Свержение ига

Пока в Верее кипели страсти, в Москве собиралось новое крымское посольство. На этот раз великий князь проявил необычную для себя щедрость, особенно по части оружия и воинских доспехов, чем вызвал недовольство своего казначея.

— Чтой-то не в меру ты расщедрился, государь, — брюзжал обычно покладистый Ховрин. — Ладно бы ещё меховой рухлядью бросался, её вона сколь по лесам шастает, ты же немецкую бронь да фряжские самострелы поганцам отдаёшь.

Иван Васильевич усмехался: от нас-де не убудет, а крымцы пусть почаще вспоминают, что доспех без дела ржавеет. Не забыл он и о просьбе Менгли-Гирея относительно бывшего хана Джанибека и его братьев, понимал, сколь опасны для державного трона родственные междоусобицы, и взялся помочь новому союзнику. Джанибека поселил в московской земле и глядельщиков приставил — пусть пасётся под строгим присмотром. То же решил сделать и с братьями. Долго прикидывал, как выманить их из литовской земли, — дело требовало особой тонкости. Он не раз вспоминал об удачливом посольстве и порывался вызвать не в меру загулявшего главу, но сдерживался: Василий — человек знатный, его вызов и внезапный отъезд из Москвы не останутся незамеченными. В конце концов решил действовать через запомнившегося смышлёного посольского.

— Пойдёшь с торговым караваном в Литву, — напутствовал великий князь Матвея. — Отбери сам, что и сколь надо. По пути заедешь за князем в Верею и передашь всё, о чём тут говорено, а что сверх того напридумаете для дела, то всё будет ладно.

У нас, известно, служить не торопятся, зато, если сам государь повелел, всё вершится в мгновение ока. И вскоре уже в Верею вступал богатый караван, а с ним и Матвей с Семёном. Василий принял их с радостью, с него даже тусклота сошла. Когда услышал про новое великокняжеское поручение, довольно усмехнулся — разве это не лучшее подтверждение его слов о неизменной государевой чести? Сразу же поспешил к жене поделиться новостью, однако по мере того, как Елена хмурилась, из голоса Василия уходило ликование.

— Заодно верховские земли погляжу да с князьями поговорю, — закончил он уже сосём неуверенно.

— И не забудь тогда сказать, как их грамоту до великого князя довёл, — поддела она и покачала головой: — И когда гордость в тебе проснётся? Всё как мальчик, куда ни шлют. Или снова шубу хочешь?

— Я на службе и государева приказа ослушаться не волен, — нахмурился Василий.

— А кто узнает о твоём ослушании?

— Ребята вернутся, скажут.

— Им ещё вернуться надо.

Василий встрепенулся: просто она боится за него. Раздражение отступило, он привлёк Елену и мягко сказал:

— Не на погибель едем, да и удачливые мы — сколь уж с этими друзьями-приятелями хожено.

— То раньше, — проговорила Елена, прильнув к его груди, — теперь я твой друзья-приятель, так? Иди в опочивальню и ни о чём больше не думай, у нас нынче дела поважнее...

Напрасно в тот вечер ожидали Матвей с Семёном возвращения друга. Так в недоумении и ушли на ночлег, а утром дворский сообщил, что князь с княгиней надолго уехали из города и велели проводить гостей. Судя по всему, ждать их не имело смысла, да и дело звало. И хотя караван ушёл в прежнем составе, друзьям показалось, что случилась большая потеря.

Увозя мужа из Вереи, Елена решила воспользоваться давним приглашением Лукомского. Во избежание лишних разговоров она стремительно гнала коня. Василий равнодушно тянулся сзади — скачка не могла разогнать утомлённого уныния. Лукомский удивился ранним гостям, но вида не подал. Тотчас же усадил за обильный стол и, заметив, что князь налегает на вина, велел слугам принести лучшее, что есть в погребе. Василий пил молча и в разговор не вступал, похоже, он даже ничего не слышал. Зато Елена была особенно возбуждённой. Выслушав из вежливости несколько комплиментов, она без церемоний оборвала хозяина и стала говорить о плане объединения верховских земель. Несмотря на первоначальную осторожность, Лукомский сразу же понял её. Семёна, брошенные им в благодатную почву, обещали хороший урожай, но он не думал, что первые всходы появятся так быстро.

— Где же ты видишь центр такого объединения?

— Само провидение указывает нам на него, — загадочно ответила. Елена. — Знаешь, как по-русски называется ось, вокруг которой происходит вращение?

