Светило малое для освещенья ночи

Этот океан бьется в подножие каждого человека, он есть начальное утверждение жизни, которая тем не менее не может закончиться сама собой, потому что это остановка и отмирание. Жизнь жива изменением, пути прошлого проходит каждый, но в свободный поиск человек должен выходить лишь усвоив достигнутое. Я стараюсь вспомнить скамеечковую Елеонорину проблему у себя, застал же меня отец, когда мы пристрастно исследовали кошку с обратной стороны, но ясно, что внутренним конфликтом это не стало. Моя терпеливая мама говорила со мной прямо, я не знала пустых сказок о капусте и еще в дошкольном возрасте относилась к разнице между мужчиной и женщиной как к естественной данности — никто же не наворачивает стыдливых вымыслов вокруг носа или ушей. Ясно, что родилась не только я, но и мои папа с мамой, но родиться можно только у взрослых, это правильно, потому что в детском человеке ребенку негде поместиться. Мне были смешны ужимки подружек и лихорадочный блеск в девчоночьих глазах, когда все чаще заходили разговоры «про это». У них «это» никогда не связывалось с будущими детьми, а только с самими собой — какие они особые, красивые, выдающиеся, — потому что какой-то мальчик на них посмотрел. Никто особенно и не смотрел, но девчонки решительно верили в то, что выдумывали, и начинали выпендриваться ненормальной походкой, самодеятельными прическами и тушью для ресниц. Это был язык преждевременного призыва, и противоположный пол на это преждевременно откликался. Меня поражало, что инициатива всегда исходила от маленьких женщин, спешащих добиться неизвестно чего, и что инициатива приводила к чему угодно, только не к влюбленности, хотя юные дамы многозначительно называли происходящее с ними Настоящей Любовью, а любви были быстротечны, как тени от облаков.

А рядом, на фоне демонстративных страстей, теплился не затухая совсем другой роман. Роман начался то ли во втором, то в третьем классе, когда к нам пришла новая ученица — девочка с аккуратными белыми бантиками и на костылях. У нее был полиомиелит. Класс шокировано молчал, наблюдая, как она, покраснев, садится за свободную парту. Я подошла к ней на перемене, чтобы она не оставалась одна, но девочка мои потуги отвергла:

— Мне ничего не надо, я всё умею сама.

Мне почему-то стало стыдно, и я больше не навязывалась.

Через какое-то время я увидела, что ранец, который полиомиелитному человеку неудобно взгромождать за спину, несет, осторожно ступая рядом с оттопыренным костылем, белобрысый тихий мальчик Коля Строгальщиков. Наверно, отношения этих двух существ могли бы стать литературным произведением, более интересным, чем привычные любовные бестселлеры. Коля Строгальщиков прошел через ад. Его дразнили, над ним издевались, его регулярно били, самые красивые девочки поставили целью отбить его у уродки, его даже насильно целовали. Это была многолетняя тайная акция, отдельные звенья которой становились известны, но большая часть ведома только самому Коле. Девочку на костылях не трогали, лишь исподтишка за ней наблюдая. Слава Богу, она не пожаловалась никому и ни разу. По-моему, она не жаловалась даже Коле, а он, соответственно, не жаловался ей. Но я была уверена, что она всё знает, — ее регулярно информировали записочками обо всех произведенных акциях и экзекуциях. Но эти двое не только выдержали. Уже четырнадцать лет, как они женаты, и у них трое здоровых детей. Насколько я знаю, это единственная семья из нашего выпуска, которой не понадобилось обращаться в суд за разводом.

Теперь, оглядываясь зрелым человеком на наши детские недеткие страсти, я вижу, что взрослые драмы начинаются там. Я понимаю, что большинство наших родителей прошли через тот же ликбез, что уже завертелся порочный крут, и детям неоткуда взять правильных установок. Это отбрасывает к давно пройденным азам, когда не существовало ни длительной семьи, ни сложной палитры любви, для которой малы рамки воспроизводства и защиты клана. И чрезмерно востребуемый инстинкт, прорывающийся, как лава через кору естественно замершего вулкана, соединяется в неуправлямой реакции с выхолощенными достижениями последних времен, вроде свободы, насильственного равенства, женской эмансипации и профанного образования, порождая чудовищный эффект всеобщей безответственности. Юные двенадцатилетние женщины из моего класса, расшатавшие воображение фильмами про любовь, кинулись лепить свой потребительский рай прямо с вершины, не желая знать о том, что крыше положено покоиться на стенах, а стенам стоять на фундаменте. Так что неудивительно, что вокруг стоит грохот постоянных обвалов.

Я слюнявых интересов избежала, у меня на них не было времени. Я добросовестно училась по школьной и маминой программе, занималась музыкой и спортом и читала неплохие книги. По книгам у нас с мамой происходили обширные беседы, к которым иногда насмешливо подключалась учившаяся в институте сестра. Пожалуй, эти беседы и были истинным образованием, они скоординировали меня в реальном мире так, чтобы не зажмуриваться перед повседневностью и даже испытывать к ней умеренный интерес.

