Свет зажегся

— Где он?! Так, дружок, куда ты делся, обиделся, в самом деле?

Огонек его сигареты оказался у барной стойки и кружил вокруг нее, взметая то вверх, то падая вниз, пока не погас.

— Полина, он исчез!

— И я понимаю его.

— Его просто нет! Я отвернулся-то на несколько секунд!

— Не знаю, попробуй отыскать бутылку, которой часто пользуются, может быть, если ее отодвинуть, откроется тайный вход.

— Слушай, ты что выбраться не хочешь?

Полина хотела, но не так сильно, как могла бы. У нее были мысли покориться этому месту, которые будто приглушали все остальные желания. Но все-таки она едва ли стала менее тревожной.

— Именно поэтому я пытаюсь найти дверь.

Толя еще покрутился около барной стойки, безуспешно пытаясь найти пропавшего Лазаря, а потом присоединился к поискам двери. Полину не удивило исчезновение Лазаря, все место казалось нестабильным, так почему же какому-то парню с красной бабочкой чем-то отличаться от окружения.

Еще раз обойдя помещение со всех сторон, они не нащупали ни входной двери, ни туалетной комнаты, ни даже окон. Потом, обжигаясь и матерясь, они ходили вдоль стен с зажигалками и горящими салфетками, и снова не нашли ничего интересного. Периодически они перекидывались несколькими фразами, но в основном каждый был погружен в себя.

— А где-то же все-таки должен быть тайный ход для Лазаря? Или он голограмма!

— Может, в напитках что-то было?

— Что насчет вентиляционных шахт? По ним можно лазить, как в фильмах?

— Может, выпить еще?

— А если громко орать, вдруг кто-то услышит?

— А я выпью-ка еще, Лазарь не обидится.

— А-а-а!

— Тебе тоже надо выпить. Кстати, у меня есть предположение, что ты — мой сон. И бар — мой сон.

— Думаю, дело в магии.

— Вот проснусь и все позабуду. А если так каждую ночь?

В какой-то момент Полина почти лоб в лоб столкнулась с Толиком, они оба нажали на зажигалки. По его лицу она поняла, что его тоже охватила эта апатия, будто взятая извне, и не так уж сильно ему хотелось искать выход.

— Посидим немного и будем думать дальше, окей? А я все-таки расскажу тебе историю про суд.

Глава 2 — Пожар, поезд и аквариумная рыбка

Они снова заняли свои изначальные позиции за единственным освещенным столиком в баре. Полина обмахивалась рукой, но ей не становилось менее душно. Все пространство бара будто находилось в стагнации, и ей казалось, что ее впечатления и эмоции после появления здесь тоже едва ли менялись.

— Ты все угадала про меня. Когда я был еще маленьким Толиком среди своих ребят, и как котенок тыкался носом то к одним, то к другим в поисках своего пути, один очень серьезный парень отправил меня на задание. Другой невероятно серьезный парень, его непосредственный начальник, попал под суд. Плати, пугай, раком на горе свисти, а не посадить его не могли. Задумал тогда первый серьезный парень устроить облаву на дороге, когда его начальника бы перевозили из здания суда в тюрьму. Хотел, значит, так выслужатся, потому что на его место рановато было метить. Путь был известен, он собрал вооруженных до зубов людей сторожить дорогу, да на обходные пути тоже поставил мужиков, только поменьше. Я, значит, оказался на главной дороге. И вот я стою там, жду полицейские тачки, и думаю, а ведь все это большая ошибка. Промажу — так в меня могут попасть на смерть, а если они промажут, а у нас ничего не удастся — сяду на пятнадцать лет за нападение на стража правопорядка. А попаду — так ведь эта целая человеческая жизнь. Вот он, мужичок рос, развивался, устроился полицейским вовсе не из-за злости, а просто потому, что еще подростком посчитал эту профессию крутой. И вот он вышел на работу, думал, жутко, конечно, такого авторитета везти, зато вечерком расскажу любимой жене, какой я бесстрашный. Или потравлю байки за бутылкой. Или даже посижу один и посмотрю сериал, и думать об этом забуду. Такой обычный день, пусть даже с рабочей перчинкой, станет вдруг совершенно случайно последним. А ведь это будет даже не самозащита, все это ради какого-то другого мужика. И так мне плохо стало от этой мысли, такая тоска взяла, что я даже думал, что зря я ввязался в этот бизнес, не твое это, Толян. А еще я думал, какого это быть тем самым серьезным мужиком в тачке, который может заплатить парням деньги, чтобы они стояли тут на дороге и рефлексировали, как я. Думал даже отдать оружие и уйти в лес, посреди которого и вилась дорога, и остаться там наедине с собой, как отшельник. Да ребята бы не поняли. Но был подан знак свыше, который как бы мне сказал: живи, Толик, не губи свою жизнь. Машина с невероятно серьезным парнем поехала по другому пути.

— А в другом месте облава была?

— А, да, всех кого не перестреляли, посадили, ничего у них не вышло. Так и сидят мужики.

Он отмахнулся, будто эта информация была совершенно не важной в его повествовании. Вот история, как он чуть не прозрел — это рассказ о нем, а как провалилась облава — это все суета сует.

