Свет проклятых звёзд

Макалаурэ отступил назад, посмотрел на Телперавиона, водившего по исцарапанному неровному клинку точильным камнем.

— Орочий меч, — пожал плечами Нолдо, — копья и топоры у них получаются явно лучше. Когда войско Моргота напало на нас на берегу моря, мы проверили, насколько крепка их сталь. И вот что я скажу: для удара в спину во время попойки или убийства во сне это оружие подходит идеально. А о наши доспехи ломается.

— Это из-за мороза, — видя, что брат не спешит продолжать тренировочный поединок, сказал Маэдрос, убирая оружие, — слышал, валинорская сталь тоже потеряла прочность в Хэлкараксэ.

— Не настолько, — хмыкнул Телперавион.

— Возможно, — кивнул старший Феаноринг, — однако не стоит забывать, брат, что во время Битвы-под-Звёздами орочьи клинки с успехом пробивали наши доспехи. Да, если сравнить нолдорские латы и то, что напяливают орки, прочность нашей стали больше многократно. Но на каждого эльфа на поле боя пришлось не менее дюжины вооружённых тварей. Они берут числом, понимаешь? Из дюжины единовременных ударов хотя бы один достигнет цели непременно.

— Это не значит, что у нас нет шансов на победу, — прищурился Телперавион.

Маэдрос усмехнулся и посмотрел на меч орка в руках собрата.

— Когда мы шли в бой, — угрожающе произнёс старший Феаноринг, — всем казалось, наш гнев способен смести врага, сравнять твердыню Моргота с землёй. Но во время битвы бывали моменты, когда полчища орков словно разрастались: чем больше убиваешь, тем больше их становится. А хуже всего, проклятые твари, умирая, тоже испытывают боль, как и мы, и видеть это бесконечно способны не все. Усталость и ранения замедляют движения, в бою неизбежно теряешь близких, а враги не заканчиваются. Я бы солгал, брат, если бы сказал, что в моём войске никто не дрогнул.

Телперавион встал.

— Они все мертвы, лорд, — заявил Нолдо, — а мы живы. И, научившись на ошибках предшественников, будем отважнее, опытнее и сильнее. Бросившись в бой с Морготом, — Телперавион обнажил свой клинок и, крутанув, подбросил, а затем вогнал остриём в землю, — вы знали о нём слишком мало. Вы помнили его мудрым заботливым Вала, который предал доверие, убил вашего деда и короля, вы хотели отомстить, восстановить справедливость, стать независимыми от Валар, которым больше не могли доверять, защитить близких. Вы видели вероломного предателя и потакающих его прихотям Айнур. Но мы, лорд, видели другое. Мы все видели, что Моргот сделал с тобой, и каждый понял, на что на самом деле способно это чудовищное творение Эру. Мы все видели, что Айнур не испытывают сострадания к нам, и в это поверили даже те, кто раньше сомневался. Мы все видели, как ты боролся за жизнь, и победил. Лорд Маэдрос, ты уже победил Моргота, потому что, несмотря ни на что, ты снова здоров, держишь меч и готов продолжить войну. Айя Нельяфинвэ Майтимо Феанарион! Айя Маэдрос!

Макалаурэ повторил за соратником, двое Нолдор, тренировавшиеся вместе с ними, присоединились к восславлению.

— Айя нолдоран! — крикнул, подъезжая, всадник в синем плаще. — Только не убивайте. У меня важные известия.

Нолдор убрали оружие.

— Великий Нолофинвэ, — с пафосом сообщил эльф, поглаживая гриву лошади, — священным светом своего сердца рассеял тьму даже около туманного озера к югу отсюда, и мои собратья смогли рассмотреть сынов Феанаро Куруфинвэ, которые тебя ждут, Маэдрос.

— Моргот сам свой мрак рассеял, — хмыкнул Телперавион, отвернувшись, — жаль, мы не поняли, зачем нужно было его нагонять.

— Нас устрашать пытался, — отмахнулся Макалаурэ.

Телперавион покачал головой.

— Надо поговорить, Кано, — сдержанно улыбнувшись в ответ, сказал Маэдрос. — Вдвоём.

***

На берегу реки снова стало светло: колдовская тьма полностью рассеялась, холод наступающей ночи задрожал рваными порывами ветра. Издалека доносились голоса: горячий спор о том, кто первым нашёл холм и имеет право на нём строить дом, был уже на грани серьёзной потасовки.

— Мы поедем на Митрим, когда придут вести от Ангарато, — негромко произнёс Маэдрос. — Я сообщу ему, чтобы тоже ехал в наш лагерь.

Макалаурэ молча смотрел на брата, согласно, понимающе кивая. Взгляды Феанорингов встретились, Маэдрос вдруг тяжело вздохнул и, закрыв глаза, прислонился к могучему в прошлом, но мёртвому ныне ясеню. Привычно испугавшись за здоровье спасённого из плена родича, менестрель прокрутил в голове сотни вопросов, однако не задал ни одного. Снова тяжело вздохнув, старший Феаноринг улыбнулся уголками губ.

— Ты заставляешь меня жить так же успешно, как Моргот, — открыв глаза, усмехнулся Маэдрос. — Если бы ты не оказался таким никчёмным наместником, Кано, я был бы уже в Чертогах Намо, и радовал Валар тем, что очередной бунтарь повержен. Но, видя тебя, зная остальных, я понимаю: сражаться с Морготом вы не будете, а Ноло раздавит вас. Уничтожит то, что осталось от рода Феанаро. И вы ему позволите!

Макалаурэ показалось, что это худшее обвинение, услышанное за всю жизнь.

— Ты даже представить не можешь, как я не хочу ехать на Митрим, — снова закрыл глаза Маэдрос. — Знаю, я должен исполнить Клятву, и, как бы ни ненавидел это ничтожество Нолофинвэ, понимаю — он был прав! — помолчав немного, старший Феаноринг широко растянул губы в улыбке. — Расскажи мне что-нибудь о своём правлении в качестве наместника.

— Чтобы снова дать повод оскорблять меня? — не выдержал Макалаурэ, однако не ушёл.

Маэдрос не ответил, молча вытащил меч из ножен, взмахнул, с разворота вонзил лезвие в сухой ствол. Полетели щепки.

— Нам не нужна грызня за территорию, — сказал старший Феаноринг, прямо посмотрев на брата. — Я поговорю с Ноло, пусть даст мне карту с отмеченной границей своих земель. Из Дориата придёт карта с их отметками. С Оссириандом проще — у них естественные границы.

Маэдрос продолжал говорить, параллельно упражняясь с мечом, но Макалаурэ не слышал слов, думая о том, что теперь все шестеро братьев, что бы ни происходило, останутся пленниками чувства вины, и именно оно в итоге будет диктовать окончательные решения и толкать на поступки. Кто мог представить, что подобное возможно? Хорошо, что отец об этом не узнает…

Руины Феанариона

Выехали на рассвете, когда закончился дождь.

Ангарато молчал с самого возвращения из Менегрота, не отвечал на ласку, полностью замкнулся в себе, и Эльдалотэ от этого волновалась сильнее. Очень хотелось утешить любимого, поддержать, расспросить обо всём… А ещё больше хотелось, чтобы Ангарато успокоил её саму, но жених словно обратился холодной мраморной скульптурой.

Лошадь шла неспешно, ровно, чёрная и фиолетовая листва осталась позади, уступив место запоздалой осенней зелени, золоту и багрянцу леса. Пение птиц стало менее мелодичным и разноголосым, превратившись в сбивчивое чириканье, вдалеке послышался волчий вой, и неповторимая чарующая атмосфера Дориата истаяла бесследно. Под копытами зашуршали сухие опавшие листья, подул холодный ветер, гонящий с севера серые тяжёлые тучи.

«Жизнь — это клетка, — родились в воображении строки, и Эльдалотэ представила себя запертой в ледяном дворце, — та клетка, где одна ты,

Иль сон, который и в детстве ты гнала:

В нём от всех, кто любим, стеклом отделена ты,

И, как ни бьёшься, не разбить стекла.

Когда мне грустно, тогда пишу я письма,

Куда — не знаю, не знаю и кому.

Но между ним и мной опять стекло повисло!

Опять преграда каждому письму.

Стекла так много: глаза, мозаики в окнах…