Сверхновая американская фантастика, 1996 № 01-02

Перепечатка работы известного академика, вошедшая в сборник, конечно, отрадна, но-куда лучше прочитать целиком те его монументальные монографии, где эти идеи развернуты полнее.

Третья часть сборника, конечно, наиболее полемична: речь идет о публикации уже ранее заявленной в литературе «Велесовой книги». Для широкой публики, как и для значительной части академического мира — скажем, специалиста-зарубежника, каков автор данной статьи, — появление подобного текста — явление внезапное. В православной, советской, а теперь и в постсоветской популярной, как и научной, традиции «Велесова книга» по разным мотивам, очевидно, обходилась молчанием. Ныне она объявлена фальшивкой учеными-славяноведами. Здесь не место затевать спор о подлинности этого документа, но, быть может, уместно говорить о тенденции к неординарным находкам, на которые он указывает. Припоминаю, что частью моего детства был спор — и весьма горячий! — о подлинности «Слова о полку Игореве». Не одно десятилетие дискуссий, интерпретаций, споров потребовалось на то, чтобы выработалась более-менее единая система мнений об этом памятнике. Может быть, и в случае с «Велесовой книгой», как ни покажется это странным, рано ставить точку. Позволю себе в этой связи привести одну аналогию.

В свое время мне довелось потратить немало сил, пытаясь верифицировать «сомнительного» происхождения индейский эпический текст, дошедший до нас, вероятно, в неполном виде и видоизмененный в чьей-то записи. Речь идет о знаменитой эпической хронике делаваров «Валпамолум», или «Красном Перечне». Американская наука до сих пор не имеет единого мнения о природе этого произведения, рассказывающего о предыстории ряда аборигенных племен. И все же-солидные ученые сегодня склоняются к тому, что перед нами — подлинный текст, уже давно, кстати, независимо от различных научных интерпретаций, живущий в виде культурного феномена, влияя на литературу, историографию, антропологию. Поэтому-то в споре «негативистов» и «позитивистов» по отношению к «Велесовой книге» я занял бы позицию выжидательного беспокойства, будучи заинтересован в развитии дальнейших исследований в данной области. Необходим, прежде всего, поиск аналогичных по духу, содержанию и древности произведений, дабы заполнить существующую лакуну в древнейшей летописи славянства — именно сейчас она и обнаруживается как весьма странный пробел. Быть может, на этом пути — разоблачения либо подтверждения подлинности — способны помочь компьютерные методологии. Ясно одно: поспешные суждения обоего толка окажут только дурную услугу. Остальное, при условии добросовестного подхода, подскажет время.

Теперь — немного о справочно-научном аппарате книги. Все, что относится к сведениям историко-биографического, этно-исторического, источниковедческого плана — ценно и не вызывает нареканий. Что же касается аспектов концептуальных, уровня авторских обобщений — они оставляют желать лучшего из-за своей неровности. Так, интересное по тону и отдельным реалиям введение А. И. Баженовой страдает излишней публицистичностью — нередко там, где требуются научная скрупулезность, такт и доказательность. Хотелось бы даже поверить автору, да не дает волюнтаризм построений и декларативность суждений. Слишком часто сегодня приходится сталкиваться с подобным упрощенчеством принципиально важных явлений и вопросов, с видением мира в черно-белой гамме. Почему, например, слово «культура» происходит непременно от слова «культ»? Почему «приставился» — то же, что и «преставился» т. е. умер? Почему «Яга» — «огрубленное» (?), по версии автора, именно от «Яшка»? Многие страницы книги, к сожалению, портят подобные псевдонаучные построения, хотя с ними может соседствовать действительно редкий научный материал, почерпнутый из старых хроник и ранних описаний.

Поэтому книгу «Мифы древних славян» саратовского издательства «Надежда» стоит расценивать как интересный материал для размышления, как кирпичик в процессе воспроизведения здания нашего общего прошлого во имя будущего.

Лариса Михайлова …ТАМ ЛЕШИЙ БРОДИТ

Персонажи славянской мифологии /Рис. словарь/.

Составление А. А. Кононенко, С. А. Кононенко;

Художник В. А. Кононенко. —

Киев, Корсар,1993. — 224 с.: ил.

Грушко Е. А., Медведев Ю. М. Словарь славянской мифологии. —

Н. Новгород:, Русский купец, Братья славяне, 1995. — 368 с.: ил.

