Свет зажегся

Щеки у него стали еще алее, он развеселился пуще прежнего. Орест пригрозил кому-то обожженным пальцем.

— И я сдержал обещание! Пошел в МВД, оттуда в отряд, женщина меня полюбила, ну а потом, значит, остался у разбитого корыта. Все загубил к чертям собачьим и ни о чем не жалею!

Он вскочил на ноги, забрался с ногами на стол и резко поклонился им. Свет над столиком погас, и отца Толика, как не бывало.

— Да что это, блин, такое было! — крикнула Полина. Неужели она могла оживлять мертвых, или это Толик все перепутал про смерть своего отца. Может это был дух, может галлюцинация, ее это волновало, но удивляло не больше, чем темнота вокруг.

— Куда этот козел делся? — она не чувствовала себя ни капельки неловко, обозвав чужого отца, вряд ли Толика связывали с ним особенно теплые чувства. Он уже ходил вокруг столика, светил зажигалкой, перевернул стул, но ничего так и не нашел. Осталась только бутылка водки, он сделал из нее крупный глоток, и переставил к ним.

— Клоун, сука.

Полине тоже нужно было выпить, она пошла к барной стойке и плеснула текилы на самое дно стакана, а сверху полила ее каким-то оранжевым сиропом и минералкой. Толик все бесновался за ее спиной, а потом тоже подошел к бару. Ей вдруг показалось, что сейчас он обнимет ее со спины, чтобы успокоиться самому, но Толик встал рядом.

— У меня отвратительный коктейль, если честно, — шепнула она ему, — А у тебя отец.

Толик устало ей улыбнулся. Вот как выматывают встречи с родителями, ей ли не знать.

Свет зажегся на сцене, образуя яркий круг в середине, слепящий глаза. В нем стояла незнакомая женщина, сексуальная, как звезда прошлого века. Плечи, колени, декольте оставались голыми, тонкое красное блестящее платьице при каждом движении норовило открыть еще больше. Губы были накрашены под цвет одежды, каблуки были такими тонкими, что могли оставить тоненькие вмятины в полу, безупречно золотистые локоны скрывали часть лица.

— Сегодня для вас я исполню под фонограмму несколько ваших любимых мелодий. Итак, песня Мэри Хопкин — «Those were the days». Приятного вечера.

Женщина запела хрипловатым грудным голосом.

Once upon a time there was a tavern,

Where we used to raise a glass or two.

Remember how we laughed away the hours,

And dreamed of all the great things we would do.

Those were the days my friend,

We'd thought they'd never end,

We'd sing and dance forever and a day,

We'd live the life we choose,

We'd fight and never lose…

Запись была плохая, словно на испорченной аудиокассете, то заедала, то будто моталась вперед, только певица держала мелодию.

Глава 3 — Евангелие, Мадонна и любовные письма

Долго они не собирались слушать эти песенки, Толик был настойчивым и нервным, да и его дамочка не слишком уступала ему. От неожиданности прослушав начало песни в молчании, в середине они оба спохватились.

— Да кто ты такая?

— Скажи, где мы, а потом пой уже свои гнусные песни!

— И где выход?

— Дверь, сука, дверь!

— Позови Лазаря, пока мы не начали по-настоящему злиться!

— Ты гребаная шлюха!

Они много кричали, Толик бы всего и не вспомнил. Когда он полез на сцену к певице, она оборвала песню, нажала носком туфли на кнопку магнитофона рядом с ней, и скрылась в темноте. Даже ее каблучки не стучали, чтобы он мог различить ее по звуку. Круг света остался, и, не найдя следов певички, Толик вернулся в него. Он комедийно потряс кулаком в сторону беглянки, будто бы собирался показать смешную пантомиму, как его бросила жена или обчистила проститутка.

Полина залезла на сцену и тоже встала в круг, подвинув Толика. Она сделала из пальцев зайчика, который отразился тенью на красном занавесе, а потом долго пыталась сложить двумя руками сердечко, но каждый раз выходило криво.

— Слушай, ты агрессор, и я немножко тоже. Давай в следующий раз, когда кто-то появится, попробуем поговорить по-доброму? Может быть, тогда у нас сложится диалог.

— Хорошо, согласен. Я вообще мог бы быть дипломатом, даже на таможне я всегда стараюсь пройти в окошко для дипломатов! Так что не волнуйся насчет меня.

В ее глазах не было доверия, что, в общем-то, его не удивило.