На первом курсе, на первом даже семестре, меня пригласили замуж. Не знаю, говорила ли я с этим парнем и пару раз, но именно это обстоятельство и заставило меня отнестись к нему серьезно: почему-то же он выбрал именно меня, хотя вокруг было полно девиц на любой вкус. Походили, побродили, отвращения он не вызвал, был уравновешенный и незлой. И еще меня забавляло, что из всех своих много суетившихся школьных знакомых я первой вступаю в брак. Устоять против такого анекдота я не могла. Оказавшись к тому же и единственной замужней особой на курсе, я не могла удержаться, чтобы не продемонстрировать стереотипные преимущества своего положения. Я таскала мужа по общежитским комнатам, чтобы он кому-то повесил полку на стену или врезал в дверь новый замок взамен искалеченного. Муж должен был романтически приходить мне на помощь, когда собирались кого-то провожать на вокзал или, наоборот, встречать с обильными домашними припасами (которые почему-то я и волокла). Приходя к кому-нибудь в гости, я специально заглядывала в ванную и почти всегда обнаруживала там подтекающую сантехнику. Это меня воодушевляло, и я громко произносила:

— Что значит нет в доме мужчины!

И опять устремляла супруга взамен слесаря, а он шипел, что ничего в унитазах не понимает и вообще у него пальцы в синяках от всяких там плоскогубцев и разводных ключей. Но я ловко вталкивала его в туалет и показывала, что нужно делать. Я отнюдь не специалист, но мне всегда были понятны разные устройства и было очевидно, где их нужно лечить, а мои пальцы не дрожат, завинчивают в нужную сторону и могут послушно вырезать из резины идеальные кружочки искомого размера. Следующая жена моего мужа должна на меня молиться — я научила безрукого парня вбивать гвозди, чинить электроутюги и менять розетки. В общем, через полгода мы отремонтировали окружающее пространство и удивились, что делать больше нечего. Муж смотрел выжидающе, готовый к новой моей инициативе. И я ее проявила:

— По-моему, нам пора развестись.

— Разве нам плохо? — удивился муж.

— Нет, не плохо. Но, по-моему, в этом нет необходимости.

Я на самом деле так думала. Любой союз должен быть оправдан. Люди соединяются для того, чтобы мочь больше. Но я никак не могла отыскать, чем увеличиваюсь в браке. Наоборот, мои возможности сузились. Времени стало значительно меньше, почему-то я должна кормить и обстирывать еще одного человека, и человек воспринимает это как должное, хотя мы оба одинаково были студентами. Через несколько месяцев я пришла к выводу, что на мне сознательно или бессознательно паразитируют. Углубляться в выяснение я не стала, мой мальчик был не из тех, кто ищет причины и способен себя корректировать. И мы вместо одного свидетельства получили другое, пошли в кафе и расстались приятелями.

Интересно, что родителей о своем замужестве я не информировала.

— От него бы и рожала, — проворчало у меня в голове.

Ну да, на первом курсе только и рожать. Я хотела нормально закончить институт. Ребенок не вписывался в мои возможности. Я не чувствовала себя ни полностью взрослой, ни полностью самостоятельной.

— Ага, а после института хоть что! — буркнула Е.

Да нет, получилось совсем не после института. После института прошло еще десять лет. По-моему, чтобы выйти замуж, надо лишиться сознания. Хотя привыкнуть можно ко всему. И привыкают. И начинают дорожить тем, что вовсе не нужно. Я пыталась понять. Время от времени я сдавалась на чьи-нибудь не очень настойчивые уговоры и ложилась в постель с однообразными мужчинами, которые в меру сил что-то изображали и в меру деликатности отваливали по домам, а потом почему-то удивлялись, что я за ними не бегаю.

— Окрути ты его! — включались подруги. — Уведи! И на поводок, на короткий, чтоб у ноги в любой момент!

А мне совсем не нужен был человек на поводке, как и сама я не хотела ошейника под собственное горло. Я пыталась догадаться, какой смысл в том, что делают мои возлюбленные, но убедилась лишь, что они совершают всё для себя. Они аккуратно, как носок на любимую ногу, надевали презервативы и производили бесцельную работу, как бы пытаясь в чем-то убедить самих себя, потом секунд пять изнывали в безрадостной конвульсии и больше ничем не интересовались. Однажды я попробовала поговорить. Но тот, кто был гостем моей постели, прервал:

— Это твои проблемы. Я даю тебе достаточно времени.

Он решил, что я жалуюсь. И, должно быть, в очередной раз убедился, как ненасытны эти бабы. А ведь чувство голода, когда ты обедаешь хотя бы и трижды в день, говорит о том, что человеку недостает иной пищи.

Выходило, что в этих отношениях каждый сам по себе еще больше. Я согласилась с советом, что моя проблема находится, вероятно, во мне, и постаралась обнаружить источник своего недовольства, чтобы определить, что же во мне, быть может, нуждается в поправке. И нашла, что недовольство исходит не от той области, которую я насилую, а, пожалуй, от головы или того, что в ней прописано. Я решилась заключить, что недоволен мой разум. Разум хотел понимать, быть целенаправленным и быть экономичным. Разум считал, что вокруг достаточно сфер, более нуждающихся в активности и времени индивидуума. И где, кстати, удовлетворения не меньше, а тупиков избежать значительно легче.

— Ага, — хохотнула Е., - так тебе от этого и откажутся!

Я и не настаиваю, чтоб отказывались. Просто неплохо бы знать, что можно отказаться. Если это вообще называть отказом. Человек должен знать о других возможностях. И должен знать о последствиях. И о том, что одиночество совсем не обязательно, оно — результат неверного начального отсчета. Так что если вместо узкого сексуального тупика настроить себя на волну мира…

— Настраивайся, настраивайся — одни китайцы останутся!

Ну да, а ты, конечно, о человечестве заботилась, когда со счета сбилась в абортах. И износила фабрику противозачаточных средств — все, естественно, с целью размножения. Да если даже и рожать, то уж никак не для того, чтобы бросить. Стоило бы спрашивать: зачем? Кого вырастишь?