Свет озера

— Я бы сходил за нашей лошадью и припряг ее, — сказал Пьер, — да покудова я буду спускаться, а потом снова подыматься, мы уже успеем добраться до места.

И впрямь добрались они довольно быстро. У дверей хижины незнакомец осмотрел еще раз свою кобылу при свете фонаря, который поднес поближе Пьер.

— Ничего серьезного, — с облегчением вздохнул он.

— Давайте отведем ее в конюшню.

— Разве у вас лошади есть?

— Есть.

— Тогда отвяжите их. Всю ночь они будут зализывать ее рану, и к утру все как рукой снимет.

Пьер отвел кобылку в конюшню, а Ортанс и Бизонтен предложили незнакомцу войти в дом, но он сначала подошел к повозке, чтобы помочь выйти из нее тому, кто там так горько плакал. Сошла на землю и девочка-подросток лет пятнадцати, судорожно цеплявшаяся за плащ своего спутника. Бизонтен подхватил на руки собаку, а Ортанс малышку примерно лет трех, которая, казалось, совсем онемела от пережитых страхов.

Мари встретила их у камелька, куда она подбросила хворосту. Высокие языки пламени ярко освещали все помещение.

Увидев, что Мари опирается на костыль, незнакомец спросил:

— Что с вами случилось, вы ранены?

За Мари ответил Бизонтен:

— Да нет, лодыжку себе подвернула.

— Это мы сейчас разберемся. Ложитесь, ложитесь, миленькая.

Мари вернулась на свой лежак. Незнакомец примостился у камелька и, покачивая на коленях малютку, приговаривал что-то, будто выпевая каждое слово, обволакивая его мягкой и нежной, как бархат, музыкой.

— Тише, тише, дитя мое… Сокровище мира. Кладезь жизни. Чудо из чудес… Тише, тише, дружок, сейчас мы заснем.

Ребенок успокоился, незнакомец приблизился к Мари и положил ей его на руки, добавив:

— Возьмите ее, ведь вы, конечно, тоже мать. Возьмите ее. Как и все мамы, вы чувствуете себя матерью всех младенцев, жаждущих любви.

Мари с нежностью приняла ребенка и стала его укачивать, приговаривая «баюшки-баю», стараясь качать в том же ритме, что и незнакомец.

Ортанс пристроила девочку рядом с Леонтиной. Незнакомец опустился на колени, воздев вверх белые и худые руки, похожие на два ломких длинных листочка, проговорил:

— Господи, как прекрасно это гнездо, этот выводок жизни! И подумать только, что мужчины убивают детей других мужчин! И подумать только, что женщины морят голодом детей других женщин!

Впервые Бизонтен слышал такие речи и такой голос. Однако он различил в интонациях этого голоса отзвук их наречья, наречья Франш-Конте, и ему почудилось, что и мелодия этих слов и сам напев их ему знакомы. А их гость продолжал:

— Господи! Где же муки твои? Где же найти следы твоего бесконечного крестного пути в сей юдоли ненависти и гнева?

А его спутница, девочка лет пятнадцати, все еще цеплялась за край его дорожного плаща. Он снял его тогда и протянул девочке со словами:

— Ну, ну, Клодия, раненая птичка, сейчас тебе нечего бояться. Дай-ка я займусь нашим Шакалом.

Глаза его по-прежнему блестели. Мягким движением руки он усадил девочку на лежак, потом подошел к кузнецу и Бизонтену, которые уложили собаку перед камельком и осматривали ее. Незнакомец опустился на колени рядом с ними.

— Можно мне немножко теплой воды?

Ортанс зачерпнула воды из котла на ножках, который всегда стоял, наполненный водой, у самого очага, но тут незнакомец попросил Пьера посветить ему фонарем, потому что ему надо пошарить в своей повозке. Он вернулся с холщовым мешком, откуда вынул корпию, полоски белой ткани и стеклянный пузырек, наполненный какой-то жидкостью, блеснувшей при свете пламени голубым. Потом стал промывать раны собаке, которая тихонько повизгивала. И с ней он говорил так же, как раньше с малюткой:

— Тихонько, тихонько, мой красавец. Тихонько, мой Шакал… Ты храбрый… Ты бесстрашный… Ты спас нашу лошадку… Ты всех нас спас. Так-то, мой красавец Шакал… И я тоже, я тебя спасу.

Он выпрямился во весь рост и проговорил вполголоса, как бы боясь, что пациент его услышит:

— У него лапа сломана. Кости наружу вылезли. Я сделаю ему перевязку, но завтра, возможно, придется ему лапу отрезать.

Затем он смешал беловатую мазь с теплой золой, добавил немножко воды, окунул в этот состав кусок полотна и обмотал им сломанную лапу. А сверху завязал примочку длинным куском белой ткани.

— Сейчас пойдем со мной в повозку.

— Да нет же, — отозвался Бизонтен, — вы все здесь останетесь. Как-нибудь устроимся.

— Ни за что, — возразил незнакомец. — Все в порядке. Вот только детей я у вас оставлю. А завтра поговорим.

Едва он успел взять свою собаку на руки, как черноглазая девочка-подросток, притаившаяся до того в уголку, бросилась к нему:

— Я тоже с вами пойду, — пробормотала она.

— Ну конечно же, — ответил он. — Конечно же, ты пойдешь со мной… Не бойся ничего. Господи боже мой, ты же сама знаешь, Клодия, что я тебя никогда не оставлю!

Когда незнакомец объявил о своем намерении ночевать в повозке, никто не решился ему возразить, так властно прозвучал его голос. Но тут Ортанс не выдержала:

— Ни за что мы не позволим вам ночевать во дворе. Маленьких мы положим вместе, а я…

— Я пойду на конюшню, — прервал ее Пьер. — Все равно я там собирался переночевать. Не нравится мне, когда непривязанных лошадей на ночь оставляют одних, да к тому же они к новенькой еще не привыкли, не знают ее.

Бизонтен собрался пойти за компанию с Пьером, но тот отклонил его предложение своим обычным спокойным и твердым тоном, невольно внушавшим уважение. Но при этом он улыбался, так что на него никто не обижался. Сдвинули лежаки, и все получилось как нельзя лучше. Незнакомец согласился остаться, поблагодарил за приют, но, вдруг спохватившись, воскликнул:

— Господи, да я совсем голову потерял! Совсем забыл о вашей бедной лодыжке. Каким же скверным лекарем я теперь стал!

Он осторожно подвинул собаку поближе к очагу, потом подошел к Мари, взял из ее рук ребенка и пристроил на лежаке вместе с другими спящими детьми.

— Теперь она сладко уснула, — заметил лекарь. — Да и весь этот выводок уже в стране ребяческих грез, где все так радостно и светло.

И он взглянул на маленького Жана, лежащего на самом краю лежака: мальчик уже спал крепким сном.