— Может быть, ты хочешь что-то рассказать о своем отце? — Полина опустила взгляд, и он видел, что она надеется на отрицательный ответ. Нет, нагружать ее своими глубокими драмами он не хотел. Единственное, что ему сейчас было нужно — понять, как оказался здесь его отец и он сам, и как они оба исчезли из тех мест, где должны были быть. Он начинал предполагать, что все это один большой розыгрыш, если не подстроенный кем-то из его друзей и врагов, то сотворенный его подсознанием. Но пока он не видел никаких выходов, и единственным хорошим решением было расслабиться.

— Пока мы с тобой мило болтаем, у меня голова не так сильно гудит. Так что давай-ка лучше ты рассказывай свою историю. Значит, выбирай тему из трех слов: рыбалка, записка, спасение.

— Рыбалка мне была бы ближе всего, потому что я веду блог про акул, и потому что я работаю в институте океанологии, но это был бы плагиат на слово рыбка.

— Ты работаешь в институте океанологии? Вот это здорово, в тебе есть что-то от океана.

— Ого, спасибо.

Ему хотелось делать ей комплименты, и он непременно бы флиртовал с ней, если бы они были в настоящем баре. Полина была уверена, что в этом замешана магия, он тоже уже был готов поверить в мистику, но совсем иного толка. Может быть, он умер, но совсем забыл каким образом, а Полина, Лазарь или даже певичка были богами. Его отец не мог им оказаться, это ясно.

— Подобрала историю, будет про записки. У моей мамы был любовник, в те прекрасные времена, пока мой отец был в заточении. Завела она его, наверное, давно, но я познакомилась с ним, когда была в третьем классе. Его звали (да и зовут, надеюсь, давно не виделись), Марк.

— Он тоже волшебник?

Полина задумалась, Толик заметил, что воспоминания о ее так называемой магии давались ей с трудом.

— Вроде бы нет, по крайней мере, мне так не кажется. Отца я тогда знала только по рассказам, его заточили в крепость, когда мне было меньше года, поэтому какого-то отрицания к маминому ухажеру у меня не было. Роль отца он тоже на себя не брал, никому из нас это не было нужно, мы состояли с ним скорее в приятельских отношениях. Тем более, он с нами полноценно не жил, пару раз в неделю оставался у нас, и я как-то смогла неплохо понять, что мамина личная жизнь меня не касается. А вот моя подруга Юля, мы дружим с ней с первого класса, как увидела его, сразу влюбилась. Ему было тогда лет двадцать, то есть он занимал среднее положение между нами и мамой, на одиннадцать лет старше нас, и на одиннадцать лет младше нее. Юля говорит, что она не уверена, что если бы встретила его сейчас, снова бы не попала под его обаяние. Она смеется, что в свои двадцать пять она успела полюбить немало парней, но таких сильных чувств она не испытывала никогда после Марка.

Она говорила заговорческим смешливым голосом, не иронизируя именно их с подружкой, а смеясь над всем детством. Эта Юля уже не нравилась Толику, для себя он сложил ее образ у себя в голове, подобные женщины делали все вокруг себя пошлым и, наверняка, она портила и Полину. Если такая подруга попадалась у его дам, она всегда говорила им бросать мудака Толика.

— Так вот, Юля стала писать ему любовные записки. Она выводила их цветными пахнущими ручками, такими классными, знаешь, с висюлькой в виде клубнички, и подсовывала их в карманы его пальто. Марк деликатно делал вид, что не замечает такого женского внимания к нему. Я жутко боялась, что он подумает, будто их пишу я, поэтому всячески пыталась приучить его к своему почерку: давала ему проверить мои сочинения, оставляла записки на холодильник для них с мамой, лично подписывала открытки к подаркам на праздники. Отчего-то нам с Юлей казалось, что он мог и не разгадать, что это делаем именно мы, будто он красивый мальчишка, которому за день суют десятки таких записочек в карманы. Постепенно любовь Юли прогрессировала, разрушала ее личность, как раковая опухоль тело, и она возненавидела мою маму. Мне было жесть как неприятно, мы ссорились с Юлей из-за этого раз в неделю, но дружба побеждала, я прощала ее, а она переставала плохо отзываться о моей маме до нового приступа ревности. Когда Юле было уже двенадцать, она решила разлучить их. В то время это было довольно круто, но у меня дома стоял компьютер и принтер, в котором мы с ней потихоньку разбирались. Юля распечатала на нем записку якобы от моего отца, звучала она примерно так: «Муратов Марк Николаевич, я знаю, что ты живешь с моей женой. После моего возвращения тебя ждет смерть».