Лукомский пожал плечами.

— Ве-ре-я, — по слогам проговорила она, — пусть вокруг нас и начнут вращаться верховские земли.

— Ты говоришь заманчивые вещи, но как на это посмотрит польский король? — усомнился Лукомский.

— Постарайся убедить его величество в поддержке нашего дела. Скажи, что верховские князья хотят перейти на службу к Москве, и в доказательство покажи ему эту грамоту. Спроси, что для него выгоднее: навеки потерять этих князей или иметь под боком вассальное государство, исправно платящее подати, во многажды превышающие те, что ему приходится вымогать сейчас? А заодно подумай, что выгоднее тебе: находиться в вечном рассыле у короля или стать вторым человеком в Верховском королевстве?

Лукомский непроизвольно вздрогнул — как же быстро поменялись их роли: ещё недавно он растравлял молодую чету, а теперь его самого кольнул бес честолюбия. Он уловил насмешливый взгляд княгини и удивился её проницательности, воистину от этой молодой бестии ничего нельзя скрыть. Он покосился на свесившего голову Василия.

— Страдает князь, боится, что в Москве о его ослушании прознают, — пояснила Елена и рассказала о верейских гостях.

«Мне тоже всё говорить не надо», — подумал Лукомский и успокоил:

— Наш король умеет жаловать своих слуг и казнить тех, кто пытается их сманить.

Они обменялись внимательными взглядами и с удовольствием подумали о том, как удобно жить понимающим друг друга людям. После затянувшейся трапезы Лукомский предложил гостям отдохнуть, а когда остался один, склонился над картой и задумался.

«Верховское королевство — это обширная земля, лишь немногим меньше теперешнего Московского княжества. Если по-умному сыграть на противоречиях между двумя сильными державами, то, возможно, что-нибудь и выйдет. Ай да княгиня, правильно почуяла; растравить две эти державы, чтобы недосуг им было другими делами заниматься, а мы в это время на ноги вставать будем, тихонько вставать, не выпрямляясь, чтоб не заметили. Ну а как заметят, уже на ногах будем, тогда свалить трудновато. Завтра здесь должны быть большие гости, и у меня, кажется, будет чем их обрадовать».

Князь Оболенский-Лыко принимал знатных гостей. Под Боровском было у него село, а в нём усадьба, небольшая, но ладная, с хорошей псарней и добрыми лошадьми. Кругом были богатые охотничьи места, обильные рыбные ловы и заповедная тишина. Оттого-то и наезжал сюда частенько Лыко с гостями — для громких забав и тихих разговоров.

Ныне за его столом сидели два великокняжеских брата — Андрей Большой с Борисом — и князь Лукомский. То была давняя четвёрка, замешенная на неприязненном отношении к великому князю и осуждении всех его начинаний.

У всякого для этого были свои причины. Андрей, смолоду привыкший первенствовать во всём, томился от второстепенных дел, которые поручал ему Иван Васильевич, а тот, зная непомерное честолюбие младшего брата, считал необходимым всё время осаживать его второстепенностью. Отношения между ними особенно ухудшились со смертью второго по старшинству брата — Юрия, все выморочные земли которого Иван забрал себе, не разделив, как было принято, между всеми членами великокняжеской семьи. Второй брат, Борис, своих убеждений не имел, этот гультяй и бабник безраздумно шёл за Андреем, ибо всю жизнь поклонялся ему. Оболенского-Лыку, олицетворявшего спесь исконной московской знати, тревожило непомерное возвышение великого князя, сопровождающееся ущемлением прав первейших княжеских и боярских родов. А Лукомский, посланник польского короля, руководствовался известным правилом: чем труднее недругу, тем лучше хозяину.

В этот раз Андрей был настроен самым решительным образом. Долгие годы лелеял он мечту о великокняжеском престоле, и обстоятельства как будто бы способствовали этому: умер брат Юрий, не отличался крепким здоровьем великокняжеский сын Иван Молодой, сыновей Бог великому князю не посылал, а сам Иван рассорился со своими большими соседями, что могло ему в конечном счёте стоить престола. Недавнее рождение у него второго сына разрушило надежды Андрея. Теперь терпеливое ожидание теряло смысл, и он перестал внимать остережениям своих советчиков. Нужен был новый способ действий, и Лукомский, понимая это, искал способы обуздать своеволие князя, направить его энергию в нужное для себя русло. Сейчас у Лыки он с обычной уверенностью излагал свои мысли: