Свержение ига

— Не надо вешать голову, друзья. Гордость и высокоумие Ивана множат число его врагов. Вскоре их будет так много, что он не сможет ни на кого опереться. Тогда...

— Я много лет слышу от тебя эти речи, князь, — перебил его Андрей. — Мы искали врагов Ивана на московской земле. Когда они не смогли помочь нашему делу, ты сказал, что нужно ждать, ибо кабана режут, когда он нагуляется. А что теперь? Кормить его дальше и ждать, пока он нас не раздавит?

— Не горячись, князь. Мы хотели, чтобы твоя добыча была как можно полновеснее, и вряд ли достойны за это твоего гнева. К сожалению, обстоятельства мешали нашему намерению. Теперь нужно действовать иначе: не кормить, но морить кабана.

— Всё мудрствуешь, — тяжело вздохнул Лыко, — разобъясни.

— Нет ничего проще, — уверенно заговорил Лукомский. — Раньше вы помогали Ивану прирезать к Москве соседние вотчины, а теперь будете отрезать их. И начнёте прежде всего со своих.

— Но пирог отрезают с краю, а наши уделы находятся в центре московских земель, — возразил Андрей.

— Ты говоришь о своём исконном Угличе. Но ведь есть и другие земли. Ищут себе сильных и смелых князей Новгород, Псков и верховская земля. Это как раз краюшки пирога, и притом весьма солидные. Представьте себе, Андрей становится новгородским князем, Борис — псковским, Лыко — великолукским. Найдётся, как вы понимаете, князь и на верховские земли. В нужное время все вы разом заявляете о выходе своих княжеств из Московского государства и обращаетесь за покровительством к могущественному соседу, а наш король всегда на вашей стороне. В результате образуется новое мощное государство, скажем, союз свободных княжеств, которое со временем может стать вровень с великими соседями, если они всё-таки уцелеют. Вы знаете, когда у ладьи отбивают корму, она тонет или, во всяком случае, с трудом держится на плаву. Думаю, что в конце концов Иван должен потонуть. Важно только выбрать нужное время. Кстати, после его выходки с ордынским послом и ссорой с Ахматом такое время должно скоро наступить. С падением Ивана откроется путь к московскому престолу. Союз свободных княжеств объединяется с Москвой, и тогда возникает новая держава, какой не знал наш мир со времён Александра Македонского...

— Ты слишком припоздал со своим новым прожектом, — возразил Андрей, который всё же не мог скрыть охватившего его возбуждения. — Новгород покорен Иваном и князей теперь к себе не приглашает.

— Меня тож Псков к себе в князья не зовёт, — вставил Борис.

— А и Великие Луки тоже в прошлом годе к Москве присоединённые, — заметил Лыко, отправлявший там должность великокняжеского наместника.

Лукомский усмехнулся и продолжил:

— Нужно принимать события не только так, как они выглядят сейчас, но и так, какими ты хочешь их видеть. В Новгороде осталось много людей, не желающих мириться с положением, на которое обрёк их Иван. Такие же люди имеются и в Пскове, и в Великих Луках, об этом князь Лыко лучше нашего ведает. Нужно, мыслю, слать к ним своих людей с вашим княжеским словом... Что касается верховских земель, то теперь есть человек, замысливший объединение тамошних княжеств.

— Кто ж такой?

— Василий Верейский.

— Этот выскочка? Да у него и ума-то не шибко, — вскричал Борис Волоцкий.

— Ума действительно не палата, — согласился Лукомский, заметив затаённую улыбку на лице Андрея, — но за ним удельное княжество, то, что совсем рядом с нами, но за ним литовские православные князья — представляете, какой весомый кусок может оказаться в вашем будущем союзе. И притом у него теперь молодая жена, которая с лихвой восполняет отсутствие некоторых качеств своего мужа.

— Это Елена-то? — снова оживился Борис. — Ну такая не больно восполнит — тоща больно.

— У неё большие связи во Фрязии, и с этой точки зрения она может быть весьма полезной нашему делу. Во всех случаях желание молодой четы нам следует поддержать, ибо с ними приумножается число наших друзей.

— Ты всё-таки Ваську этого до нашего дела пока не допускай, поостерегись. Он великому князю давно служит, кабы не проговорился, — состорожничал Лыко.

А Андрей, любивший оставлять за собой последнее слово, заключил:

— Лукомский дело сказал. Нужно ныне объединять всех наших доброхотов. Союз, говоришь, свободных княжеств? А что...

Глаза его ярко заблестели.

Глава 5 ЧУЖЕЗЕМЬЕ

Душа, насладись и умри!

Всё это так странно знакомо,

Как сон, что ласкал до зари.

