Свет праведных. Том 1. Декабристы
Шрифт:
Родитель опустил руку, черты его лица смягчились:
– Что?.. Что ты сказал?..
– Поймите меня, отец…
Повисло молчание. Затем Озарёв-старший медленно сказал:
– Итак, ты солгал жене, как солгал мне?
– Так надо было, иначе она не поехала бы со мной…
– И она все еще думает?..
– Теперь уже нет!
– Когда ты сказал ей правду?
– Когда мы вышли из-за стола.
– А до тех пор…
– До тех пор она была уверена, что вы одобрите наш союз!
Отец опустил голову, видно было, отказывается поверить в это признание, столь ранящее его самолюбие.
– Ты опять
– Нет, отец.
– Клянись!
– Если вам угодно.
Николай подошел к молельне, устроенной в углу комнаты, встал на колени. Множество икон окружало прекрасную копию иконы Казанской Божьей Матери, что спасла Россию от нашествия французов.
– Клянусь, – прошептал он, – клянусь, все, рассказанное мною отцу, истина.
Потом перекрестился, встал, поцеловал икону и повернулся к Озарёву-старшему, который пристально смотрел на него.
– Теперь вы верите мне?
Старик тяжело опустился в кресло. Он был подавлен и растерян, не отрывал глаз от капелек масла, одна за одной падавших в стеклянный колпачок лампы.
– Итак, ты все придумал один и явился ко мне с этим подарком! Мой сын! Которым я так хотел гордиться!
Николай молчал. Слова отца выводили его из себя, но противоречить не смел. Тот вдруг снова покраснел и выкрикнул:
– Несчастный!
В наступившем молчании слышны были шаги слуги, в соседней комнате с грохотом закрывались ставни, запирались задвижки. Ночной сторож прогремел своей колотушкой.
– Что думает теперь обо мне эта женщина? – проговорил он, словно спрашивая самого себя. – Все испорчено.
Вновь молчание. Мрак и снег окружали дом. Вдалеке залаяла собака. Сквозь дверь просочился запах капусты – на ужин готовили борщ. Нахлынули воспоминания детства. Но сын был непреклонен и твердо произнес:
– Я принял важное решение. Мы с Софи не останемся в Каштановке.
Отец взглянул на него – такого удара он не ожидал. Подумал и спросил:
– Ты хочешь уехать или она?
– Это не имеет значения.
– Отвечай: ты решил уехать отсюда?
– Софи не может жить под одной крышей с тобой…
– Так! Решение исходит от твоей жены. В конце концов, и для нее, и для меня этот отъезд – лучшее решение…
Он положил руки на стол и потирал их, пытаясь унять гнев, тяжело дышал, закашлялся.
– Куда вы поедете? – спросил наконец.
– Пока не знаю. Думаю, в Петербург.
– Да? – Глаза его удовлетворенно блеснули, что не ускользнуло от Николая. Несомненно, он опасался, что молодые уедут во Францию. – Петербург – это хорошо. Я дам тебе рекомендательные письма к моим друзьям. Они найдут тебе место при каком-нибудь начальстве.
– Я не могу принять этого, – гордо заявил Озарёв-младший.
Старший стукнул кулаками по столу: подпрыгнули безделушки, упало гусиное перо.
– Ты сделаешь все, что я скажу! Как смеешь ты спорить! Ты повел себя со своей женой как последний мошенник, ничтожество! И хочешь вовлечь ее в дальнейшие авантюры?!
Успокоился немного, справился с дыханием и глухо произнес:
– На какие средства вы собираетесь жить в Петербурге, если я не помогу вам? Эта женщина носит твою фамилию, мою фамилию. Она имеет право на достойное существование. Вы будете жить в нашем доме. Конечно, теперь он мало пригоден для того,
чтобы в нем поселиться, но, полагаю, его не трудно привести в порядок. Для начала вам хватит шести слуг. Возьмешь их здесь. Гришку – поваром, Савелия – кучером. Они опрятны и не пьют. Возьмешь лошадей. Хватит тебе четырех.Посмотрел на сына, требуя одобрения, но увидел неподвижное лицо и прокричал:
– Четыре! Ты слышал!
– Да, отец.
– Они обойдутся в сорок-пятьдесят рублей в месяц за овес и сено! Да, не забыть посуду, белье, зимние запасы…
Михаил Борисович взял перо, обмакнул его в чернильницу и начал выводить что-то на бумаге. Забота не слишком смягчила Николая, самолюбие его был задето: пришел сюда заявить о своей независимости, оказался обязанным отцу. Боже, когда же он начнет жить самостоятельно!
– Думаю, тебе понадобится несколько дней на сборы…
Сын покачал головой и, глядя ему в глаза, с жестокой уверенностью медленно произнес:
– Нет. Не понадобится. Мы уедем как можно скорее. Завтра, самое позднее послезавтра.
Николай вышел от отца успокоенный лишь наполовину – его ожидало еще более суровое испытание. Захочет ли Софи хотя бы выслушать его? От неопределенности у него холодело внутри. Он решительно поднялся на второй этаж, постучал и, получив разрешение войти, замер на пороге, лишился дара речи. Посреди комнаты, глядя в зеркало, стояла Мари, обеими руками прижимая к себе то самое золотистое платье его жены, Софи же протягивала ей черный бархатный капор. Лицо сестры сияло счастьем:
– Взгляни, Николя, правда, я совсем парижанка!
Не в силах вымолвить ни слова, он лишь согласно закивал. Неужели Мари в его отсутствие сумела все уладить?
– Ты прелестна, – проговорил наконец. – Но я хотел бы, чтобы ты нас оставила.
– Хорошо. Но поторопитесь. Через полчаса мы садимся за стол…
Она бросила на невестку восхищенный взгляд и спросила:
– Вы спуститесь к ужину, да?
– Я просил тебя оставить нас! – вмешался брат, забирая у нее из рук платье, чудесно преобразившее бледные щеки сестры, которая не сводила с него умоляющих глаз.
– Нет, Мари, это невозможно! – раздался мягкий голос Софи.
– Но почему? Я поговорю с отцом! Он все поймет! Вы увидите, он будет любезен с вами!..
Николай испугался, что своей настойчивостью она выведет из терпения его супругу – одно неверное слово, и все пропало.
– Перестань, пожалуйста!
Мари опустила голову:
– Без вас двоих будет так грустно!
– Николай будет ужинать с вами! – возразила Софи.
Муж удивленно посмотрел на нее, не зная, как отнестись к этому ее решению: знак благосклонности или, напротив, немилости?
– А вы? – продолжала Мари. – Вы останетесь у себя?
– Да.
– Не поев?
– Я не голодна.
– Но так нельзя! – воскликнул Озарёв. – Вы заболеете!
– Прикажу, чтобы вам принесли поднос со всякими вкусными вещами! – нашла выход Мари. – А потом мы вновь поднимемся к вам!..
Окрыленная этой мыслью, она исчезла. Николай закрыл дверь.
– Вы действительно собираетесь ужинать в одиночестве?
– Да, друг мой.
Софи повернулась к нему спиной. Голос был холодный, чужой, последние надежды растаяли без следа.