговорил чепухи и в конце концов понял, как глупо и патриархально он выглядит и мыслит.

— Ну, кто она? — повисая на вытертых отворотах Алексеева полупальто, задиристо пытал Серебров. — Где ты с ней познакомился?

Алексей пробурчал:

— Я с улицы ее взял, на остановке познакомился.

Этот ответ предназначался не одному Сереброву, а всем моралистам, которым всегда необходимы для обоснования чувства стаж знакомства и добропорядочность места: в театре можно, в автобусе нельзя, у знакомых на вечере можно, на пляже не рекомендуется.

— Клинья надо подбивать не зимой, а весной, — стараясь быть циничным, сказал Серебров и изобразил руками в воздухе что-то этакое игривое. — Весной девицы расцветают и проявляют все свои лучшие качества.

Но Алексея это не вывело из терпения. Его Маринка была особенная, ни с кем не сравнимая, прекрасная независимо от времени года.

Серебров понял, что Алексей действует по своему давнему и глупому убеждению, что одной верой в доброту можно любого человека облагородить, сделать лучше.

— Ты не знаешь Маринку, поэтому так говоришь, — упрекнул он Сереброва.

— Ну, уж, конечно, она — ангел, она — божество, — передразнил Серебров Алексея и возмущенно отвернулся: было жалко бедного добряка Алексея, но это была брезгливая жалость сильного человека к ослабевшему и безвольному. Особенно остро он почувствовал ее, когда повалили из школы вечерники. Все они, конечно, знали, что этот чокнутый очкарь ухаживает за их девахой из одиннадцатого.

«Стыд, какой стыд!» — мучился Серебров, пиная от злости ледышку.

— Я бы не вынес такого, — признался он Алексею, но тот был непробиваем.

Наконец, выскочила эта самая Маринка, тонкошеяя, глазастая. В глазищах этих стояли радость, удивление и ожидание чего-то необыкновенного. Видно, оттого, что, как взрослую, ждал ее кавалер, который беспредельно верил в нее. А во что было верить? Вероятнее всего это была заурядная деваха, которая из-за хронической неуспеваемости попала в ШРМ. Но Серебров слегка смирился, увидев ее. Ничего не скажешь, Маринка была хороша. Носила она непривычную косу, ушедшую в бабкины предания, но у Алексея всегда было устаревшее представление о красоте. Серебров сразу догадался, что больше всего эта бутафорская коса и подкосила сентиментального его друга.