В.Я. Брюсов. По меже

Матвей и Семён держали путь на Киев — там, слышно, находились братья Джанибека. Дорога шла по густым, сумрачным лесам и весёлому луговому разнотравью. Природа, казалось, играла радостный праздник: цветилась яркими красками, звенела музыкой лета. Верно, в такую пору, когда никнут росные травы, ласково шелестит обильная листва и растягиваются в улыбке летучие облака, возникает у человека образ родины. Ночами, когда дурманил запах скошенной травы, дразнил горьковатый запах сторожевого костра и яркие с опрокинутого неба звёзды оставляли один на один с вечностью, Матвей возносился душою и помыслами, творил чистые молитвы красоте родной земли.

— И цего маешься по ноцам, ровно бес тебя тревожит? — спросил как-то Семён.

Застигнутый врасплох, Матвей устыдился своих восторженных мыслей и сказал первое, что пришло в голову:

— Тревожусь я из-за нашего дела. Заметил, как не по-доброму нас княгиня привечала в Верее? Быстро она коготки Василию показала, глядишь, и до нас доберётся.

— Не дотянеца, — беспечно усмехнулся Семён. — А Ваську цего жалеть? Он завсегда в пристяжных ходит, хоть и спесивица.

Разговор вышел случаем, но имел скорое продолжение. Как-то вечером, приотставши от своего каравана, задержались они в придорожной корчме. Народу было немало, и прибывших усадили за стол, где коротал одиночество монах в коричневой власянице. Судя по опустошённому кувшину с вином, сидение продолжалось давно, одиночество надоело, и монах сразу же завёл долгий и нудный разговор. Он, по его словам, жил в созданном под Киевом доминиканском монастыре и был послан в этот край с миссионерскими целями, дабы распространять истинную христианскую веру и направлять заблудших овец к святому римскому престолу. Утомлённые путники сначала не обращали внимания на маловнятную монашескую речь и, лишь утолив первый голод, стали поддерживать разговор.

— Чем же твоя вера лучше нашей? — спросил кто-то из них.

— О, наш вера — это путь к небесный благодать, к спасение душа! А ваш вера хоть и христианская, но еретичная. Вы не виноватый, вас обманули греки. За это Господь покарал их и отдал туркам. И чтоб вам не вышла такая кара, нужно идти в наш лоно.

— Мы с туркской грозой сами управимся, и вера твоя нам не защитница, — отвечали москвичи. — Кабы на твово Папу уповали, давно бы уже под Литвою или немцам горбатились, а так — сами по себе. Погоди, скоро с погаными управимся и совсем вольно заживём!

— Московиты — храбрые люди, — согласился монах, — и сильные. Но не только силой живут на земле. Мы построили высокий храмы, ничто не равно их красота. В этих храм душа летит высоко, до самый Спаситель. Мы развиваем наука и искусство, мы — самый просвещённый церковь...

Москвичи не выдержали и стали говорить вразнобой:

— Кровушки людской на вашей церкви много. Всех-то вы повоевать хотите, и не словом Божьим, а огнём и мечом.

— Ваши храмы высоки, но холодны. Давят они своей огромадностью, и теряется в них молитва души. А в наших храмах завсегда найдётся уголок, теплинка, к которой можно припасть и с Господом один на один говорить.

— У вас меж церковников и мирян грызня идёт, а наша вера на всех одинаково ложится...

Монах принялся рьяно возражать, но совладать с возбуждёнными собеседниками ему было не под силу. Они вдруг стали яростно корить римских священников за нетерпимость, жадность и разврат, зато отбеливали православных и при этом говорили со всей искренностью, ибо известно, что своя изба помнится не копотью, а красным углом. В конце концов возмущённый монах с руганью убрался из корчмы, а москвичи, подогретые вином и посрамлением занёсшегося латынянина, продолжали оживлённое застолье.

Набиравшая силу и величие Москва, подобно тщеславному юноше, искала себе образец для подражания, но не нашла его среди соседей. С востока и юга её окружали дикие орды, к которым установилось пренебрежительное, отягчаемое ненавистью отношение. С севера теснили немцы и шведы, немало претерпевшие от русского оружия и заслужившие о себе презрительную память. С запада грозили Литва и Польша, с которыми велись нескончаемые религиозные и порубежные споры, ожесточившие обе стороны. О дальних народах знали мало, отношение к ним было не слишком доверчивым, поэтому уязвить и унизить иноверца не считалось зазорным. В конце концов образец нашёлся в освящённом временем укладе жизни, завещанных дедами наказах, старинных русских книгах. Скованная позорным игом Русь потянулась к своему прошлому, казавшемуся золотым веком русского народа.