Бьюсь об заклад, большинство читателей слыхом не слыхивали о таких, скажем, персонажах родной мифологии, как вещая птица каган, покровитель охоты Ипабог, Змей Огненный Волк, Зимцерла, Доля, Дана, Ведогонь, Хапун, Спрыйя, Рожаницы, Прия, Полевой, Погода, Баечник, Босоркун. А прочитав и рассмотрев картинки в словаре, составленном Кононенко, теперь сможет не только узнать, но и зрительно представить себе, как наши предки могли рисовать себе в воображении мир духов, окружающий их и определяющий весь жизненный круговорот. Краткие словарные статейки построены как двуединство графического изображения и текстового пояснения основных функций того или иного персонажа или предмета. Нижняя треть словарной странички отведена примерам употребления мифического персонажа в литературе и работах фольклористов.

Скажем, кто такая Зимцерла? А приветливая да ласковая жена светлого бога Погоды. Погода в древнеславянском пантеоне — мужского рода, и хмурится или проясняется его чело в зависимости от того, в ладу ли они с Зимцерлой. Сама же Зимцерла своим спокойствием вселяет уверенность в завтрашнем дне. Известно, что в Киеве до введения христианства был храм богини Зимцерлы. А если искать аналогию, то это богини утренней зари — Аврора и Венера.

Дидилия — богиня деторождения, роста, растительности, олицетворение луны. Летавица — дух рассвета, обута в красные сапоги, которые для нее — что крылья легкие. Немиза — бог воздуха, повелитель ветров Голова его увенчана лучами и крыльями, а на торсе изображена летящая птица. Когда в самую жару легкая прохлада коснется чела — это Немиза благоволит, взмахнув крылом.

Еще два бога-покровителя. Былинный Сварог, покровитель кузнецов, которых даже называли сварожичами, — бог небесного огня. И покровитель охотников Ипабог, совсем почти никому сегодня не известный, но очень современный, экологически мыслящий, говоря современным языком. «На его одежде изображены сцены охоты, — читаем у Кононенко. — Он сам охотник и благоволит к тем, кто охотится с умом: бьет зверя в сезон не ради забавы, а ради пропитания и из нужды. Если же человек в его владениях ведет себя негоже — не будет удачи^– зверь убежит, оружие придет в негодность, сам охотник заблудится, а то и поранится в лесу. Ипабог незлой, он покровительствует также животным. Убережет самку с дитем, спрячет раненого зверя, травку для лечения покажет» (с. 79). И довольно странно вслед за данным, очень разумным отношением к «природопользованию», олицетворенном в образе Ипабога, читать приведенное на этой же странице высказывание А. Эйнштейна о том, что религиозные представления первобытных людей связаны прежде всего со страхом смерти: «Так как на этой ступени бытия понимание причинных взаимосвязей обычно стоит на крайне низком уровне, человеческий разум создает для себя более или менее аналогичное существо, от воли и действия которого зависят страшные для него явления». Высказывания известных людей сходного характера сопровождают несколько словарных статей в книге, и появляются они, скорее всего, в виде заполнителей места, отведенного на цитату из источников или исследований, где упоминается тот или иной персонаж. На мой взгляд, стандартность этих высказываний говорит больше о том, что и великим свойственна некоторая ограниченность, гораздо интереснее пояснения по существу дела, как в статье о Коляде, где приводится цитата из «Народного календаря» А. Стрижева: «Когда-то Коляду воспринимали не как ряженого. Коляда была божеством, причем одним из влиятельных. Коляду кликали, зазывали. Коляде посвящали предновогодние дни, в ее честь устраивались игрища, учиняемые впоследствии на Святках. Последний патриарший запрет на поклонение Коляде был издан 24 декабря 1684 года. Полагают, что Коляда признавалась славянами за божество веселья, потому-то его и призывали, кликали в новогодние празднества веселые ватаги молодежи» (с. 94).

