Свартхевди - северянин

– Где капитан? Здешний староста не говорил мне, что он в деревне.

– Его и нету здесь, ваша милость. Оне вчерась еще по дороге на Дубки уехали и парней с собой взяли. Нам господин капитан приказал здесь быть, и за домом знахаря Томаса присматривать, а буде нордман явится – задержать, и либо господина капитана тут ждать, либо в замок возвращаться.

– Так! Свартхевди, ты где? Иди сюда.

Я повиновался, а Якоб не препятствовал мне выйти наружу.

Людей барона было оставлено по мою душу, как оказалось, не трое, а четверо – двое теперь переминались с ноги на ногу, рядом с Расмусом, а Якоб так и застрял в дверях сарая. За забором на крики и вопли собирался деревенский люд, стремительно узнававший новости.

Я прямо чувствовал, как моя поимка обрастает сплетнями, и долгими зимними вечерами в местной харчевне будет гулять байка о том, как люди барона ловили страшного нелюдя, человеком умело притворившимся, который бежал из замковых застенков, развалил при этом ползамка, порвал половину дружины, зачал в соседней деревне двуглавого теленка и сглазил местного выпивоху так, что тот квасить стал вдвое против прежнего, хоть это и непросто.

Невдалеке обнаружился и старый Том с факелом, за спиной его жалась Анна. Я посмотрел старику в глаза, и он не выдержал взгляда.

– Сварти, что ты натворил? – обратился ко мне Уильям – И убери топор уже.

Я секиру убирать не стал, просто опустил ее древко на сгиб левой руки.

– А что я мог натворить, если все время при тебе был? – ответил я вопросом на вопрос. Ну не из-за щита с ножами же за мной погоню отряжать, тем более взято это было словом баронского сынка.

– Ты и сам знаешь, что к чему – продолжил я - Помнишь, сам мне про ценного раба рассказывал, которого в гильдию отдать придется.

– Да, похоже на правду, - задумчиво ответил мне его милость, в раздумьях он потер подбородок перчаткой – Много воли гильдия на себя берет. Вот что, собирайся. Мы выезжаем немедля. Нечего тут делать.

Я с ним был полностью согласен: нет у меня тут друзей. Были, но теперь нет.

– Но, ваша милость! – встрял Расмус – Господин капитан Андрэ приказал нордмана ловить, а как поймаем, ему предоставить, вы-то езжайте, а Лошадя надо бы в холодную посадить.

Я и не знал, что Уильям умеет строить столь ужасные рожи, с какой он обернулся к дружиннику.

– А я говорю, пусть собирается!!! - тут голос Уильяма позорно дал петуха - Здесь нет капитана, здесь есть я, старший сын барона Вильгельма, и будет так, как скажу Я!

Расмус пребывал в затруднениях, и я его понимаю.

Если как есть поглядеть – напрямую он Уильяму не подчиняется, он человек его отца, барона Вильгельма, а командует дружиной капитан. Но ни капитана, ни самого барона тут нет, а есть старший баронов сынок в не самом лучшем расположении духа. И неприятностей он может доставить простому вояке много: на непыльное местечко в дружине Вильгельма должно найтись немало охотников помоложе и покрепче стареющего Расмуса. Да и не вечен старый барон, а наследовать его дом и хирд будет этот самый Уильям, что тоже не придает радужных оттенков противостоянию с юнцом, который по молодости лишними дырками в голове не обзавелся, дурной памятью не страдает, и, как выпадет случай, обязательно припомнит Расмусу, как тот его, Уильяма, против шерсти погладил, еще и при толпе свободных бондов. А уж те-то в восторге: столько интересного в Прилучине за раз не случалось, наверное, никогда.

– Как скажете, ваша милость, - наконец отозвался Расмус, приняв решение – Только зря вы с Лошадем якшаетесь. Лиходей или болотный несун он, за хорошим человеком господин капитан погоню снаряжать не стал бы.

Уильям не обратил на его слова никакого внимания.

– Сварти, седлай коня. Мы выезжаем немедленно.

– Батюшка ваш и капитан Андрэ этого не одобрят – глухо пробубнил стражник.

– Исчезни! – обернулся к нему баронский сын.

– Слушаюсь, ваша милость, - Расмус потопал к воротам, с ним последовали и его товарищи. Он что-то вполголоса им выговаривал, махал руками. Мне удалось разобрать пару фраз: «к капитану, по дороге на Дубки», и «в замке сменишь коня».

Судя по еще более помрачневшему лицу моего друга, хороший слух был не только у меня. Он также немедля отбыл собираться в путь.

Но повторять трижды и мне не надо было. Верный мой Стофунтов так и стоял привязанный, с мешком овса на морде, а седлать эту животину я уже более-менее научился. Я не стал отбирать дары, что привез Тому, как и проклинать его – он и его родственница спасли мне жизнь, я ел их хлеб и спал под их крышей, а злом за доброе платить не годится. Но и разговаривать с ним не хотелось.

– Не держи зла, Свартхевди – попробовал он заговорить, пока я молча затягивал ремни сбруи – Мне тут жить. И я не сказал воям, что ты в Топи лазил, и не пустой вернулся оттуда!

Я молча сплюнул ему под ноги.

А я не сказал, кому я часть добычи, хоть и малую, оттуда продал, и что теперь? Хоть бы намекнул старый пень, что ждут меня, а то бы и на девке могли бы поймать – как по ощущениям, так Анна была бы и не против проститься, как следует! Иди теперь в лес, знахарь Том, и пусть там тебя сношают медведи.

Теперь очередь Уильяма была ворчать и огрызаться, он был подавлен и ушел в себя. Оно понятно: достаточно мягкий парень показал и мне, и всем окружающим, что есть соль в его крови. Принял решение, и настоял на своем, хоть для любителя книжонок про любовь, вина и дурацких песен это было сложно.

Уважаю его.

А еще не люблю лес. И лошадей.

А спать в лесу, проведя весь день в седле...

За всей руганью и разборками дело близилось к полуночи, но оставаться в Прилучине не было желания ни у меня, что понятно, ни у Уильяма. Он свое решение объяснил, хоть и сквозь зубы: дескать, ни хочет встречаться с капитаном, которому его батькой было поручено за непутевым отпрыском приглядывать, и даны для этого кое-какие полномочия. И с самим отцом тоже встречаться не хочет, ибо нарушил приказ и хочет расстроить планы, а старик нравом суров и гневом тяжек.

А планы у старого барона были обширные. Граф Дорнхольм, ярл соседнего фюлька, именуемого местными «графство Дорнхольм» (как ни странно, да), наследником, в силу собственной малахольности, так и не обзавелся. Одной наследницей. Той самой Эллис, которая «стерва, злее не видал», но бюст, тем не менее, большой. И хоть ростом, к примеру, я, достал бы ей до плеча, зато приданое за ней – не у каждого конунга столько есть. И Уильям, ставши мужем сей девицы, задом своим сидел бы на двух румах сразу: земли отца, по праву наследования, и земли тестя, когда старший Дорнхольм сыграл бы в склеп. А старшего сына его и Эллис и вовсе было бы с двух скамей не подвинуть – глядишь, и конунгом бы стал. И, что самое интересное, все было уже на салазках, смазано и установлено: отцы договорились между собой, прочих претендентов на такой лакомый кусок, как почти бесхозный фюльк, отодвинули, но все как всегда.

Молодые не захотели, причем, как я понял из речей Уильяма, обоюдно.

Дочка вертела папашей, как хорошая жена прялкой, и договор о ее замужестве был, как подозреваю, почти удавшейся попыткой ее батьки дожить свой век без бабовщины, спихнув ее на мужа. А Уильям не нашел ничего лучше, чем втрескаться в девку, что изящна, стройна, с золотым водопадом волос и плоская, как доска, к тому же с изрядной примесью крови ушастых.

Правда, тоже не из бедной семьи, но с достатком рода Дорнхольм, конечно, не сравнить, к тому же не местная, а из вольного города.