Полина и до этого знала, что он бандит, но что он делал конкретно, могла только догадываться. Было немного странно, Толик показался ей обаятельным и благодушным, исключая момент вспышки гнева с Лазарем, а выходило, что такой вот человек стоял с огнестрельным оружием у дороги, собираясь пристрелить полицейского. Разговоры о тюрьме иррационально казались ей невероятно мрачными, поэтому Полине хотелось быстрее перевести тему.

— И что, как я понимаю, после этого ты не решил оставить свои мерзкие делишки и стать отшельником в лесу?

— Не поверишь, сразу после этого мне подвернулось такое замечательное дело, что я позабыл про все на свете.

Полина пока не могла понять, дело было в деньгах или в адреналине, да и ответ ее не особенно интересовал. Она не могла представить концепцию жизни, при которой ей хотелось бы ради чего-то (а не кого-то, это еще допускалось) подвергать себя такой опасности. Ее отец был именно из таких людей, но она не понимала его всю жизнь, а что сложилось у незнакомца в голове, ей наверняка было не познать. Жалкие опустившиеся люди достойны лишь порицания и жалости, вот что она думала.

— Ты начал историю так, будто бы в ней есть какая-то мораль.

— Так она есть!

— Ну-ка?

— Умрешь ты, сядешь ли или останешься целехонький да счастливый — все воля случая.

— У промоутера в магазине что, воля случая какая-то другая, чем у бандита, и он тоже может легко помереть?

— А если на него шкаф упадет? Еще обиднее, правда?

— Умирать вообще обидно, должно быть.

Ей не нравились такие бесплотные рассуждения с извращенной логикой. Если считать, что по жизни тебя судьба ведет за ручку, то в конечном итоге сам никуда не придешь, только и будешь, что надеяться.

— Расскажи тогда ты, Полина, историю с моралью. Сможешь, а?

Она делала вид, что все знает и поэтому может презирать всех тех, кто не соответствует ее этическим запросам. Но у Толика не складывалось ощущение, что эта дамочка сама брала высокие планки морали. Может быть, в голове, да, но ему казалось, что были в ее жизни случаи, когда прыгун не брал высоту.

Искры ярости, накатившей на него после краха с Лазарем, все еще блуждали по его организму, поэтому он был не слишком дружелюбно настроен. Во время рассказа, да, он все забывал, завораживался ненаглядным собой и своими ощущениями, даже когда думал про себя плохо. К тому же она умела слушать, смотрела на него внимательным взглядом снизу вверх, даже ресницами хлопала редко, так глубоко была погружена.

— Может, это не совсем о морали, но я попробую. Думаю, ты согласишься со мной, что акулы — это одни из самых страшных хищников на земле, и уж точно самые свирепые в океане.

Она сказала эту фразу так одновременно настойчиво и взволновано, что, даже не смотря на свое раздражение, он действительно не мог с ней не согласиться. Толик послушно кивнул. Даже в ее чокнутой истории об отце, заточенном в крепость, не было столько чувств.

— Эта информация довольно распространенная, ты, наверняка, об этом знаешь, но я все равно расскажу еще раз. Акулы не чувствуют боли. У них очень мало ноцицепторов, то есть, болевых рецепторов, но дело не только в этом. У многих водных позвоночных их мало, но при проведении тестов, в которых рыб кололи иглой, щипали или обжигали, они всегда давали реакцию, пытались вырваться или просто бились на месте. Говорят, что некоторые рыбы могут даже кричать, используя для этого воздушный пузырь. Но у акул в головном мозге вырабатывается в десятки раз больше опиоидных пептидов, которые не дают болевому импульсу добраться до коры, они уничтожают всякую боль, и акула не знает, что это такое. Она все время под кайфом как бы! Не чувствует ни боли, ни страха, ни стыда!

Она говорила с таким восхищением, загорелась, как ребенок. Взрослые люди рассказывают так разве что о своих детях или действительно стоящих успехах. Толик заряжался от ее восторга, и ему хотелось, чтобы она продолжала рассказывать и дальше, и суметь по-настоящему порадоваться вместе с ней.

— Но оставим крутость акул, история не про это.

— Нет, расскажи еще немного про крутость акул!

— Ладно, в Гренландии есть акулы со светящимися глазами. Ученые исследовали их, а оказалось, что в глазницах у них живут светящиеся рачки, которые находятся с ними в симбиозе и помогают привлекать жертв для охоты. Но не об этом! Вот я думаю, может быть, акулы такие свирепые хищники, потому что они не знают, что такое боль? Они даже представить себе не могут, что другим существам как-то плохо от того, что они умирают? Вряд ли они могут подумать о смерти, как об отсутствии конкретного организма, но они могли бы воспринимать, что это нечто нехорошее, потому что оно причиняет страдание, так? Но они не знают о боли, значит, что живое, что не живое для них все одно! И вот маньяки, они же тоже социопаты стопудово, вот они и есть такие акулы, которым отключили всю эмпатию. Понимают логикой, что смерть и страдания это плохо, не только жертве, но и близким, но почувствовать не могут. Вот изобрели бы какую-то химическую формулу сочувствия, вводили бы всем при рождении, и не было жутко плохих людей. То есть, плохенькие были бы, но не жесть какие.