Есть духи очень вещественные, как, например, лесавки, бабушки и дедушки лесовика — очень маленькие, серенькие, похожие на ежей, которые водят хороводы в опавшей листве, шелестят. А есть совсем нематериальные, но могучие и очень важные в человеческой жизни. Такие как Спрыйя — дух прыткости и сноровки, рождающийся вместе с человеком, но иногда не умирающий вместе с ним, а переходящий к другому, тогда он помогает, выручает, дает вторую молодость. Или обладающий сверхъестественной силой Здухач, которая проявляется только когда он спит. «Во время сна из него выходит дух, который ведет за собой ветры, гонит тучи, пригоняет и отгоняет град, сражается с другими духами. Здухач-человек охраняет от стихийных бедствий поля и угодья своего поселения, рода. Здухач-животное защищает только стада животных» (с. 69). Или ведогони — духи спящих, чье мудрое название навевает ассоциации с индийскими Ведами, а то, как ведогони возникают, и особенно их роль помощников в творчестве, сочинительстве во время сна напоминает то, что мы читаем в рассказах тибетских лам об астральном теле, хотя дальше у Кононенко говорится о том, что ведогони — забияки, в потасовке могут погибнуть, тогда человек во сне может умереть.

Это духи чистые. Их около половины. А есть и порождения тьмы неведения, такие как Хапун: когда неведомо куда бесследно исчезает человек, говорят, что его взял этот невидимый и беспричинно выбирающий свои жертвы дух. Можно его также считать олицетворением Случая. Недоля, Лихо Одноглазое, Лихоманки… Мало ли зла на пути человека. Интересно, что некоторые природные духи, относящиеся к нечисти, вовсе не однозначно злы, как например Полевой — дух, охраняющий хлебные поля, с телом черным, как земля, разноцветными глазами, с головой, покрытой вместо волос длинной травой. Он любит, чтобы его ублажали, а сам сбивает людей с дороги, заводит к оврагам и болотам, но особенно потешается над пьяными пахарями — от таких, действительно, стоит поле охранять…

Есть существа, находящиеся как бы посередине и, вероятно, более древние по происхождению в мифологическом сознании славян.

Самый колоритный персонаж тут Баба Яга. В словаре Кононенко приоткрывается глубина связей этого изначально матриархального персонажа с триединой богиней прошлого, властвующей над судьбой, миром животных и миром мертвых, аналогичной Мойрам древнегреческого пантеона. Постепенно, особенно с принятием христианства на Руси, Баба Яга из грозного, но справедливого божества превращается в злобную ведьму. Такая трактовка для большинства читателей может оказаться откровением, ведь вовсе не все видели телепередачу петербургской студии о младшей, средней и старшей сестрах Ягах в 1995 году, где ученый-фольклорист В. Бахтин рассказывал о метаморфозах Бабы Яги. И совсем немногие смогли познакомиться с романом в трех частях Анны Наталии Малаховской «Возвращение к Бабе Яге» (СПб., Фарн, 1993), вышедшим тиражом всего в тысячу экземпляров. Правда, во втором номере журнала «Преображение» в 1995 году увидела свет ее статья «Апология Бабы Яги», но и это издание не особенно широко распространенное. А персонаж это действительно весьма примечательный и удивительно судьбоносный в большинстве русских сказок. И авторы, приславшие свои произведения в «Сверхновую» на конкурс фэнтэзи на славянском материале, приводили к Бабе Яге на совет своих героев. Поэтому вкратце познакомлю читателей со взглядом Малаховской на значение и развитие образа Бабы Яги.

Героиня ее романа увидела народную вышивку, где вишневая ветка представлена и с цветком, и с плодом. «Если же нарисовать дерево, треть которого цветет, треть плодоносит, а треть — без листьев, черная и в снегу, — то вот тебе будет зримый образ богини, единой в трех лицах, или в трех ипостасях. Белый цвет — цветение, это цвет сильной богини, юной испытательницы… это она — царица неба… Созревающие плоды наливаются алым цветом. Вот тебе вторая ипостась, богиня любви и плодородия. Она одаряет нас всем, чем нас одаряет природа, — и видимым, и невидимым. Она царица земли, наземного царства. Но вот плоды сорвали, а листья сами слетели. Зима. Дерево стоит как бы мертвое, черное. Вся жизнь утянулась под землю. Теперь на смену первой и второй ипостаси пришла богиня подземного царства — черная богиня смерти. Но она же — и богиня мудрости: она знает, как воскреснуть от смерти» (с. 68). А еще одна героиня романа Малаховой, по имени Надежда, пытающаяся познать эту древнюю мудрость и найти пути к ней изнутри себя, сводит качества сказочных героев, которым Баба Яга помогает, в один список: